Приходил студент, здоровался, стесняясь просил разрешения осциллограф включить. Как правило, они были заняты, и он очереди ждал. Наконец, говорили: пожалуйста. Подключал свою схему, в душе перекрестясь. Убеждался: работает, а в душе его, наверное, играла торжественная музыка. Дипломник смотрел по сторонам. Но все были заняты, все работали, не поднимая голов, а каверзный Анатолий выбирался в коридор, закуривал и пускал в трубочку дым.

Дым валил у дипломника из схемы. Тот пугался, сразу питание вырубал и смотрел по сторонам: не видели ли? Но все работали. «Не до него». Тогда он начинал копаться в схеме. Вроде бы всё в порядке. Он снова включал и снова –дым. Дипломник прекращал работу. Нужно разобраться.

Целый месяц его морочили. Позже оправдывались: «Думали, поймёт по запаху табака». Но дипломник попался упёртый и лишённый, видимо, чувства юмора. Дурачились, спорили, когда он, наконец, разберёт? А тот из прибориста превратился в теоретика и теорию сочинил о неустойчивости подобных схем и диплом защитил на эту тему.

Конечно, была производственная загрузка, а рядом бытовой фон.

– Борис, одолжи десятку, а я тебе анекдот.

– Давай анекдот.

– Сначала выясним твою платёжеспособность. Впрочем, слушай…

Идёт корабль по морю. Капитан собрал команду и стал выяснять «кто с кем в рейсе живёт?»

– Ты с кем?

– С финкой…

– За эту старую рухлядь ты хочешь десять новых рублей? Ищи дурака.

– Борис – ты не настоящий советский человек. Настоящий человек выручает товарища в беде.

– А ты-корыстен и ищешь выручки. Хочешь, я тебя наведу. Одолжи у БэВэ.

– Неудобно.

– Тогда в кассе взаимопомощи.

– Не состою.

– Ладно, целуй руки, помогу. Идём к Ольге Григорьевне.

– Всегда говорил, что ты – молоток, только без ручки.

Они идут к Ольга Григорьевне – плановику и экономистке отдела, потому что она и касса взаимопомощи – «близнецы- братья». Она армянка. Её соплеменники и должно быть родственники уже проявили себя в проектном и конструкторском отделах, и окружающие с интересом наблюдали как разрастается на предприятии эта огромная, трудолюбивая армянская семья.

В разговорах никого не щадили. Чаще доставалось Юрию Зыбину, наверное, самому талантливому и с беззлобным характером.

…а гений советских учёных…

– Не надо. Мы давно о нём так не говорим… Мы заявляем: этот задрыга успел натворить.

– Сотворить?

– Так напишут газеты.

И оставалось под тон настраиваться: и работать, и творить и выживать в производственном и бытовом смысле. Как говорится в бассейне: «Плыть от стенки до стенки».

А жизнь катилась своим манером. В воскресение на картошку. (Убирать картошку в подшефном совхозе).

– Борис Викторович, как же так? Воскресение – День космонавтики.

– А нас это не касается, – ответил тогда Раушенбах. – Мы же не космонавты.

Хорошо иметь свой профессиональный праздник. Например, День навигации.

– А можно ли день превратить в год?

– В полгода можно. Например, полярный день.

В какой-то момент не чувствуешь себя собакой, на которой всё заживёт. Было радостно, когда после первых полётов на фирму приезжали космонавты и выступали на митингах с только что сколоченных трибун. Когда прилетел Гагарин, вообще был «День открытых дверей». Открыли настежь ворота, и местные мальчишки залезли на деревья на территории. И были разные неуклюжие стихи. А Лида Солдатова поцеловала первого космонавта. Но так было единственный раз.

Впрочем, об этом и о разном. Обо всём понемножку.

Артист.

В новом отделе у Раушенбаха три зама: Легостаев, Князев и Башкин.

Башкин действительно – сложный, замороченный или артист? Скорее, артист. Как-то за столом заговорили о главном. Раньше о нём много говорили. В новинку было.

– Работяга он, – сказал Князев. – Зачем ему сидеть над приказами? Замы есть.

– Артист он, – сказал Башкин, – Играет на публику. Его трагедия- в недостатке информации о положении дел. Но интуиция чудовищная. К тому же страсть.

Сам Башкин- артист и с этих позиций смотрит на других. Войдёт в приёмную и не видит никого. Картина озабоченности, в руках какая-то бумага.

– Маша, а где сейчас Борис Викторович, – говорит он секретарю.

У секретаря начальника отдела Маши свои заморочки. Нужных, из тех, что имели доступ в начальственный кабинет, она называла на «Вы», а остальных, по её мнению, ненужных, на «ты». Парторг отдела, например, всех называл на «ты», без разбора. Башкину она вежливо объясняет.

– Послушай, Евгений, – обращается к Башкину Саня, но тот не выслушав выходит.

«Вот кретин», – ругается про себя Саня и выходит следом за ним.

В кабинете Башкина – столпотворение. Кричит отставник Байков, в чьём ведении работа отдельского склада.

– Вы мне работу склада срываете. Мне нужно инвентаризацию проводить, а кладовщик вам чертежи чертит.

– Необходимо через полмесяца выдать рабочие чертежи на лунный корабль, – спокойно отвечает Башкин, – и не хватает рабочих рук.

– Тогда я снимаю с себя всякую ответственность, – гремит Байков.

– Хорошо, – спокойно соглашается Башкин, и Василий Фёдорович Байков удивлённо смотрит на него.

– Подпишите, Евгений Александрович, на выход. – … инженер протягивает через головы бумагу.

Башкин вскидывается.

– Ты должен быть сегодня на заводе. Почему ты здесь?

– Я был с утра на заводе. Дело там в том…

Идёт длинное объяснение.

– Я так не могу, – говорит Башкин. – Давайте-ка по очереди.

В кабинет его набилась масса народа с бумагами и ещё идут. Начальника отдела Бориса Викторовича Раушенбаха нет, зам Легостаев в «Геофизике» и подписать может только Башкин. Он сам только что из цеха.

– А ну-ка все марш из кабинета, – командует он, чтобы не утонуть в бумажной трясине, – и входите по очереди.

Некоторые, подписав бумаги не уходят, им есть что ещё сказать или спросить.

– Тебе что, Саня? – устало и мягко спрашивает Башкин, и Сане жаль замученного Башкина.

– Номера дел с ТЗ за прошлый год.

Башкин достаёт лист с номерами из-под стекла и протягивает Сане. Тот списывает на подоконнике, а Башкин уже говорит с другими.

– Спасибо, – благодарит Саня, но Башкин его не слышит и с другими говорит. Нет, слышит и протягивает руку за листом. Он в курсе всего, вершащегося в кабинете. Но он – артист.

Всё по плану.

В нашей комнате устаёшь, даже ничего не делая. В ней много говорят. В одном её углу спорят об уставках, в другом- о матрице перехода, а вернувшийся с машины объявляет о неработающем АЦПУ, по двум телефонам одновременно разговаривают и даже из коридора доносится обсуждение спуска. По крайней мере ты одновременно в курсе всех дел. Вопросы важные и касаются присутствующих и трудно не прислушаться или не ввязаться в разговор. Те, кто у нас работает, разом успевают и то, и это: послушать и быть в курсе дела (ведь всё меняется на ходу) и работать, не обращая внимания, по объекту и даже творить и научные статьи их иногда видит мир. Редко, но видит.

Заходит разговор о статьях:

– У меня вернули… У меня вернули две…А у меня чепуху оставили, так что стыдно вспоминать…

–Почему?

– Не подходит по тематике.

– Нужно съездить и объяснить.

– Да, ну их к богам.

Сначала я составляю жёсткий план. Но жёсткий план в наших условиях- сплошное мучение. Появляется что-нибудь неотложное: документ, телефонограмма, звонок, входит зам начальника отдела Легостаев и говорит обычное: «Зайдите ко мне». В своём кабинете он говорит: «Я вот вас чего позвал. Вам нужно поехать туда-то на совещание».

Ты пробуешь возразить: «Ведь этим такой-то занимается».

– Свяжитесь с ним. По приборам, наверное, будут вопросы. Могут быть?

Кто спорит: могут быть.

– Вот и поезжайте. Потом доложите.

– Хорошо, – Виктор Павлович.

И мой чудесный план- коту под хвост. От жёсткого стройного плана остаются клочья и горько на душе. С Легостаевым мы в противофазе. Я старательно избегаю его. Для меня он – «Человек-машина», лишённая эмоций.

По краю Земли.

По Сетону-Томсону, истинному толкователю звериных душ, утренний снег для волка – та же газета. Для уборщицы Инженерного корпуса второй территории Особого конструкторского бюро вечерней газетой была комната теоретиков. «Это не у нас,– говорили в соседних комнатах, это у теоретиков». «Мы—теоретики» назывался постоянный раздел стеной газеты «Последняя ступень». Заставала она их редко и не знала из них никого, начиная смену позже. Но они, как таинственные гномы, оставляли следы своей работы. Стулья, сдвинутые к столу, говорили о минувшем совещании, измазанная мелом грифельная доска о визите командированных. Сами они редко и неохотно писали на ней, а парадно очищенные столы и мешки, набитые макулатурой об ожидаемом визите Главного.

Главного ожидали часто, но в их аппендиксе на отшибе он пока не успел появиться. Его прибытию предшествовало обычное. Ходил по комнатам зам начальника отдела Легостаев, взглядывая на стены.

– Уберите, это снимите, – командовал он и шёл дальше.

– С чего это? – возражали одни.

– Обойдётся, – кивали другие, продолжая прерванные дела.

Между тем комната преображалась. Уходил «в подполье» за плакат орангутанг Буши, скалящий в улыбке перепутанные зубы, длинные ленты шахматных боёв снимались со стен и они принимали тоскливо парадный вид. А парторг Валентин Ипполитыч Телицын, которого за глаза именовали Замполитычем, лично предупреждал уборщицу:

– Вы уж, голубушка, пожалуйста так уберите, чтобы комар носа не подточил.

И секретарь Надя предупреждала с испуганным лицом: Главный собирается прийти, главный на втором этаже.

«Кто он такой, главный?» – думала она. Иногда, убрав комнаты, уборщицы собирались в кабинете начальника отдела, рассаживались вокруг полированного стола, доставали принесённое перекусить, а она любила мягкое кресло в углу. Перемывали косточки и в разговорах не поднимались выше своего руководителя– длинноусого начальника АХО, ходившего в вышитой рубашке и приводившего их в трепет своей придирчивостью. Окончив уборку своих комнат, они ещё раз обходили, оглядывал их. Затем она мыла руки в туалете в углу и отправлялась домой. У неё не было попутчиков. Она выходила проходной к Ярославскому шоссе, с другой стороны.

Давно миновали сроки, которыми когда-то она ограничивала свою жизнь. «До этого жизнь, а дальше существование». И её былую лихорадку мыслей и чувств заменила острая наблюдательность. На днях вызвал её к себе на ковёр её рыжеусый начальник и вместо профилактики спросил:

– Маша, – он всех называл по имени, – хочешь начинать с восьми?

Она забеспокоилась: «С чего это он предлагает ей? Начинать на час раньше, было, конечно, удобней, хотя и были нюансы. Теоретики иногда задерживались».

– А что? – стараясь не выказывать тревоги, спросила она.

– Согласна? И работа полегче и дел поменьше.

– А почему мне?

– Так вроде повышения. Ты у нас старательная.

– Повышение? – засмущалась она.

– Так согласна?

– Подумать надо. С дочкой посоветоваться.

– Ну что ты, Маша, выдумываешь? И дочки у тебя нет.

– А вот и есть. Не родная, а всё-таки дочка.

И теперь, идя дорожкой вдоль здания, освещённой вечно горящими окнами конструкторского отдела, она подумала: «Хорошо будет, если Светланка посоветует. Может зря она согласилась, хотя, с другой стороны, всё-таки удобней.

Светланка была племянницей, дочерью рано умершей сестры, а отец её Петька уехал на север заработать и пропал. Она звала тётю Машей, но та надеялась, что когда-нибудь и мамой назовёт. Она закончила школу, но в здешний Лестех не поступила. Училась теперь на подготовительных и подрабатывала в подсобке магазина на углу.

Она была дома, вертелась перед трюмо на своих высоких красивых ногах и прикалывала к груди разные брошки.

– Мария Филипповна, – спросила она. – Эта хороша?

Она в ответ спросила её:

– Кто такой теоретик?

– Например Маркс.

– Этот старый, с бородой? А помоложе?

– Теоретики управляют и учат всех.

«Опять не то, теоретики никого не учили, разве что космонавтов, и ещё они боялись главного».

– А кто такой главный?

– Главных полно, начальников. Плюнь и в главного обязательно попадёшь.

«Толкуй вот с ней».

Теперь, приходя раньше, она встречала теоретиков. Чаще они задерживались, играя в шахматы. В тот вечер задержался Валера, самый молодой. Он что-то строчил в прошнурованной секретной тетради и вздыхал и ей стало жалко его.

Этим вечером Валера мучился неразрешимостью. У Земли нельзя было выдать разгонный импульс станции. При разделении летели клочья и любая соринка играла роль ложной звезды. И невозможно использовать звёздный датчик, а гироскопы имели уходы и не могли долго ждать. Получалось, хоть стой, хоть падай и чаще падали. А как нужен этот ранний импульс у Земли. Но увы…Нужны надёжные средства. Такие как солнечная ориентация перед спуском на гагаринском «Востоке», которую придумал Легостаев.

– Вас как звать? Машей? Не представляете, как мне вас не хватает с веником и совком. Убрать на орбите ссор после разделения.

Она не слушала его.

– …ссор после разделения…Я бы ничего не пожалел отправить вас туда.

– Куда?

– В космос.

«О них верно говорят – не от мира сего». Она ответила в сердцах:

– Сумасшедшие. Недаром о вас говорят: «Парите в облаках». Мой вам совет: держитесь за землю. За край земли.

Она продолжала вытирать пол, но позже ей показалось, что теоретик с ума сошёл.

– Как? Повторите, «За край Земли» – закричал он, – и как я раньше не догадался? Маша, это – идея. Вы – гений. Солнечным датчиком по Солнцу, а дальним земным по краю Земли. Мы это обязательно оформим. Маша, дай я тебя расцелую. Именно по краю Земли.

«Всё-таки они- шизоиды, – подумала она. – Нужно попросит снова перевестись на попозже. Иначе в дурдом с ними попадёшь».

Позже действительно было оформление, и она увидела патент, оформленный по всем правилам, и на его радужной бумаге среди других фамилий свою, подумала «Мир перевернулся». Её фамилия, под которой она расписывалась в ведомости в получку и в аванс, была среди других. За это полагались и деньги и можно справить пальто для Светланы.

Её пригласили и на банкет, скромный, неофициальный. В комнате теоретиков просто сдвинули столы, застелили их карандашной калькой и нарезали, и разлили, что тайком пронесли через проходную. Она нарядилась в бабушкино шёлковое платье, достав его из нафталина в сундуке. Говорили: «…уверенно стартовать к Марсу, Венере, к чёрту на куличках и нас не испугает орбитальный сор». Её называли Марией Филипповной и поднимали тосты за неё, и она подумала: «Теоретики – тоже люди и у неё теперь такие связи и даже, наверное, удастся Светланку на фирме пристроить теперь». Она знала уже, что главным на фирме по фамилии Королёв, но фамилии начальника отдела не знала.

Мишка.

По делу к нему обращались «Михаил Гаврилович», а за глаза звали Мишкой. Он что-то имел не то от нганасан, не то от долган. В общем присутствовала в нём струйка северной медленной крови, которая его мать, геологом болтаясь по северным местам, успела подхватить. В объектовой работе он всегда был на передовой, составляя электрические схемы систем управления, а затем на всех этапах доводя их до ума, неизменно участвуя во всех их испытаниях. С ним было надёжно, потому что он никого не подставлял, ни за кого не прятался, и все неприятности брал на себя. Системы он нутром чувствовал и находил в них узкое место без долгих разбирательств. Он был всегда исключительно вежлив, никогда голос не повышал, а вечерами разряжался с помощью алкоголя.

На всех испытаниях он был от начала до конца. Знаменитая «семёрка» была экологически чистой ракетой. Окислителем её был жидкий кислород, а горючим этиловый спирт. Провозить спиртное на жилые площадки вблизи стартов было трудно, и полигонные долгожители изощрялись в составление инструкций, например на промывку контактов. Руководитель технических работ в МИКе и на старте это понимал и не смотря на представленные ему расчёты спрашивал: Сколько человек в группе? И умножив их число на допустимую негласно норму подписывал требование. Работа была тяжёлая и работавших месяцами на полигоне не грех было чуточку поощрить. Это было «секретом полишинеля» и на него закрывали глаза.

Первые космические старты привязывали к расположенному севернее селению Байконур. Хотя это было тоже секретом полишинеля. Он находился рядом с железнодорожной станцией Тюратам. Специалистам не стоило труда разоблачить этот невинный обман. Как и многие прочие обманы. Но это было делом большой политики, от которой Михаил Гаврилович был далёк, хотя и работал своими успехами на неё. Неизменное употребление подтачивало его организм.

За неизменную порядочность его любили на всех производственных этажах. И ведущим по первым космическим кораблям было незазорно привезти в день его рождения на его квартиру вблизи площади Маяковского охапку цветов.

В основе его семейных переживаний была загадочная история. Его брат таинственно пропал при восхождении в горах. Поиски его были противоречивы и доставляли мучительные сомнения мишкиной семье.

Находясь вечно на передовой, Мишка получал и «по ушам» и награды, но небольшие оттого, что не выпячивал себя и заботился о коллективе. Другими словами, он был своего рода «Василием Тёркиным» начала космических лет.

Меня он называл «Дядя Сея». Так говорила тогда его малолетняя дочь, кода мы совместно снимали с ним дачу в Подмосковье. Но и все модификации космических кораблей по части управления можно считать его детьми. Подобно домашнему врачу-педиатру он знал и чувствовал новорождённый управленческий организм и добивался его здоровья.

Были нюансы и неизбежного взаимодействия поколения ракетчиков и представителей нового веяния управления космических средств. В части возрастов – внуков и дедов. На космодроме, пристроившись со схемами на ящиках под ракетой-носителем, Мишка пережидал, когда усевшийся на стул перед изделием, как называли они космические аппараты, Главный конструктор всего-всего Сергей Павлович Королёв отвлечётся, чтобы шмыгнуть мимо него незамеченным. Неконтролируемый контакт с Главным конструктором был большей своей частью непредсказуем.

В процессе творческого становления, конечно, многое имело место: случалось быть и на коне, и под конём. Не только знания, но и черты характера и поведение играли порой исключительную роль. И нужно сказать, что Михаил Гаврилович Чинаев достойно все эти испытания перенёс и был всегда на фронте пионерских спутниковых работ, в «окопах» передовой новой техники.

Сайра.

За глаза её звали Сайрой. Была, мол, такая история.

Собирались отметить очередное событие, разговаривали между собой.

– Нужно взять сайру.

– А где она работает?

Разговор их со стороны выглядел нелепо.

– Погоди… Кто она?…Ну, ясно. А в чём дело? Погоди… Я просто не могу. Вариантов действительно…Погоди…

Обсуждали и последнюю командировку.

– На анализы нам не хватало времени.

– Небось, по ресторанам сидели…

– Какие там рестораны. А обработчиками телеметрии там были жёны офицеров. Действовали согласно таблицам, а на нас смотрели, раскрыв рты. Как на пришельцев.

– Вы и были такими. Из столицы в камчатскую глухомань.

– Но интересны были и сами офицеры. Они показались нам сохранившейся белой гвардией. Осколком страны на окраине должны непременно быть прущие мужики. Ничего у них за душой, ни знаний, ни совести, но они прорвутся. У них напор и никому не хочется тратить силы в пустую ограничивая их. Ан нет. Какая-то сохранившаяся культура, в центре утраченная. Какая-т деликатность прежних времён. Один из них вернулся из отпуска с большой Земли и знаете, что он компании привёз? Конфеты «Мишка на севере», «Белочку», «Ну-ка отними». Наверное, там на краю страны, на отшибе только так и можно сохраниться. Не сохраниться, а даже сохранить.

В длинном, вытянувшемся вдоль железнодорожной линии кафе-столовой было шумно и стоял непрерывный гул, словно там, в отдалении непрерывно заводили самолёт.

В то время первых пилотируемых запусков сначала существовала традиция после полёта приезжать на предприятие и благодарить, а потом уже перестали приезжать и отмечали в рабочем порядке. Благо с обеда отпускали. Обсуждали наболевшее.

– Что рассуждать плохо-хорошо. Для меня-плохо, для тебя- хорошо.

Говорили о своём. Сайра рассказывала подруге.

– Прихожу к врачу. У меня задержка, мол, а он мне: «Сколько вам лет? Вам нужно любить, рожать, а вы всё учитесь. А по поводу задержки поторопились, – говорит- нужно жить помедленней».