Глава 6
Лодка, парус и весло

Порассуждав и прикинув, сколько времени потребуется на сборы, отплытие назначили через три дня. Может показаться странной такая подготовка у острожников, которые собираются в путь-дорогу. В самом деле, на что им три дня: котомка с едой, рубаха и шаровары на смену, невеликий экспедиционный бутор: верёвки, крючья, ножи да топоры, которые не для боя, а для жизни: дров нарубить, подколотить, подбить в случае нужды чего, для ремонтных целей. А ещё гвозди, скобы, костыли…

В особом ящике хранились склянки с чернилами, бумага для письма и рисования, особый грифель для черчения, особый песочек, дабы чернила посыпать, чтобы они быстрее сохли и не размазывались в случае неловкости «писаря».

За всем этим походным хозяйством надзирать поставили Михея, и он, гордый оттого, что его назначили к этому делу, сразу заважничал, заворчал. Даже на Ефимия поначалу зыркал, когда тот несколько раз нечаянно задевал экспедиционный бутор. Но тот сам глянул на Михея строго, да ещё и приструнил. Хват – тот просто кулак показал, чтобы Михея сразу в себя привести, а Кирька внимания на командирские замашки товарища особо не обращал. Воевода ясно сказал, кто за главного.

За канцелярским ящиком Ефимий приглядывал сам. Не дай бог, чернила утекут или бумага намокнет! Как описание делать?

Лодку Ефимий подыскивал тоже лично. Оно и понятно, кто лучше поморских знает толк в этом деле, навыки морские не растерял. Выбирал долго, не спеша, придирчиво.

Михей посмеивался:

– Ефимий, это тебе не конь, не в коня овёс, как говорят. Лодка она и есть лодка: парус да весло. Не по окияну, не по морю-Байкалу пойдём. Река!

Ефимий отвечал по-доброму, словно Михей дитя малое, неразумное, подтрунивая над ним:

– Чё-то ты, Михейка, недогоняешь, однако, выставляешься несмышлёным в таком важном деле. Это ж не просто лодка – наш дом на воде. Или забыл, какая водица в реке? Если посудина развалится, ноги-руки вмиг сведёт, и пойдёшь, ты, брат Михей, топориком на дно.

Михей сразу утих и, семеня за Ефимием, который прикидывал, как распределить груз по лодке, уже с видом знатока поглаживал вёсла, царапал ногтем смоляное покрытие бортов, наклонялся к уключинам, дёргал руль на корме…

Наконец Ефимий остановил свой выбор.

– Вот эта всех выдержит точно. И для груза места хватит. Если что, Михея сразу за борт. Так-то он весу невеликого, но с болтовнёй своей тяжеловат будет.

Михей обиделся, хотя и понимал, переживают мужики – вот и шутят, вид показывают, что всё им нипочём.

– А чё сразу Михей, Хватушка потяжелее будет. Тут даже одним глазом видать, какое облегчение кораблю станет, если Хватушку за борт. Может, Хватушку на плотик отдельный посадить, да на буксире потянем. Всё-таки по течению пойдём…

Хват, как и Михей, не очень-то любил водные путешествия. На воде он чувствовал себя неуверенно, лишний раз встать боялся, а ну как от неловкости своей перевернёт лодку! И от балагурства Михеева он рассердился не на шутку:

– Счас у меня кое-кто топориком поплывёт. Даже без плотика!

И он уже собирался для видимости подняться и потрясти Михея за грудки, но остальные, в том числе и Михей, расхохотались, и Хват, в душе добряк и балагур, видя такое настроение товарищей, развеселился тоже.

– Эко ты вспыльчивый какой, ну куда мы без тебя, – обнял силача Ефимий. – Я без тебя точно никуда не поплыву.

Кирьян и Михей – те просто повисли на его ручищах.

– Шутил я, Хватушка, шутил. Да я за тобой сам на плотике пойду… – приговаривал Михей.

Лодка меж тем была не простая. В народе звали её «илимка». При всей своей внешней простоте, судёнышко, приспособленное для долгого хода, было к тому же крыто специальным навесом. Илимки использовали, когда нужно было взять много людей и груз. Если ходили против течения, то кроме вёсел использовали парус и лямки (когда лодку грузили по полной, лямки пристёгивали к лошадкам и те тащили илимку). По течению илимка шла самоходом плавно, не рыскала и хорошо держала волну. Тогда и управлять ей было несложно. Она послушно откликалась на каждое движение руля и весла. Быстрое течение помогало развивать хорошую скорость.

Обычно на илимке было четыре матроса и один кормовщик.

Кормовщиком стал Ефимий, как самый опытный на воде. Остальные на подхвате.

Илимка на реке – кормилица семьи. Пока шла навигация, успевала такая лодка сделать три-четыре рейса, развозя по деревням и сёлам людей и грузы. А то, бывало, связывали две илимки бортами и шли до самого Енисейска вниз по течению.

– Я ведь однажды чуть было на этой реке на спарке не пропал.

– Ты-то, Михей?! Как такое может быть, даже в огне ты не горишь, – Кирьян явно намекал на историю с нефтяными камешками, которые от огня клубились чёрным дымом и взрывались, словно пороховые заряды. – В воде не тонешь, помнится, когда жемчуг искал – обнырял всю Ангару, взбаламутил реку так, что она не знала куда сбежать.

– А вот так, чуть не утопли. Шли мы на спарке спокойно, и вдруг ветер осерчал, как налетел, как застонал. И начало нас крутить-вертеть, волна поднялась. То боком под волну поставит, то кормой вперёд развернёт. Жуть… Раскачивало так, что воду бортами черпали, едва выплёскивать успевали. Всё, думал, конец тебе, Михейка.

– Так надо было сигать в воду и своим ходом…

– Да куда там, Кирюша, вода холоднющая. В момент скрутит.

– Эй, хлопцы! Счас отчаливать будем, готовы?

– Готовы, старшой, командуй.

– Все готовы?

Острожники дружно согласились, ещё не совсем понимая, что нежданно-негаданно они сделались моряками, картографами, географами…

Ефимий махнул рукой, Хват и Кирьян дружно оттолкнули лодку шестами от берега.

…В тихую погоду илимка плавно скользила по воде, послушная рулевому. Ефимий на корме у руля, Хват на носу с шестом, на тот случай, если придётся обходить скрытую шиверу^[10] или надолбы. Кирьян и Михей на вёслах. Но они пока особенно были и не нужны – в умелых и опытных руках кормщика илимка хорошо держала курс.

Михей поначалу вцепился в весло обеими руками, крутил головой, всматриваясь в берега, которые, на первый взгляд, выглядели однообразно. Но «таёжникам», а все четверо немало походили по здешним лесам, многое было заметно из того, что далёкому от тайги человеку никогда не поймать взглядом. И Михей, постепенно освобождаясь от волнения и переживаний, что под ногами не твёрдая земля, а речная быстрина, потихоньку возвращался в своё обычное состояние. Вскоре он уже, не умолкая, то вскрикивал на каждый всплеск рыбы, то посвистом привлекал внимание товарищей к водным дорожкам, которые оставляли выдры, к «пасущимся» на лёгкой прибойной волне уткам, к чьей-то возне у берега, от которой густые кустарники ходили ходуном.

«Однако, мелкая животина к водопою пришла», – подумал Михей и представил, как бы хорошо было поймать того зверя и приготовить на костре жарёху.

Однажды он увидел лося. Даже издалека зверь казался огромным. Лось без всякого удивления проводил людей и лодку взглядом. Долго не менял позы и смотрел на странный предмет, уходящий вниз по реке.

– Вот это рога, гора костяная, а не рога.

– Вот бы тебе, Михей, такие, – съехидничал Кирьян.

– С тобой поделюсь, мой юный друг.

– Мне чужого не надо.

– Ой, не знаю, Кирюша. Дело-то такое, они без согласия вырастают.

– Тьфу на тебя, Михей! Злой ты, шуток не понимаешь.

– Не, не понимаю, – огрызнулся Михей. – Да и шуточки у тебя дурацкие. Михея каждый обидеть может. – И тут же поинтересовался у Ефимия: – Старшой, когда привал скомандуешь?

– Глядите, Михейка-то уже уработался. Оно и верно, за весло подержался, шибко много сил потратил.

– Ты бы, Хватушка, со своей дубиной повнимательнее был, да на разговоры не отвлекался. На воде, поди.

– Будем идти до Матвеевки. Оттуда начнём карту рисовать. Там и заночуем, – положил конец спору Ефимий.

Подул боковой ветер.

– Однако, хиус^[11] потянул, – отметил он. – Можно парус ставить. Веселее пойдём.

Илимка стала раскачиваться, рыскать носом от резких порывов. Но когда подняли парус и он наполнился ветром, лодка пошла ходче и показалось, что качка поубавилась.

Из-за холмов левого гористого берега стал вылезать туман, и скоро будто бы слой ваты покрыл всю реку.

Заморосило, и ветер, словно собранный из туманов и намоченный дождём, вовсе стих. Парус ещё ловил остатки его, а потом повис, и его пришлось убрать.

– Хват, будь начеку и гляди в оба, ничего не видать, как бы с кем не столкнуться. Гребём к берегу, отстоимся, пока туман не уйдёт, – распорядился Ефимий.

Кирьян и Михей дружно навалились на вёсла. Когда ткнулись носом в твердь, то решили, что пристали к берегу маленькой бухточки, которую вода и ветер соорудили, выгрызая землю вершок за вершком. Здесь образовалось тихое плёсо. Кажется, совсем недавно они неслись по быстрой воде, а теперь вмиг всё переменилось, словно кто-то могущественный отнял у реки стремительность.

С туманом пришла сырость и прохлада. Стало зябко и промозгло. И тишина, такая тишина, как будто на реке нет никого, кроме них. И вроде спокойно всё, но отчего-то тревожно. В тумане всё становится как-то невесомее, что ли, обостряются слух и зрение. Но тревожность скоро ушла, сама по себе – раз, и не стало. Люди почувствовали что-то похожее на успокоение и лёгкость – кажется, взмахни руками – и полетишь, воспаришь над водой и землёй, лесом и лугами. Совсем как птицы.

И никто не проронит ни слова, словно все онемели от тишины и невесомости.

Первым почувствовал неладное Хват, он упёрся в шест, тяжело дыша, недоумённо глядя на товарищей. Хотел что-то сказать, но только открывал рот, глотая воздух, – не мог выговорить ни слова. Затем послышалось, как застонал неугомонный Михей. Тонким, дребезжащим стариковским голосом он прохрипел:

– Дру-жо-чки, вы что?

Кирьян, словно не отдавая себе отчёта в действиях, вцепился в весло и пытался грести.

– Суши вёсла, Киря, суши вёсла, – тихо сказал Ефимий, пытавшийся скинуть с себя эту необьяснимую дремоту.

Туман стал ещё плотнее, а сырость, кажется, пропитала всё вокруг. Заметно похолодало…

Следопыты то засыпали, то открывали глаза, шепча как в бреду какие-то обрывки фраз.

Михей и Кирьян не выпускали из рук вёсла, Ефимий полусогнулся на корме, привалившись к толстой рукояти руля, Хват лежал на носу рядом с шестом, который умудрился бросить вдоль борта.

Илимка покачивалась на плёсовой зыби как ни в чём не бывало; убаюкивала их и медленно двигалась сама по себе в небольшой бухточке, пока снова не ткнулась носом в берег.

Так крепко они не спали давным-давно. И не знали, да и знать не могли, что в пору, когда не было ни острогов, ни посадов, а только реки, ручьи, горы и пастбища, не тронутые стадами, пришли в эти места курыканы, племя кочевников и скотоводов, умелых ремесленников и торговцев. А илимка пристала к острову, где в древности располагалась самая настоящая кузня, в которой курумчинские кузнецы выделывали железо, а из-под их молотов рождались ножи и украшения, подковы для лошадей и наконечники для стрел, лезвия для копий и многое другое. А ещё кузнецы, которые хотели, чтобы слава их утвердилась окончательно, ковали мечи. Мастер за всю свою жизнь делал много оружия, но меч, которым был бы доволен сам кузнец, случался редко. Он сиял каким-то особым волшебным светом, его рукоять и ножны отделывались зелёным, чёрным и белым нефритом. Такой меч не имел цены, и считалось, что он может подчиняться только настоящему воину, герою своего народа. Сила места, где был рождён курыканский меч, сохранялась столетиями…