В воинских игрищах царь проводил все свободное время, обрядив свое потешное войско в иноземное платье и устраивая потешные баталии. Иноземное одеяние своих войск Петр заимствовал по совету иноземных офицеров и чтобы его солдаты не были похожи на стрельцов, от которых он натерпелся страха пять лет назад, когда был провозглашен царем вместе с братом Иваном и чуть было не лишился жизни от стрельцов, за что и возненавидел их лютой ненавистью.

Освободившись от воинских забав, Петр переходил к забавам плотским, выглядывая девок по всему царскому дворцу и затаскивая попавшую ему на глаза девку в свою спальню, где сильничал ее не давая пощады, а получая порой, отпор зверски избивал невинную холопку и приказывал отослать ее в деревню или насильно выдать замуж за какого-нибудь холопа в возрасте и желательно уродливого. Будучи сам внешне уродлив и уже осознавая это, царь Петр благоволил к другим уродцам и потому в его обществе водились карлики и карлицы и просто убогие телом или разумом.

Женолюбие царя было известно всей дворне и потому молодые девки, завидев царя издали, опрометью бежали прочь, чтобы забиться где-то в угол и не повстречаться с царем, поскольку такая встреча могла закончиться печально для девичьей чести.

Мать Наталья Кирилловна иногда увещевала Петра остепениться и не хватать случайных девок, а завести себе одну-две и постоянно их пользовать, на что царь ехидно отвечал: – То-то маменька, я погляжу, из вашей спаленки то один боярин выходит, то другой: может и вам, маменька тоже пора остепениться и вместо ублажения плоти, бить поклоны в церкви и смиренно просить прощения у Господа за прелюбодеяния? Так нет же: вы и прелюбодействуете и поклоны в церкви бьете – так и я буду грешить с девками и каяться, грешить и каяться, потому что, согласно Писанию, Господу один раскаявшийся грешник милее десяти праведников. На том разговор матери с сыном, обычно, и заканчивался и каждый из них продолжал свой привычный образ жизни.

Однажды, в августе, после Ильина дня, Петр закончив военные игры пошел прогуляться в дальний конец царской усадьбы, где протекала речка Яуза. Воды Петр не любил и всячески избегал, но надеялся близ речки застать врасплох какую-нибудь девицу за купанием и, дождавшись, когда она голая выйдет из воды, наброситься внезапно и взять ее силой, что он особенно пристрастился совершать в последнее время.

Взять девку за деньги – это одно, а взять девку силой, – совсем другое: это все равно, что казнить и миловать – результат тот же. Взять девицу силой – это казнить ее, а взять ее по согласию – это миловать, но казнь и кровь были Петру в радость большую, чем покорность и милосердие – чувства царю совсем чуждые.

Девок возле речки не оказалось, но на другом берегу сидели два отрока, примерно его возраста и удили рыбу. Петр подошел ближе и остановился шагах в десяти от берега: воды он боялся, а потому и рыбу вовсе не употреблял.

Завидя Петра, один из отроков крикнул ему: – Эй ты, уходи отсюда и не пугай нам рыбу, а то переберусь на твой берег и ребра поломаю.

Петр возмутился дерзости холопа:– Как смеешь ты, холоп, указывать мне где стоять: я есть царь московский и прикажу дать тебе плетей за твою дерзость!

– Если ты царь, то приходи сюда на наш берег, и мы тебе поклонимся, а издали нам не видно кто ты есть: царь или дурак-самозванец.

Давеча в Москве на Красной площади я видел юродивого в рубище – так он тоже кричал, что есть царь, пока стражники не всыпали ему плетей, – продолжал дерзить холоп, надсмехаясь над Петром.

Неожиданная дерзость холопа Петру понравилась, и он вполне миролюбиво предложил: – Давайте вы перебирайтесь на мой берег и если меня чем удивите, то я заплачу щедро и отпущу восвояси, простив дерзкие слова.

Отроки на том берегу пошептались, и один сказал другому: – Сашка, это действительно царь Петр, я его видел прошлым месяцем, когда цари Иван и Петр въезжали в Кремль вместе с правительницей Софьей. Надо бежать отсюда, пока стража нас не схватила и не казнила по приказу царя.

– Погоди Лешка, убежать всегда успеем, а если это действительно царь, то может быть это наша удача его встретить. Удивлю я этого царя, как он просит, глядишь и награду получим, чем черт не шутит!

– Ладно, царь, идем к тебе за наградой, – сказал один отрок и пошел вброд через реку к Петру, а за ним и другой последовал. Вода оказалась здесь обоим по грудь и минуту спустя, холопы были возле Петра, разглядывая его странное одеяние: царь был в коротком синем кафтане, атласных портках до колен, завязанных бантами, белых чулках и ботинках с серебряными пряжками. На голове царя была треугольная шляпа с отворотами, а на боку, на поясе, висела шпага.

– Точно царь, – подумал Сашка, и, скрывая робость, поклонился, сказав: – Теперь, вблизи, мы видим, что есть Вы царь настоящий и потому просим прощения, что не признали Вас издалека.

– Ладно, холопы, обиды не держу, – сказал Петр и продолжил, – Девок поблизости не видели? Я хотел заломать здесь девку и вам бы дал попользоваться. Небось девку еще и не пробовали?

– Куда нам! – сокрушенно ответил Сашка, поймав настроение царя, – блудные девки не даются даже за деньги, опасаясь быть битыми плетьми за грех с отроком, вот и приходится ублажать свою плоть другими делами. Я уже и рукоблудием пользовался и содомитским грехом баловался, так глядишь, и до блудной девки как-нибудь доберусь.

– А что есть содомитский грех? – заинтересовался Петр.

– Это когда с козой, например, грешишь, по-собачьи, или отрок с отроком – тоже по-собачьи.

Я, вот, с соседской козой согрешил, когда она в наш огород забрела и капусту хрумкала: так я ей ноги задние в отцовские сапоги засунул, чтобы не ударила случаем, и нате-будьте, оприходовал козу за милую душу. Жаль, что сосед увидел мои занятия с козой и пожалобился отцу, что я козу ему испортил. Отец бил меня смертным боем за этот грех и пришлось мне бежать из отцовского дома, – охотно пояснил Сашка и добавил, заметив интерес царя, – Я могу за пятак подставить свою задницу кому угодно – меня не убудет, а плоть утихомирится не хуже, чем после девки.

Петр еще не пробовал содомитского греха, а потому, приказал: – Давай холоп, подставляй царю задницу, я тебе за это рубль серебром жалую. Сашка покорно скинул портки и согнулся, опершись на поваленную березу. Петр тоже сбросил панталоны и, примостившись сзади, занялся содомитством. Сашка, скривившись, терпел: милость царя оказалась несколько болезненной, но и рубль серебром на дороге не валяется.

Закончив дело и получив удовлетворение, Петр сказал: – Действительно, получается навроде девки, только запах другой. Эй, Федька, поди сюда и оботри мне срамное место.

Федор, который наблюдал за всем действом издали из куста орешника, покорно вышел, протер Петру его мужскую плоть и снова удалился под куст.

Петр надел панталоны и довольный тем, что впервые совершил новый грех, дал холопу рубль, добавив: – Вот ты холоп, а обучил царя новому действу, не пожалев задницы. За это будет тебе моя милость. Ты чей будешь холоп? – Я есть Алексашка Меншиков, отец мой конюхом в Кремле числится. Он вольный человек, а потому и я вольный. Только отец мой дерется сильно, когда выпьет вина хлебного и потому я от него утек, а теперь мотаюсь по Москве, и живу, где придется, пользуюсь людской милостью.

А это мой приятель, крестьянский сын Лешка Бровкин, он отстал от отца на ярмарке и не знает дороги домой – вот мы вместе с ним и кусочничаем.

Раз вы вольные люди, то беру я тебя Алексашка и тебя Лешка в свои потешные войска: ты Лешка будешь барабанщиком, а ты Алексашка будешь при мне вроде денщика. Только служить мне добротно – иначе прикажу выпороть и прогнать прочь. На службе получите воинскую выправку, харч и жалование. Как, согласны или нет? – закончил Петр свое предложение отрокам, один из которых только что совершил с царем содомитский грех.

Алексашка, блеснув синими глазами, быстро, не думая, ответил царю: – Конечно, согласны мы на царскую службу, только как к вам теперь обращаться, мы не знаем.

– В войске вас всему обучат: как и к кому обращаться и стрелять, и пикой и шпагой орудовать, и ходить строем, а теперь пошли за мной и никому ни слова об этом грехе на берегу реки – проболтаетесь, запорю до смерти – закончил царь и пошел к своему потешному войску своей прыгающей походкой, а за ним следом Сашка и Алешка, которые из бездомных беглецов вдруг оказались царскими служилыми и все благодаря сообразительности Сашки, оказавшему царю плотскую утеху, пусть и греховную, но вовремя.

Петр прошел в военный городок, где располагались его потешные войска, как называли Петрово воинство приближенные к царю бояре, чтобы не обозлить царевну Софью, но на самом деле эти «потешные» и числом и умением уже давно превратились в настоящее войско, пусть и не имеющего боевого опыта, но вполне готового к защите царя Петра от заговора или дворцового переворота, наподобие опричников, стоявших на защите царя Ивана Четвертого, прозванного в народе «Иваном Грозным».

Петр распорядился насчет новобранцев и ушел во дворец, сопровождаемый Федором, который следовал позади царя и в отдалении, сердито сплевывая на землю при воспоминании о содомитском грехе, только что совершенном царем в его присутствии с неизвестным холопом – судя по всему, большим пройдохой.

Так началась служба Алексашки Меншикова при царе Петре и началась она с большого греха, которому, по писанию, нет прощения и за который Господь наказал города Содом и Гоморру большим огнем, сошедшим с небес и спалившим оба города за необузданные плотские действия жителей – древних ханаан, кровным потомком которых, судя по всему, являлся и царь Петр.

Через несколько дней Алексашка был вызван к царю, который осмотрев своего нового воина, остался доволен его внешним видом и приказал ему в течение месяца обучиться началам воинского дела и потом приступить к службе при царе, всякий раз, когда Петр будет появляться в воинском городке и проводить учения своих потешных войск.

Через месяц Алексашка уже сопровождал царя во все время воинских учений, где иноземные командиры, в основном из немцев, обучали войско европейским правилам, основным из которых было умение маршировать гусиным шагом, точно таким, каким ходил сам царь Петр в силу своей несуразной фигуры.

Царь больше не домогался греховной утехи от Алексашки, но и не приближал его, держа холопа-воина вне круга своих доверенных, основным из которых был Гордон – шотландец неизвестного происхождения, которого Петр сделал генералом.

Алексашка, имея рисковый характер, решил не ждать царской милости, а самому добиться доверия Петра и однажды, когда царь Петр, с трудом взгромоздившись на коня из-за своей несуразной фигуры, поехал из Преображенского за околицу, чтобы осмотреть место, где завтра намечал провести воинские маневры, то Алексашка незаметно вонзил острый шип в круп царского коня. От неожиданности конь понес в галоп, так что царь едва удерживался в седле. Алексашка, который был прекрасным наездником, недаром его отец был конюхом при царском дворе, пришпорив своего коня, догнал царя и схватив его коня под уздцы, повис на нем, выпрыгнув из седла. Конь Петра тут же остановился, а царь Петр, бледный от страха, сполз с коня и, подойдя к Алексашке, обнял своего спасителя, как равного себе по званию.

С этого случая Алексашка стал доверенным другом царя Петра и он не разлучался с ним целыми днями, всюду следуя в сопровождении своего денщика, которого считал своим спасителем.

Петр начал посещать Немецкую слободу, где жили иностранцы, именуемую в народе Кукуевской.

Иностранцы в Москве жили обособленно, поскольку были чужой веры, а к иноверцам было отношение плохое и даже брезгливое. Все иностранцы разделялись на немцев и басурман: немцы – это из Европы, а басурмане – это жители с Востока и к басурманам было отношение даже лучше, чем к немцам, потому что басурмане не покушались на православную веру даже при монгольском нашествии, а немцы постоянно пытались расшатать православие и совратить русских в католичество, что уже удалось сделать с Польшей, которая приняв католичество стала злейшим врагом Руси, позабыв свое славянское происхождение.

Осуждая Петра за то, что он ввел в своем войске иноземцев в офицеры, а Гордона в генералы, патриарх Иоаким писал в своем завещании: «Молю царей и Спасителем, нашим Богом, заповедываю, да возбранят проклятым еретикам-иноверцам начальствовать в их государских полках над служилыми людьми, но да велят отставить их, врагов христианских от полковых дел все совершенно, потому что иноверцы с нами, православными христианами в вере неединомысленны, в преданиях отеческих несогласны, церкви, матери нашей чужды – какая же может быть помощь от них, проклятых еретиков, православному воинству!»

Но Петр в своем потешном войске именно иноземцев поставил офицерами над солдатами, набранными из деревень и обучаемых воинскому ремеслу на иностранный манер. Первым делом эти офицеры подговорили Петра одеть всех воинов на иностранный вид: в короткие шинели, высокие сапоги, обтягивающие рейтузы и шляпы треуголки – одеяние вовсе не пригодное для московской погоды с крепкими морозами зимой и холодными дождями осенью. Но царь Петр, по видимому по зову крови, попал под влияние иностранцев, искренне полагая, что «иностранцы были умнее русских: и так надлежало от них заимствовать, учиться, пользоваться их опытом».

Петр уже посещал несколько раз Немецкую слободу, где находил радушный прием и доступных девиц, веселых и игривых, не то, что девки из царского двора, которых ему поставляла мать или которых он брал силой, выловив во дворце: они были вялые, бессильные и безответные на царские домогательства.

– Берешь девку хоть силой, хоть по согласию – они одинаково без чувств, словно мертвые, – жаловался Петр своему другу Меньшикову, которому уже дал попробовать девок после себя и Алексашка не отказался, подобно золотарю Федору, а принял царский подарок радушно, исполнив плотскую утеху прямо на глазах царя и предложив царю совершить свальный грех, вместе пользуя одну девку.

С русскими девками из дворца ничего хорошего из этой затеи не получилось: девки причитали, плакали и убегали прочь, тогда как в немецкой слободе девки вели себя игриво и даже пили вместе вино, к которому Петр уже успел пристраститься, заботами дьяка Зотова, и теперь приучал к вину Алексашку, который показал себя достойным учеником, напиваясь вместе с царем до положения риз во время забав с иноземными девками.

Петр оплачивал услуги девок и трактирщиков золотыми дукатами и потому был желанным гостем в немецкой слободе, не смотря на свой вид и резкий запах, исходивший от немытого тела царя. На уговоры матери сходить в баню Петр отвечал, что один иностранец в немецкой слободе сказал ему, будто король Франции Людовик Четырнадцатый, на предложение помыться ответил, что для него будет достаточно, что его обмыли при рождении и еще раз обмоют после смерти.

Незаметно, за солдатскими играми и попойками в немецкой слободе прошел год и мать Петра – Наталья Кирилловна, видя непотребное поведение сына решила оженить его, чему Петр поначалу сопротивлялся, жалуясь Алексашке, который, уже поняв натуру Петра, умел удачно его успокоить или похвалить.

– Если мать хочет, то надо уступить и жениться «мюн херц» – говорил Алексашка, называя Петра на немецкий манер, и зная, что Петру такое обращение весьма нравится. – Тебе надо жениться, чтобы считаться взрослым и убрать Софью от управления государством, а время мы будем проводить как и раньше в свое удовольствие. Кто посмеет перечить царю-самодержцу в его желаниях? Никто.

Так что женись, мюн херц, потопчешь свою женушку, как петушок топчет курочек, сделаешь себе наследника и дальше правь, как хочешь: с женой вместе или без нее – как решишь ты, так и будет.

Петр внял уговорам «сердечного друга» и женился по воле матери.

Это женитьба ничего не изменила в его поведении, но заставила царевну Софью совершить несколько ошибок в попытке сохранить за собой власть при взрослых царях Иване и Петре, которые уже стали женатыми, а у Ивана даже родилась дочь.

Алексашка Меньшиков так удачно показывал царю Петру свою преданность и охотно исполнял все его желания, вплоть до плотских забав, что стал его ближайшим другом и соратником во всех последующих деяниях и поступках этого царя-реформатора, приведшего Россию не к мнимому величию, а к столетнему упадку и застою.

Федор

Федор в недобрую минуту оказался возле царя Петра семь лет тому назад, когда его – десятилетнего мальчика, послали в услужение Петру, тоже десятилетнему, но уже провозглашенного царем стараниями его матери Натальи Кирилловны и приближенных к ней бояр, желающих пристроиться поближе к трону.

Петр еще не вполне понимал, что значит быть царем: правила государством его сестра Софья, назначенная правительницей при малолетних царях Иване и Петре, а Петр продолжал свои детские игры в солдатиков, быстро привыкнув к тому, что все его прихоти и желания немедленно выполняются: так распорядилась Софья, чтобы цари, подрастая, не знали укороту и потому не стремились к самостоятельному царствованию как можно дольше.

Петр только-только начал привыкать к исполнению всех своих пожеланий, даже нелепых, и именно тогда Федя оказался возле Петра и отказался участвовать в повешении собаки, за что был нежданно принужден к унизительной для крестьянского мальчика услуге – подтиранию задницы царю-мальчику.

Петр высказал свое пожелание иметь Федю всегда возле себя, чтобы и далее он обеспечивал чистоту царской задницы и, дав Феде звание золотаря, уже не менял этого приказания, а потому, Федя продолжал пребывать в этой должности и дальше, втайне надеясь на изменение своей судьбы к лучшему.

Выносить за царем ночные горшки и подтирать царю Петру задницу было вовсе не трудно, но стыдно и унизительно для крестьянского сына: одно дело, когда приходилось ему ухаживать за скотиной и птицей, убирая навоз и птичий помет, а совсем другое дело подтирать за человеком, пусть даже этот человек и считается царем: в Писании говорится, что все люди равны перед богом, – значит и унижать христианскую душу другой христианин не должен, ибо это есть грех.

Все это Федя знал из Писания, по которому он учился грамоте у сельского дьячка в далеком селе Орудьево, не ведая, что его грамотность и явилась главной причиной назначения его Петром для выполнения унизительных обязанностей золотаря.

Петр, не знавший грамоты и не желавший обучаться, несмотря на все старания дьяка Зотова приставленного к нему в учителя, вдруг увидел возле себя мальчика-ровесника, который освоил грамоту без всяких учений – это было обидно: царский холоп умеет то, чего царь не может, а мальчишеская царская обида не знает пощады и потому Петр и назначил холопа Федю выполнять унизительные обязанности, чтобы по-мальчишески торжествовать свое превосходство.

Бывало, что в редкие минуты, когда дьяку Зотову удавалось усадить Петра за учебу, тот, не в силах заучить буквы, впадал в ярость, бросал на пол книгу-букварь и начинал топтать ее ногами, потом снимал портки, садился, справлял нужду и кричал: – Эй, Федька, иди сюда и быстро подотри мне зад, – а когда Федя начинал исполнять приказ царя, тот оправлялся ему прямо в руку и, вскочив, убегал во двор, торжествующе крича: – Теперь Федька этой рукой напиши на бумаге молитву «Отче наш».

Федя молча уходил к реке, чтобы застирать испачканную одежду и вымыть руки, а дьяк Зотов лишь качал головой и, достав бутылку с вином, которую постоянно носил за пазухой, делал несколько глотков, звал слугу, чтобы тот очистил комнату, где проводил учебу царю, от последствий царской выходки.

К этому времени возвращался Федя и Зотов, ободряюще похлопывал мальчика по плечу, говоря: – Терпи отрок, бог терпел и нам велел и не чини обиды на царя – это в нем кровь басурманская играет, а нам христианам не резон обижаться на несмышленыша-царя. Надеюсь, что царь Петр израстется от своего буйного нрава и будет хорошим царем, такие примеры из прошлого нам известны.

Федя смиренно отвечал дьяку: – Нам, холопам, не след обижаться на господ: будь– то царь, боярин или кто другой. Мне отец говорил, что на обиженных воду возят, только я не понимаю, почему обида и почему вода вместе? Может потому, что вода грязь смывает, а обида это та же грязь, только в человеческой душе?