Он не торопясь шёл сквозь сучья и ветки, отстраняя тяжёлый еловый лапник. Сапоги хрустели по сосновым иглам. Он пренебрегал многим писанным и не писаным правилам конспирации. Зачем ему они были нужны? Зачем? Его послали на верную смерть. Им затребовалась «подстава». Вот и нашли дураков. Эту красивую и брюхатую, беременную от него дуру. На что она рассчитывала? Дура… Он видел перед собой эти холёные и рассудительные лица Крумме, Ставински и прочих немцев-преподавателей. Гады…

Он пару раз оглянулся. Чаща, прорезанная сквозь кроны тёмной листвы бледно-золотистыми потоками света, была величественна и пуста. Суетливо перебегала с ветки на ветку и, петляя, спускалась по мшисто-серому стволу, белка с пушистым чёрнобурым хвостом. Её глазки-бусинки замерли на его полусогнутой фигуре. Казалось, проникли в самую глубину и вывернули её наизнанку. Многое было неприятно вспоминать. Многое хотелось забыть.

Он вспомнил, как пришли за отцом в 1937-м. Хрустя кожаным пальто, вторгся ранним утром в комнатку общежития старший лейтенант НКВД в малиновой фуражке с синим верхом. Он вручил оторопевшей семье ордер на арест, украшенный сиреневой круглой печатью и подписью городского прокурора. «Воронов Григорий Алексеевич здесь проживает? Предъявите ваши документы! Ознакомьтесь. Собирайтесь…» Следом шагнули двое бойцов в шинелях с малиновыми петлицами, в таких же фуражках, при винтовках и патронных сумках. Сиротливо жался к стене дворник, поднятые соседи-понятые, а также участковый милиционер, что шмыгал носом и казался уверенным в себе. Комнату тут же обшарили основательно (понятые сидели и старались никуда не смотреть). Были изъяты деньги, которые боец НКВД обнаружил под подушкой отца, несколько книг и брощюр, одна из которых, тоненькая, изданная в Мехико, называлась «Бюллетень оппозиции» за авторством Льва Давидовича Троцкого. (Изъятые книги, впрочем, тоже принадлежали бывшим оппозиционерам и его сторонникам, что уже были расстреляны.) Пролистнув одну за другой, останавливаясь на выделенных местах и занося их в протокол (опись изъятого велась отдельно), старший лейтенант даже причмокнул: «Какая контрреволюция! Развели тут, понимаешь…» «Не смей, слышишь ты… жандармская морда!» – вспылил было отец, едва не сорвавшись с места. Но на плечо его тут же легла рука конвоира. «Я те голос-то подниму! – криво усмехнулся старший наряда, занося что-то в протокол. Изъятые брошюры он спешно упаковал в свой планшет: – Кончилось ваше времечко, троцкисты-оппортунисты. Настало время ответ держать перед советским народом. Твари…» Последнее прозвучало грозно, но по-мальчишески. Алексей, которому тогда было восемнадцать, прыснул смехом. Мать лишь сильнее прижала его к себе. «Ты у меня ещё посмейся! – повысил старший лейтенант голос. – Тоже к нам хочешь? Знаешь, чем отец твой занимался? Ничего, узнаешь. А будешь идти тем же путём, окажешься у нас. Вы, мамаша, ему об этом чаще напоминайте». И разразился под конец обыска пышной тирадой о процессах троцкистской оппозицией, их связями с социал-фашистами и мировой буржуазией. Во всю эту чепуху не хотелось верить. И не верилось до тех пор, пока не попал в плен и не наслышался от троцкистской оппозиции, что действительно всё это время плела всевозможные заговоры и стремилась организовать убийство Сталина.

Он предусмотрительно вскинул пистолет, когда деревья стали заметно редеть и показалась жёлто-серая лента дороги. Вот он, силуэт зеленовато-синего мотоцикла с деревянным, притороченным к люльке ящиком. Стоп… Внутри всё отмерло. Непослушными (в который раз!) стали ноги, деревянными внутренности. В люльке никого не было. Подле мотоцикла также никого. Играет с ним, девка? Или устроилась где-нибудь поблизости, с автоматом наизготовку? В шифровке ясно сказано: в случае ликвидации объекта передать командование… Вот оно как, Алёша. Те ни в грош людей ни ставят, и эти тоже. Одним миром все мазаны, сволочи. А он и прочие людишки суть муравейник. Копошиться в дерьме призваны, от самого что ни на есть, от рождения.

В конце-концов он, осмелев от чувства собственной обречённости, решился выйти на обочину. Пистолет (как учили) держал за ствол, утопленный в рукав плаща. А Машки всё не было. Когда на дороге, подсохшей от солнца, запылило. Показался зелёный, вытянутой посадки грузовик «студебеккер». Он, не доезжая до «цундаппа», резко, но уверенно тормознул. Из окошка вылезла вихрастая голова молодого парня в лихо сдвинутой пилотке:

– Товарищ капитан, помощь не нужна?

Он круто мотнул головой.

– Парень, где тут ближайшая комендатура?

Он знал, что не ранее, чем через час, если выехать на грейдер и ехать по прямой, то будет Смоленск. Там тебе и этапно-заградительная комендатура и военный комендант, и НКВД. Кому хошь, как говорится, тому и сдавайся на милость победителя.

– Дак это… В городе и есть, – вылупил на него серые глаза водитель. – Может я того… на прицеп вас возьму? Ага?..

– Да нет, мотоцикл впорядке, – устало, от нахлынувшей апатии, процедил «Гриша». – Ты это…

Водитель с улыбкой изготовился было что-то ответить, но улыбка застыла как приклеенная на его молодом, вытянутом и скуластом лице. Вращая оловянными от ужаса глазами, он дико взвизгнул:

– Немцы! Ложитесь, товарищ капитан!

Забыв про всё, «Гриша» тут же слился с землёй. А водитель вытянув из-за сиденья карабин, лязгая затвором, спрыгнул с ребристой подножки грузовика. «Гриша» инстинктивно обернулся в сторону, куда был направлен ствол карабина. Он обмер – из-за лапника в распахнутом демисезонном плаще, из-под которого виднелось синее крепдешиновое платье, шла Машка. Её красивое круглое лицо светилось зловещей уверенностью.

– Так, руки вверх! – гаркнул водитель. – Кому сказано?!? – и, не дожидаясь «китайских церемоний»: – Кто такая? Чего здесь бродишь? Документы!

Машка криво повела губой. Но и виду не подала, что презирает его. Говорил он так много и сбивчиво ясное дело – от страху. Руки его с положенным наизготовку карабином тряслись. Скорее всего, недавнего призыва. Молодняк ещё, восемнадцати нет. Водил полуторку до войны, окончил техникум. Девку ни разу не целовал, или целовал, но испугался. Забыл, как это делается, супчик-голубчик. В партизанах, быть может, воевал. Хотя не похоже. Тот, кто срелял и убивал, так не трусится. Нет, не убил ты ещё никого, сосуночек. А вот тебя…

– Юноша, да прям! Женщину что ли убивать будешь?

Она давила на нерв. И достигла своего. Этот юнош в необмятой цвета хаки гимнастёрке опустил своё оружие. Он в нерешительности перемялся с ноги на ногу. Затем, шмыгнув носом, заявил:

– А у нас строжайший приказ – всякого, кто из лесу выйдет, подозрительного – на мушку. И к коменданту или в управление НКВД.

– Зачем в НКВД? Тю… – она скривила густо намазанные губы. – В СМЕРШ, наверное. Ты не забыл, мальчик?

– Не-а… – округлил он глаза. – Но нам так сказали.

– А, плюнь на тех, кто сказали. В Красной армии есть своя контрразведка СМЕРШ. Она всеми шпионами и диверсантами занимается. Понял? – Машка приветливо качнула головой в сторону «Гриши», всё ещё распростёртого по дороге. – Вот, товарищ капитан тоже из СМЕРШа. Вы, пожалуйста, не стесняйтесь, – она кивнула «Грише» так, что он немедленно поднялся. – Да, да, именно это. Покажите товарищу бойцу свои документы. И продолжим движение. Ясно?

Он, одёргивая запыленный плащ, угрюмо мотнул головой. Затем, достав из нагрудного кармана красную книжицу с маленькими буковками «Контрразведка СМЕРШ» по корешку, показал её водителю.

– Всё ясно, – тот неуверенно запихнул карабин за сиденье. Оглядываясь, полез туда же: – Счастливого пути, товарищ капитан. И вам также.

– Да… Пожалуйста, ваши документы, – она, ласково улыбаясь, приблизилась к нему.

– А, это самое… да пожалуйста…

***

«Тигр» медленно поворачивал свою округлую пятнистую башню, округлённую с боков и украшенную трубками дымоиспускателей. Он появился вскоре после того, как Виктор вторым снарядом уложил-таки вражескую самоходку. Появилась двойка «илов» в сопровождении одного МИГа. Они принялись утюжить местность, где расположились вражеские пехотинцы, реактивными и авиационными снарядами. Всё покрылось султанами земли и пламени. Виктор, было, вздохнул спокойно вместе с другими членами экипажа, ощущая лишь недолеченную внутреннюю тревогу (подозрение насчёт Иванова). Но вскоре сквозь броню донёсся слабый крик Борзилова: «Командир! „Тигр“ справа…» В окуляры командирской башенки Виктор живо рассмотрел петляющий меж подбитыми танками силуэт Pz.Kpfw. V. Грохоча восемью парами с каждого борта катков, наслаивающихся друг на друга, новейший гитлеровский танк двигался весьма осторожно. Делая короткие остановки, его командир поворачивал командирскую башенку. И понятно: помимо дымившихся то там, то тут зелёных обгоревших Т-34, Т-70, Су-76 и прочей русской техники он повидал немало такого же разгорающегося железного хлама с чёрно-белым крестом. Русские хоть и попадали в артиллерийские засады, как в 1941-м, атакуя по старинке фронтально, но все ж овладевали германской тактикой. Они уже научились наносить массированные удары. Кроме того парализованная с начала боёв за курский выступ русская авиация начинала захватывать преимущество над люфтваффе. Теперь уже не «фоке-вульфы» и «Ю-87», но «чёрная смерть» наносила удары по германским коммуникациям. В сутки панцердивизии из-за её работы теряли по двадцать боевых машин, не считая бронетранспортёров, тягачей и прочей техники.

Виктор мрачно прикинул свои возможности. Расстояние до цели – 400 с небольшим. На таком расстоянии «остроголовые» давали рикошет. Кроме того, на высокую начальную скорость полёта снаряда не приходилось надеяться. А броня у «Тигра» лобовая – 100 мм. Бортовые листы в 80 мм. Рассчитывать приходилось только на сближение с этой грузной махиной. Либо на удачный выстрел в башню, что с боков имела толщину по 50 мм. Если повезёт – заклиним 88-мм пушку. Поубиваем или подраним осколками экипаж. Вот такие вот перспективы невесёлые, прямо скажем.

А тут ещё стало «веселей». В мемюранах наушников, где шумели чужие частоты и раздавался германский многоголосый лай или русский трёхэтажный мат, раздались знакомые позывные:

– Сороковой! Приём! Пятидесятый… Как слышно?

– Есть, пятидесятый! Сороковой слышит вас хорошо. До…

– Ну-ну, докладывай. Только быстро.

– Я как раз и хочу быстро. Тут у меня цель в 400-х метрах – «Тигр». Остановился, гад, и высматривает. Видно, они по рации получили сообщение, что здесь артзасада или огневая точка. Высылают головную машину для разведки. А самоходка, которую мы раскурочили, была охотником. Танковым снайпером. Только я думаю, что надо ждать гостей с флангов. Так что помощь, пятидесятый, помощи жду! Не дайте сгореть в адском пламени!

– А что, ещё… Ах, засранцы… – голос Беспечного стал зловещим. – Точно в штрафную захотели. Ладно, не хотим по-хорошему, будет по-плохому. Сейчас снова свяжусь со шта… тьфу ты, бестолочь! С «муравейником», пусть вышлют «фасоли» и хотя бы пару «сучек». «Соколов» постараюсь напрячь. Но это не главное, комбат. Как ты запрашивал насчёт твоего Иванова, помнишь?

– Как же! – у Виктора неприятно заледенело. – А что там… что-нибудь обнаружилось?

– Ты это… напраслину пока не гони. Успокойся, главное. Он сейчас где?

– А, это… – у Виктора всё внутри превратилось осклизлый ком и провалилось ниже пупа. – Там, снаружи.

– Вот и хорошо! – ворвался в эфир незнакомый жёсткий голос. – Слушайте меня внимательно, сороковой. Говорит сорок восьмой. Как слышно, приём?

Виктор почувствовал невероятное облегчение, хотя внутренности его полоскались ещё ниже уровня живота. «Сорок восьмой» это были позывные контрразведки «СМЕРШ». Он как бы случайно услышал в разговоре Беспечного накануне об этом. При нём майор связался по рации через эти позывные с уполномоченным контрразведки при штабе дивизии, которой они были приданы. Надо было доложить о поведении трёх бойцов и одного командира батареи, что были ему чем-то интересны. Беспечный жестом попросил Виктора покинуть палатку.

– Ага, я понял, сорок восьмой. Приём!

– Отлично! Значит так, сороковой. Во-первых, благодарю за бдительность и жму лапу. Во-вторых, сохраняй спокойствие. Что там видишь перед собой – плюнь… Всё у тебя получится, все цели поразишь. Сейчас главное одно – своего Иванова не упускай из виду. Как ни в чём не бывало, с ним держись, понял?

– Так точно, понял, товарищ сорок восьмой.

– Спасибо, за товарища. Часы при тебе? Не стали?

– Да, не стали. При мне.

– Раз не стали, значит уже при тебе. Слушай внимательно. Сейчас на моих без пятнадцати двенадцать. На твоих?

– Двенадцать ровно, това…

– Переведи стрелки, как у меня, – требовательно перебил его уполномоченный. – Ровно в 13—00 чтобы вышел со мной на связь. Что б кровь из носу, как говорится. Понятно?

– Есть, понятно. Разрешите исполнять? – глупо осведомился Виктор.

– Есть, разрешаю. Ещё раз молодец. Ещё раз жму пять. Действуй.

– Я… это… сорок восьмой! – «вдогонку» заорал Виктор, но тут же спасительно сбился в шепот: – Докладываю, что на поле боя замечен был мальчик, что проживает в деревне. Имени не помню. Более точные данные у лейтенанта Ахромеева из моего батальона, что остался…

Но в эфире оглушительно затрещало. В этом треске потонули все радиосигналы. А тут ещё Хохленко заорал как резаный:

– Комбат, «Тигр» накрылся! Глядите!

– Да ну! Ить, едрит их…

С «Тигром» и впрямь творилось что-то неладное. Что-то с оглушительным треском лопнуло позади или сбоку от пятнистой продолговатой башни с мощным хоботом пушки. Вскоре панцер потонул в клубах дыма. В грохоте боя было не разобрать, из чего стреляли. Но, судя по всему, «засадили» в двигатель. Хотя непонятно было, отчего пламя так нехотя разгоралось! Высокооктановый бензин, на котором работали все фрицевские танки и прочая техника вспыхивал мгновенно кустом яркого пламени, что превращался в ослепительно горячий сноп. Отчего так не произошло?

– Комбат, что делать будем? – раздался под ухом голос Хохленко.

– Иди ты! Сам не знаю.

Скорее всего, ловушка, пронеслось в голове. Дым пустили. Либо шашку на броне запалили, либо пиропатрон рванули. Выманивают… Дальнейшее, правда, приятно удивило его. Позади, умело лавируя меж подбитых и горящих машин, выползла СУ-122. Сергиенко живой! Получается, он подбил «тигр»?

– Сергиенко, ты живой!?! – заорал Виктор в мембраны наушников, презрев всякую кодировку. – Отзовись, чертяка!

В ответ из наушников донеслось шипение. Вроде бы по-русски гаркнул кто-то, но затем притих. С СУ-122 тем временем происходило вот что. Она совершила разворот. Подобно бору, прочертив круг, самоходка задом попятилась в их направлении. «Правильно, – подумал Виктор, – поумнел парень. Не подставляет задницу под прицел. Но почему не слышно ответа? Рацию повредило?» Он в перископы командирской башенки внимательно, с замирающим сердцем, изучил продолговатый, скошенный зелёный корпус СУ-122 с короткой, выдвинутой вперёд гаубицей. Позади него отчётливо вырисовывались топливные баки и выхлопные трубы, изрыгающие искры вперемешку с клубами сизо-голубого дыма. «…Ага, дюже странно – противник так взял и пропустил её сквозь боевые порядки! – продолжал думать Виктор с нарастающим возбуждением. Пальцы лихорадочно, почти не чувствуя самоконтроля, зашарили по затвору и спусковой скобе ППШ. – Ага, немае дурних! Так мы и купились на ваши пряники, господа фашисты. Видать, ребят наших… вечная им память… того – в расход, а сами, на их место. То-то было сообщение от Беспечного накануне, что под Андреевкой при захвате райцентра немцы использовали трофейные тридцатьчетвёрки. Сволочи, мать их… Так что…» Он был почти уверен в свое правоте. Но вдарить через трансмиссию по СУ-122 как-то не хотелось. Мало ли что! Да и жаль боевую машину, пусть и отбитую, но всё-таки сделанную руками советских людей на Уралмаше. Зачем её портить? Надоть, как говорится, повторно отбить. Теперь уже в собственные, законные руки.

С Богом, сказал он себе. И крикнул в триплекс:

– Братцы славяне! Внимание, подходит самоходка. Быть всем начеку. Особенно тебя прошу, Иванов.

Он почти не думая сказал последнее. Но сказал это быстро и уверенно. Почему? Сам он по прошествии времени обозначил это для себя так: Иванову будет одновременно странно и приятно, что его выделил командир. Выделил, но не пожурил. Если это враг, то враг. Либо излишне напряжётся, либо вовсе расслабится. Комбат просит подчинённого! Ха…