Глава 3
Ведовство и наследство

Альку бабушка заметила даже раньше, чем брат: высунулась из-за машины – чумазая, в джинсовом комбезе, с волосами, убранными под косынку, – и махнула рукой:

– Цветочек мой аленький, спаси старуху – сбацай лимонаду, а?

– Только лимонад? – уточнила Алька подозрительно, прикрывая калитку и задвигая массивную щеколду. На щеколде болтался обережный знак – узелок на красной нитке. – Или чего-то приготовить?

Баб Яся явно проголодалась, но Алькины кулинарные способности она знала слишком хорошо, потому с ответом медлила. Ситуацию спас Велька – захлопнул книгу, подскочил, складывая очки и вешая их за дужку на ворот футболки:

– Баб Ясь, а давай я приготовлю?

– Ты ж мой спаситель!

Велька зарделся; Алька тоже, но по другой причине.

Лимонад пришлось делать из слив – ничего другого, отдалённо подходящего, ни в холодильнике, ни в саду не отыскалось, а Краснолесье ещё не настолько далеко шагнуло в цивилизацию, чтобы в нём завелась круглосуточная доставка продуктов. Велька откуда-то извлёк остатки копчёной утятины – баб Яся накануне наготовила на целый полк – и с подозрением принюхался; результат его удовлетворил, и он быстро организовал пасту по какому-то обалденному рецепту.

– Тебе фартук идёт, – хмыкнула Алька. Она прохлаждалась за столом со стаканом лимонада и лениво наблюдала за тем, как кузен хлопочет по хозяйству. – Не надоедает готовить?

– А как оно надоест, если делать разное? – спросил он озадаченно, мелко нарезая сливу для соуса. – Дома ты не готовишь, что ли?

– У меня там кулинария рядом, – откликнулась Алька. – Ну или что-то можно заказать.

– А не боишься, что кто-то в еду плюнет, пока везёт?

– Курьер? Да ладно, у него времени нет.

– Ну это да…

Вскоре по коридору – не иначе, на запах приманилась – прокралась на цыпочках баб Яся и скрылась в ванной, а потом явилась снова, уже чистая. Пожаловалась на барахлящий движок, похвалила Велькину пасту, опрокинула в себя стакан лимонада-без-лимонов – и плюхнулась за стол, выдыхая:

– Ну и денёк…

Алька с ней была полностью согласна.

Некоторое время на кухне царило молчание: все сосредоточенно жевали. Потом бабушка, бормоча, что в тишине неуютно, щёлкнула пультом и включила телевизор. Там шла реклама: улыбчивый парень – с виду сущий ведьмак – забрасывал в машинку грязные носки оптом, засыпал порошок, а потом вынимал всё чистое, сверкающее, благоуханное… У парня были светлые волосы, короткие и чуть вьющиеся.

«Не похож», – подумала Алька, почему-то чувствуя себя разочарованной.

– Эх, ну как так можно, – вслух произнесла баб Яся, точно откликаясь на её мысли. – Вот так и появляются нереалистичные ожидания у молодёжи. Что думаешь, молодёжь?

– Думаю в магазе посмотреть, – ответил Велька. – А вдруг правда отстирается?

– Ну тебя, – хмыкнула она. И повернулась к Альке: – Кстати, я до Чибисов-то дошла. Да, постояльцы у них новые, но твоего среди них нет. В две комнаты набилась семья из шести человек, сорвались из столицы три недели назад, когда Костяной полсотни человек разом положил. Хотели вернуться, как всё успокоится, а оно, вишь, не успокоилось. Комендантский час этот…

В какой-то момент очень захотелось спросить, что баб Яся думает про Костяного, с её-то опытом, но язык прилип к гортани. Стало жутковато, по-глупому, суеверно – мол, не называй беду, а то накликаешь.

– Я сама нашла своего красавчика, – сказала Алька вместо этого. – Он сказал, что снимает комнату у Сенцовой. Это кто?

Баб Яся пошебуршила вилкой в тарелке, словно пытаясь свить из пасты гнездо, и вздохнула:

– Да Злата Сенцова, наверное. Ну оно и понятно: как Радик помер, денег стало не хватать, а у неё целых трое мальцов на шее… Наверное, сдала половину дома. Хочешь, загляну к ней завтра? Всё равно собралась кому-нибудь слив сбагрить, у нас их каждый день по ведру.

– Если для меня, то не надо, – быстро ответила Алька. Ей хотелось, конечно, похвастаться перед всеми красавчиком, но она-то понимала, что красавчик по большому счёту не её – скорее всего, просто скучает в глуши. В Краснолесье летом и в начале осени многие приезжали по старой памяти; раньше тут был санаторий, но, как и многое другое, он потихоньку загнулся, когда лет тридцать назад, после кризиса, народ ломанулся на заработки в крупные города. – Интересно, правда, чего ему тут у нас понадобилось. Не похоже, чтобы у него тут родственники были.

– Может, тоже решил уехать подальше от этого вашего Костяного? – предположил Велька. – Баб Ясь, давайте тарелку, я в раковину положу.

– О, и мою тогда, я тоже всё! – встрепенулась Алька. – Очень вкусно было, спасибо… Нет, он вроде в Светлоречье подсел.

– Ну и спроси его сама, раз теперь знаешь, где живёт, – подвела итог бабушка. – Велемир, ты сразу в посудомойку ставь, не руками же мыть…

– Да чего там мыть-то, три тарелки, – пробасил он, включая воду. – Алика, а ты к нам надолго? Пока Костяного не поймают, да?

– Наверное, – растерянно ответила она. И спросила всё-таки, хотя не собиралась: – Баб Яся, а ты как думаешь, его скоро поймают?

– А леший его знает, – махнула бабушка рукой и подвинула к себе стакан с лимонадом. Лицо у неё помрачнело. – Поди разбери, что это такое вылезло и откуда… На упыря не похоже. То появляется, то исчезает, будто ищет чего… Ну у вас, в столице, колдуны поумней меня, настоящие, авось разберутся. Этот особенно, как его, который щеголеватый… Дрёма.

Альке захотелось похвастаться, что импозантный мужчина лет сорока с каштановыми волосами и пронзительно-голубыми, как у лайки, глазами, в последние месяцы всё чаще появляющийся в новостях, на самом деле сын её начальницы. Но это было бы как-то глупо, и она промолчала.

Велька домыл посуду и засобирался домой. Баб Яся отправилась, как сама сказала, «искупнуться перед сном» – она вставала рано, поэтому и ложилась тоже до полуночи. Алька осталась одна; сперва лениво ковыряла текст, но потом начала замерзать, заварила себе чай, сунула под мышку ноутбук и ушла наверх, в спальню. Маленькая комнатка, развёрнутая на юг, лучше прогревалась за день и медленнее остывала; деревянный пол казался очень тёплым в сравнении с гулким кафелем на кухне.

За окном шевелились ветки – ветер волновал осиновое море. Пока ещё по-летнему зелёное, только суховатое… Но скоро – Алька знала – начнутся первые ночные заморозки, и листва вспыхнет разом, разгорится всеми оттенками красного, от тёмных, как засохшая кровь, до оранжеватых, как свечное пламя.

В детстве ей очень нравилось это время.

И красный цвет.

Работа шла хорошо. Может, потому что было тихо – в столице-то такой тишины не найдёшь, как ни ищи. Ни гудков машин, ни хлопающих дверей, ни разговоров, только путается в кронах ветер и посвистывает не то в карнизе, не то в водосточной трубе… А ещё тут было темно, настолько, что на небе стали видны звёзды, и не просто отдельные светящиеся точки, а скопления, сияющие облака.

Алька и забыла, что так-то на самом деле и правильно.

После полуночи её начало клонить в сон. Да и делать дальше, в общем, было нечего – вычитать и отправить… и спалиться перед начальницей, что работала в отпуске, вместо того чтоб обустраиваться на новом месте и отдыхать. Ругаться она, конечно, не будет, но спустит очки на кончик носа и глянет очень-очень укоризненно.

И тогда станет стыдно.

Закрыв ноутбук, Алька на цыпочках спустилась вниз. Ванная комната успела выстыть; кафель казался ледяным. Вода из душа лилась чуть тёплая – видимо, баб Яся что-то отрегулировала под себя в нагревателе, а назад вернуть забыла… Алька не стала вылезать и разбираться, ополоснулась как есть и, стуча зубами, поднялась в спальню, рассуждая, что так, наоборот, лучше – когда согреваешься под одеялом, то и засыпаешь легче.

Так и вышло – сон навалился почти сразу, но он был неприятным, вязким.

Поначалу снилась какая-то муть, беспросветная, тягостная. Как Алька разбирала мамины вещи после похорон, много-много одежды, пахнущей затхлостью; ночная зубрёжка в пустом библиотечном зале, где её случайно закрыли на первом курсе… Снился Дарён, каким он был в первые встречи, обаятельным и весёлым, и таким, каким он оказался на самом деле.

Снился лестничный пролёт и кровь на бетоне.

Алька несколько раз просыпалась, садилась на кровати, осоловело моргая в темноту, потом спускалась на кухню, делала пару глотков воды, брызгала на лицо из-под крана и поднималась назад, каждый раз всё более замёрзшая. Ступни были как ледышки, подтыкай одеяло, не подтыкай… Наверное, поэтому в какой-то момент Альке приснился огонь – рыже-красная дуга на небе, цвета самых светлых осиновых листьев. Дуга изогнулась, закрутилась в спираль – и прянула к окну.

А на подоконник ступил уже красавец в красном кафтане.

«Опять он мне снится, – пронеслось в голове, и дурная, тоскливая муть отступила, развеялась. – Такой красивый и весь для меня».

Айти-из-сна склонил голову к плечу, посмеиваясь, точно подслушал её мысли, и спросил:

– Холодно ли тебе, девица?

– Ну какая девица, – проворчала Алька в подушку, косясь на него из-под кудрей. – Я молодая прогрессивная женщина… на самообеспечении.

Всё было настоящее и ненастоящее одновременно, и жуткое, и томительно-приятное – как и полагается сну.

– Тем лучше, – улыбнулся Айти. Шагнул к ней, присел на корточки у кровати, отвёл рыжие кудряхи с лица. – Хочешь, согрею тебя?

– Хочу, – пробормотала Алька тем же тоном, каким отвечала Вельке, что хочет оладьи. – Особенно ноги.

…а дальше сон превратился во что-то странное.

Айти – золотые глаза, змеиные – усадил её, кутая в одеяло. Легко, очень легко; наяву бы так ни за что не вышло. А потом опустился на колени и, обхватив Алькину босую ступню горячими-горячими ладонями, дохнул на неё. И ещё; и поцеловал щиколотку, там, где косточка, и выше… Правда, стало жарко – и дурманно, и хорошо, и поэтому Алька не сопротивлялась даже, когда он мягко развёл ей ноги, продолжая целовать. Только когда ощутила щекочущее, влажное прикосновение к внутренней стороне бедра – и укус, скорее будоражащий, чем болезненный – испугалась.

И резко свела колени.

Одеяло сползало с плеч; Айти сидел на полу, упираясь подбородком в руки, скрещённые на краю постели, и улыбался чуть виновато.

– Значит, нет?

– Нет, – выдохнула Алька; сердце колотилось.

– А поцеловать на прощание можно? – спросил он снова. И, когда Алька промедлила с ответом, сказал: – Закрой глаза.

И она закрыла.

У него и вправду был змеиный язык; а ещё он – весь Айти целиком – казался горячим, как печка. От него пахло дымом и сумрачным диким лесом; волосы на ощупь были как шёлк. Всё полетело куда-то, кувырком, кувырком, в темноту и беспамятство…

И Алька проснулась.

Было, конечно, утро, позднее, ближе к полудню. Одеяло сбилось комом; от постели словно бы исходил жар. Окно было распахнуто настежь, хотя перед тем, как ложиться, она точно прикрыла его, почти насовсем…

– Это сон, – пробормотала Алька. – Точно сон.

И всё-таки она откинула одеяло, а потом задрала подол ночной сорочки.

С внутренней стороны бедра был небольшой синячок, и впрямь как след от укуса или засос.

Или как метка.

Голова закружилась; комната закружилась тоже, и Алька подтянула колени к подбородку, кутаясь в одеяло плотно-плотно и не понимая, испугана она или наоборот.

– Нет, – прошептала она еле слышно. – Не сон. Не сон.

И велик был соблазн сидеть так, закутавшись, пока кто-нибудь – лучше баб Яся – не забеспокоится и не поднимется к ней, будить и спасать. Но Алька не стала. Пересилила себя, встала, оделась, хоть и перепутала сначала, натянув штаны наизнанку, а кофту – задом наперёд.

Вельки сегодня внизу не было: он остался дома, с матерью, помогать ей ставить теплицу в огороде. Зато бабушка уже закончила с утренней консультацией и теперь сидела на кухне, пила кофе, заваренный «по-офицерски», прямо в большой кружке, и листала рабочий блокнот. На блюде высилась целая гора бутербродов, штук двенадцать.

– Забыла, что Велемира-то сегодня нет, – вздохнула баб Яся, поймав Алькин взгляд. – Вот настрогала целый противень… Ты садись, садись, кушай, золотце, они хоть и остывшие, но вкусные. Горчицы надо? В холодильнике возьми, за огурцами.

Подумав, Алька взяла и огурцов – бутерброды, как и статьи на редактуре, можно дополнять бесконечно. Против ожиданий, аппетит был зверский, словно сон-наваждение изрядно попил из неё сил: не настолько, чтоб лежать пластом, но достаточно, чтобы устроить себе завтрак плотнее обычного. Первый бутерброд залетел со свистом. Второй пошёл уже медленнее, под тягостные размышления о том, как лучше сформулировать, что рассказать… Появилось странное дежавю: некстати всплыл в памяти допрос в отделении, верней, «дача показаний», как сказал тогда колдун из сыска. Но по факту всё-таки допрос – разговаривала тогда с Алькой строгая женщина в тесноватой униформе, скрупулёзно выясняющая: «Как часто вы имели сношения с убитым? При каких обстоятельствах? Замечали что-то странное? Какие мысли посещали вас во время любовных свиданий?»

Спрашивала – и покачивала головой, точно поражаясь, а в конце уточнила: «То есть вас всё устраивало?»

Алька тогда расплакалась.

Сейчас она понимала, что баб Яся, конечно, осуждать её не станет, не скажет, что сама виновата, но всё равно медлила, прежде чем начать. Наконец решилась и выпалила, уперев взгляд в столешницу:

– Ко мне ночью кто-то приходил!

– Домовой? – растерянно откликнулась бабушка, сделав глоток кофе. – У нас нет его вроде. Что он делал – бегал, топотал? Вещи скидывал?

– Нет, он… – Алька сглотнула, принуждая себя говорить дальше. – Баб Ясь, это был красивый мужчина, он пришёл через окно и… в общем, соблазнял меня. Кажется.

Бабушка не стала спрашивать: «А тебе это не приснилось? А ты уверена?»

Она глянула на Альку поверх очков, потом резко поднялась, придерживая шаль на плечах, включила чайник; пока он закипал, порылась на полках, сыпанула в чашку травяную смесь с оранжевыми лепестками, заварила, отцедила и поставила на стол.

– На-ка, выпей чаю с календулой, – сказала она, пододвигая чашку к Альке. – Можем мёду добавить, если невкусно.

Алька сначала не поняла, а потом сообразила.

– Календула… ноготки, точно. От наваждения, да? Ты думаешь, это летавец? Ну, огненный змей? – уточнила она; в горле пересохло. – Он… у него правда был змеиный язык.

Баб Яся пристально посмотрела на неё, выдохнула длинно и вздохнула: