Обед отложили, но убежавшие все не возвращались, а потому пришлось сесть за стол без них. Невеселый это был обед: все были взволнованы, встревожены, ели немного и второпях.
Когда встали из-за стола, мужчины разбрелись по парку, надеясь отыскать исчезнувших детей, дамы прошли в гостиную. Вот, наконец, в этой комнате появились Морис, Адольф и сестры Гибер, все растрепанные, в разорванных платьях, с красными лицами, потные и в слезах.
Увидев их, старшие вскрикнули. Матери бросились к своим детям.
– Глупые, глупые! – закричала мадам де Сибран.
– Дурочки, – вторила ей мадам де Гибер.
– Мы… мы заблудились, – всхлипывая, объяснили девочки.
– А еще на нас… бросились два громадных дога, – в свою очередь вставили Морис и Адольф.
– Они чуть не разорвали нас, – прибавили сестры Гибер.
– Было совсем темно, ничего не видно, – продолжили мальчики.
– Вы сами виноваты во всем, – заметила им мать. – Зачем вы убежали?
– Я рада, что вы наказаны. Другой раз не будете плутовать в игре, – проговорила де Гибер, обращаясь дочерям.
– Скажите, чтобы позвонили в колокол, пусть гости вернутся, – приказала Каролина Дезорм лакею Филиппу.
Раздался громкий звон; Сибран, Гибер, де Нансе и граф вернулись в дом. Пропавших детей снова побранили, потом все сели за стол, и эта часть обеда прошла веселее, чем первая.
Поглядывая на своих несчастных товарищей, Бернар, Габриель, Христина и Франсуа с трудом удерживались от смеха. Растрепанные волосы маленьких обманщиков, желавших подшутить над ними, их разорванная одежда, лица и руки, покрытые множеством царапин, раскрасневшиеся щеки, опухшие от слез, странно противоречили жадности, с которой они бросались на каждое поданное кушанье.
Когда провинившиеся немного утолили голод, Габриель спросила их, как они могли заблудиться.
– Мы хотели посмеяться над вами и убежали из той части парка, которую выбрали для пряток. Мы вошли в рощу и бросились к дому, но решили сделать круг, чтобы вы не видели нас. На наше несчастье, мы сбились с дороги, шли долго, очень долго, сами не зная куда. Морису и Адольфу стало страшно. Они дрожали и плакали… – начала Сесиль.
– Нисколько, я ничуть не боялся, – прервал ее Морис и прибавил: – Я смеялся все время.
– Ты смеялся? Вот это мило! – фыркнула Сесиль. – Ты плакал, мой милый, и Елена старалась успокоить и утешить тебя. Но, погоди, дай мне окончить рассказ о нашем приключении… Мы все шли, или, вернее, бежали вперед, вдруг из какого-то сарая выскочили две громадные и очень злые собаки, мы закричали: «Помогите, помогите!» – и бросились бежать. Собаки кинулись за нами, бросались то на одного, то на другого, рвали нам платье, забегали вперед нас и, заливаясь громким лаем, заставляли вернуться. В это время из дома вышел какой-то фермер и позвал собак. Потом подошел к нам и говорит: «Мои собаки вас напугали, барышни? Извините их, пожалуйста. Они молоды и любят играть, поверьте, они не укусили бы вас».
– Все мы плакали, – продолжала Сесиль, – и ничего не могли ему ответить, он это увидел. «Может быть, вам нездоровится, молодые господа? Если я могу чем-нибудь вам помочь, пожалуйста, скажите». – «Мы заблудились», – ответил ему Морис, заливаясь слезами.
– Что за глупости! – прервал Морис рассказ Сесили. – Я плакал? Я? Ты ошибаешься, просто мне было холодно, и я дрожал.
– Тебе было холодно? В такую-то погоду? – заметила Сесиль. – Ты обливался потом, да и теперь тоже… Я говорю, что ты громко плакал. Не мешай мне. Я хочу рассказать все по порядку. «Вы заблудились? Откуда же вы, молодые господа?» – снова спросил нас крестьянин. – «Мы из замка Орм». – «Ну так вы скоро возвратитесь, вы ведь в парке». – «Но парк так велик, что мы не знаем, как найти дорогу». – «Я провожу вас, молодые господа, только простите моих собак, пожалуйста, они, право, не знали, с кем имеют дело». Фермер довел нас до дому, и тут я сказала Морису и Адольфу, что если мы заблудились, то по их вине, ведь именно они хотели подшутить над Франсуа и Христиной.
– Неправда, неправда! – с жаром заметил Морис. – Вы обе хотели сплутовать не меньше нас с братом.
– Вы нас уговорили сделать это, правда, Сесиль? – спросила Елена.
– Правда, правда, – подтвердила ее сестра. – Просто ты, Морис, сердишься на Франсуа за то, что он так умно и ловко ответил тебе, и на Христину, потому что она сумела защитить своего друга. Да, – прибавила маленькая Гибер, – я нахожу теперь, что она поступила хорошо, а ты очень дурно.
Родители сидели молча, слушая рассказ Сесили и спор детей. Наконец Каролина Дезорм заставила их замолчать, сердито сказав:
– Христина вечно вмешивается в то, что ее не касается. Можно подумать, будто умному Франсуа нужна ее помощь. Он и сам сумеет ответить. Прошу тебя, Христина, в другой раз молчи и не говори глупостей.
– Но, мамочка, наш Франсуа такой добрый, – ответила Христина, – он никогда не хочет никому отплатить за обиду, и…
– Ты вмешиваешься в дело самым глупым и невежливым образом, – прервала ее мать. – Если ты еще когда-нибудь будешь так вести себя, я запрещу тебе видаться с Франсуа… А теперь иди спать. Во сне ты по крайней мере не будешь делать глупостей.
Де Нансе увидел умоляющий взгляд Христины и глубоко опечаленное бледное личико Франсуа.
– Соседка, – сказал он, обращаясь к Каролине Дезорм. – Пожалуйста, исполните мою просьбу, простите вашу Христину. Если вы накажете девочку за ее мужество и великодушие, вы в то же время накажете моего сына и всех ее молодых друзей. Вы так добры, что, конечно, сделаете нам это одолжение.
– Я ни в чем не могу отказать вам, сосед. Христина, останься, – сказала она, – наш сосед де Нансе желает этого, подойди и поблагодари его за доброту к тебе, которой ты не стоишь.
Христина подошла к де Нансе, подняла на него свои хорошенькие глазки, теперь полные слез, и начала:
– Дорогой… дорогой… я… я…
Она не договорила и залилась слезами, де Нансе обнял девочку и несколько раз горячо поцеловал ее, говоря шепотом:
– Бедная моя малютка, ты добрая и хорошая, и я тебя очень, очень люблю.
Его нежные слова утешили Христину, слезы перестали катиться по ее щечкам, и она снова села рядом с Франсуа, который во время этой сцены сильно дрожал от волнения.
С самого начала обеда Паоло не произнес ни слова, кушанья поглощали все его мысли, но теперь он все слышал, все видел и, подойдя к Франсуа, сказал ему:
– Когда я сделать вас большим и прямым, вы побить этого длинного негодного мальчика Мориса.
– За что? – спросил его изумленный Франсуа.
– Из мести, мстить хорошо, – заметил Перонни.
– Нет, совсем нехорошо, – покачал головой Франсуа. – Я прощаю, это мне нравится гораздо больше. Наш Господь прощает всех, мстит только демон.
– Кто вас научить этому? – удивился итальянец.
– Мой добрый и дорогой учитель – папа, – просто ответил Франсуа.
– Я очень люблю твоего папу, Франсуа, – вмешалась в разговор Христина.
– Это понятно, – кивнул мальчик, – он такой добрый! И, знаешь, он тоже очень любит тебя.
– За что он может меня любить? – спросила Христина.
– За то, что ты меня любишь, за то, что ты такая добрая и хорошая, – потупился горбатый мальчик.
– Надо же! – воскликнула Христина. – Я ведь тоже люблю его за то, что он так любит тебя, и за то, что он хороший и добрый.
Было поздно, обед, сначала отложенный, потом прерванный посредине, сильно затянулся. Кроме того, одежда Мориса и Адольфа была порвана, юбки девочек Гибер свисали лохмотьями – поэтому дети не могли больше оставаться в гостях. Перед отъездом муж и жена Гибер пригласили к себе на будущей неделе всех находившихся в гостиной, включая детей.
Франсуа вежливо поклонился Морису и Адольфу, когда они немного смущенно простились с ним (теперь они знали, чей он сын).
Дело в том, что во всей округе де Нансе считался богатым и очень уважаемым человеком, все знали, что он добр, постоянно помогает бедным и готов на любые жертвы ради счастья своего сына. Телесный недостаток бедного Франсуа глубоко огорчал его, тем более что до семи лет мальчик был высок ростом, с прямой спиной, и только упав с высокой лестницы, сделался горбатым.
О проекте
О подписке