– Самая свежая! Чтоб сок брызжал!

– Вот как ща брызну! Где её достать-то? – совсем разозлился Арий, но старик ещё сильнее набычился и, захлюпав мокрыми ногами по ковру, подошёл вплотную.

– Не моё дело! – сверкая глазами, гаркнул он. – Мне нужно вдохновение, и если вы его мне не доставите, я сдам горшок на переплавку!

– Отдай по-хорошему, – зарычал Синдибум, но из-за кресла мгновенно выскочил бандитского вида домовой.

Один глаз пересекал побелевший шрам, а второй заплыл белым бельмом. Маленький нос почти терялся на плоском лице, зато огромный рот скалился подпиленными зубами. Он грозно задвигал указательным пальцем и провёл чёрным ногтем по горлу.

Арий вздохнул и сник. Он ожидал сопротивления, но не такого же бескомпромиссного. Домовым, конечно, с настоящим чародеем не тягаться, но колдануть, в отличие от ненастоящего чародея без свитка, они ещё как могут.

– Проваливайте! – пыхтел композитор, подталкивая его к двери. – Здесь бывали Высшие маги из многих башен. По этому паркету ступали величайшие колдуны долины, а вы пачкаете его своими бесполезными недипломированными ногами.

Завидев старика, огры вытянулись по струнке.

– И без брюквы не возвращайтесь!

– Я не дотащу мешок…

– Что? – подавшись левым ухом, громыхнул композитор.

– Брюква тяжелая! – зайдя справа, закричал Синдибум.

– А! – замахал руками старик. – Не надо повышать голос, у меня очень тонкий слух. Возьмите ковёр-самолёт.

Он бросил ключевую нитку с двумя узелками и захлопнул дверь. Огры расслабились, выпятив толстые, испещрённые сеткой трещин, животы, и недобро покосились на Ария. Но он уже перегнулся через парапет, разыскивая «последнюю модель цвета мокрой ежевики».

Голова трещала от тоскливых мыслей. Ещё совсем недавно у него не было ничего. Сейчас тоже ничего нет! Но теперь он обязан отдать перламутровую мурену самому опасному кошкомору в Дырявой башне и мешок наисвежайшей брюквы глухому, совершенно чокнутому композитору. А до полувечера, ещё ой как далеко. Как бы ещё чего кому не задолжать.

Синдибум перелез на ковёр-самолёт и заправил ключевую нитку в управляющую прореху. Бахрома затрепетала и по ткани прошла рябь.

– Делать нечего! Как сказал бы Лыба, летим на ферму-р.

– В другой раз по шее получишь, – вякнул огр, хрустя каменными кулачищами.

– Свою побереги, – огрызнулся Арий, и, ухватившись за углы ковра-самолёта, направил его к теряющейся среди деревьев земле.

Дырявая башня неторопливо ползла через лес, оставляя за собой выжженную просеку. Объезд вокруг долины не прекращался ни на мгновение. Шли часы, дни, месяцы, годы, а башня ползла по запланированному маршруту и ничего не менялось. Деревья расступались, выгибаясь и расставляя ветви, чтобы убраться с пути бездушного исполина. Невидимый механизм под катакомбами захватывал грязь с песком и просеивал оставшиеся с войны реликвии. По развороченной земле тянулась глубокая борозда с почерневшим дёрном. Вдоль неё торчали опалённые иглы кустов и лежали груды сожженной травы. У самого подножия, притянутая железными тросами, за башней тащилась гигантская телега, десять на сорок саженей, на огромных чугунных колёсах. В удобренной почве, насыпанной по самые борта, росло всё необходимое для рациона настоящего мага: артишоки, бататы, кольраби, патиссоны, топинамбур и, конечно, брюква.

Перед крошечным домиком с острой крышей копался в грядках фермер. Лопата монотонно опускалась и угрожающе подпрыгивала. При этом заплетённые в длинную косу волосы колотили его по пояснице, а могучие плечи подёргивались.

Синдибум покружил над фермой, теребя подбородок. Даже в Благое время с любителем овощей связываться не стоило. Говорит он неохотно, а бьёт резко и не раздумывая. Если их поставить с Дробовиком, ещё неизвестно кого первого к знахарям унесут. Старший Быстрогон как-то повадился бататы тырить да познакомился с лопатой поближе. До сих пор косит и заикается. Правда, после полувечера фермер спит без задних ног, зато по огороду всякая нечисть скачет. Так что, потянувшись за топинамбуром, скорее всего, угодишь в чью-нибудь слюнявую пасть. Положение прямо-таки безвыходное.

Арий уже попрощался с реликвиями, перечеркнул жирным крестом читай-книгу и миллион кнежликов, когда на колокольне загремел траурный перезвон. Он завертел головой, чуть не свалившись с ковра-самолёта. Над лесом поднялись птицы и, застрекотав, испуганно понеслись прочь, прочертив далёкий горизонт, из-за которого расплывчатой тенью выпирала Плюгавая башня. До неё можно было бы долететь, если бы не всякая летучая мерзость, самая страшная из которой уже приближалась. Из-за деревьев, в коротких перерывах между ударами колокола, доносилась приглушённая песня. Синдибум задрожал, негнущимися пальцами вцепившись в бахрому. Гарпии летят!

Фермер выругался и, подхватив лопату, побежал к домику. Над крышей расцвела сияющая защитная руна. Завертелась, разбрызгивая сверкающие искры, и заволокла прозрачным куполом всё до самого фундамента. Зычно хлопнула дверь.

Арий заметался, не зная, куда деться. Он бы всё равно не долетел до дома, а надеяться, что его пожалеют, отопрут засовы, и пустят куда-нибудь ещё, было очень, ну очень глупо. Пришла беда – затворяй ворота. Перед гарпиями все равны и каждый сам за себя.

Чёрная шляпа забулькала гадким смехом.

– Чего радуешься? – зашипел Синдибум. – Сожрут вместе с тобой и не поморщатся. Они еду не моют и не распаковывают.

Цилиндр подавился хохотом и заёрзал.

– Проняло? – злорадно бросил Арий, снижаясь.

Он проскочил между огромных колёс и, забившись в темноту, завис под телегой. Засунул пальцы в уши и замер. Бесполезно! Песня гарпий всё равно раздавалась в голове.

– Мы так скучаем в небе ясном,

В сверканье нежном и прекрасном.

Приди скорей же, нас спаси.

И всё что хочешь, попроси.

Хор приближался и с каждым новым куплетом, Синдибуму сильнее хотелось выскочить из укрытия и подпеть. Печальные слова пробирались в потаённые уголки души, отпихнув в сторону даже надоедливый шёпот Злыстной стороны. На глаза наворачивались слёзы, а от беспредельной тоски опускались руки и пропадали остатки воли.

Цилиндр нервно вздрагивал, прислушиваясь, и оседал. Поля уже надвинулись на глаза. А когда Арий дёрнулся, чтобы броситься навстречу обвораживающим звукам, шляпа съехала до носа и закрыла уши. Навалилась густая, звенящая тишина. Песня стихла, а вместе с ней рассеялись и чары.

До Бесконечных войн гарпии были мелкими воришками и хулиганками. Стащить что-нибудь блестящее, бестолкового ребёнка напугать, это, пожалуйста, но о групповых людоедских нашествиях они не могли даже мечтать. И дело не в том, что не умели петь. Голосить-то они как раз голосили, да так, что все уписывались со смеху до колик. Рифмовали с воодушевлением черпателя ночных горшков и с таким же изяществом:

– Собрались со всей вольной воли,

Буси-буси, ай да гуси-гуси.

Прилетели пернатые девы боли,

И выпали глаза у бабуси.

Всё изменилось, когда высшая волшебница Кривой башни потеряла в бою всех своих сыновей и дочерей. Материнское сердце раскололось от боли и изрыгнуло на белый свет такое проклятие, что содрогнулись даже обезумевшие чернобуки, а почти безобидные гарпии превратились в жутких страшилищ.

Кое-кто из особо ретивых, но не слишком умных чародеев даже предлагал снести все похожие на них статуи в Дырявой башне. А скорые на руку, но медленные умом откололи у одной из каменных гарпий, что украшала почтовый ярус, голову и отбили одно крыло. Вступился высший маг. Он строго-настрого запретил уничтожать волшебное наследие, каким бы оно ни было. Ведь надо помнить не только хорошее, но и плохое, хотя бы для того, чтобы не повторять собственных ошибок.

Арий недоумённо моргал и крутил головой. Как только цилиндр заглушил чарующие звуки, их притягательная сила растворилась в воздухе.

– Ты что, меня спасла? – вскрикнул он, но не услышал собственного вопроса. – Что думаешь, я буду благодарен? Нет? А я буду! Начну тебя разравнивать и чистить. Хочешь, даже поглажу?

Цилиндр передёрнуло.

– Ну, как хочешь, – обиделся Синдибум, к нему уже возвращались мерзкие мысли, навеянные Злыстной стороной. – Ты же для себя старалась, верно?

Шляпа чуть согнулась.

– Так чего я тогда распинаюсь? – разозлился Арий. – Открывай глаза, пока фермер прячется, полетим брюкву воровать.

Он хищно улыбнулся, а цилиндр сполз на затылок.

Ухватившись за углы ковра-самолёта, Синдибум вынырнул из-под телеги и полетел к дальнему краю огорода. У средних ярусов башни кружили гарпии, но он не оглядывался. Не время для сомнений, пора ловить удачный момент. Спрыгнув, он обшарил ближайшие грядки, небрежно сбивая ногами патиссоны. Вот же гадость. А вкус, как у гнилых поганок. Другое дело артишок! Синдибум отломил соцветие и, пережевав, выплюнул. Не созрел ещё.

Цилиндр защищал от завораживающей мелодии, но Арий невольно поглядывал на хор гарпий в вышине. Они вились у жилых ярусов, то чуть спускались к лавкам, то снова поднимались ближе к залу Советов.

Встряхнув головой, он разыскал брюкву и, вырывая за ботву, начал закидывать на парящий за спиной ковёр-самолёт. Разлетались комья земли, но Синдибум только улыбался. Будет тебе, композитор, новая расцветка, помоднее мокрой ежевики. Грязно-вонючий беж – хит сезона!

Надёргав приличную горку брюквы, Арий начертил каблуком между грядок срамное слово и, ухмыляясь, запрыгнул на ковёр-самолёт. Гарпии уже поднимались в небо, чтобы вернуться в свои лесные гнёзда, и он тоже решил свалить, пока цел. Если фермер прочухается, пощады не будет.

– Лезь повыше! – рявкнул он на шляпу. – У меня от тишины уже голова кружится.

Цилиндр закрутился, послушно вскарабкавшись на макушку. На уши набросился скрип чугунных колёс, шум деревьев и душераздирающий крик: «Убью!».

Синдибум вцепился в бахрому, и, ковёр-самолет, чуть не растеряв собранный урожай, метнулся вверх. Совсем рядом, угрожающе звеня, пронеслась лопата. Фермер кричал что-то ещё, но всё заглушал бесшабашный свист ветра.

Арий не оглядывался, чтобы любитель овощей случайно не приметил его лицо. Нарочно сделал несколько виражей, облетая вокруг башни и путая следы, пристал к балкону и показал язык недовольно сморщившимся ограм.

– Зовите купца, товар прибыл, – приказал он.

– Аренька! – разнёсся над башней бабушкин голос. – Пора домой!

Синдибума передёрнуло, но он лишь молча вздохнул. Волнуется, наверное, после налёта гарпий. Слышать чародейский зов мог только тот, к кому обращались. Обиженные истуканы даже ухом не повели, а надменно захлопнули пасти и гордо скрестили лапы на груди, всем своим видом выражая каменное спокойствие.

– Эй, композитор! – не дожидаясь милости, заголосил Синдибум. – Принимай свежак!

Дверь распахнулась, и старик, щурясь, выглянул за крыльцо.

– Чего так долго? – заворчал он. – В животе урчит, как у башни в катакомбах.

– Горшок гони!

Композитор доковылял до ковра-самолёта и критически осмотрел брюкву. Потрепал ботву, поскреб пальцем кожицу и облизал, потерев языком по десне. Понюхал. Хотел даже попробовать на вкус, но Арий перехватил его руку.

– Но-но! Я свою часть сделки выполнил, где горшок?

Старик нахохлился, но всё же махнул рукой. В дверях показалась лохматая голова домового. Косясь жуткими глазами, он крепко сжимал реликвию.

– Ключевую нитку! – потребовал транжира.

– А как я домой доберусь? – разозлился Синдибум.

– Мне до сольфеджио, – поморщился композитор.

Чёрная шляпа захихикала, но Арий не сдавался.

– Вечером верну, – прижав руку к груди, пообещал он.

– Что? – выставив левое ухо, крикнул старик.

Огры ехидно залыбились, выставив толстые нижние губы.

– Тебе твоя «доброта» ещё аукнется, – пообещал Синдибум, спрыгивая с ковра-самолёта.

Композитор пожал плечами, и ловко выхватив ключевую нитку, намотал на палец. Домовой помахал горшком, и запустил со всей силы, так что Арий еле поймал, чуть не кувыркнувшись за парапет.

– И это Благое время, – расстроено забурчал он. – А после полувечера вы тут младенцев вместо брюквы варите?

– Хуже! Нотную грамоту заставляем зубрить, – безумно завертев глазами, выдал старик.

Синдибум вздохнул. У некоторых совсем нет жалости.

– Аренька! – повторился бабушкин зов. – Немедленно домой!

– Арий! – надулся он, втянув голову в плечи.

А композитор с его тонким слухом, даже не оглянулся.

Сбоку от крыльца на метровой высоте зависла раздвижная железная лестница. Вот по ней теперь и придётся карабкаться до ближайшего яруса.

Старик загнал ковёр-самолёт прямо в дом, и уже хрустел брюквой, растирая по подбородку вязкий сок.

– Хоть зонт дай! – попросил Синдибум.

Композитор удивлённо заморгал.

– С какой стати?

– Лестницу стянуть. А то останусь у тебя на балконе и буду круглые сутки песню про мегамага голосить.

Лицо старика озарила шальная улыбка, так что Арий даже испугался, что этот сумасшедший согласится, но он зачмокал губами и сказал:

– Знаешь такую шутку? – и не получив ответа продолжил: – Летит хор гарпий, колокол на башне трезвонит, а один чудак стоит у перил, смотрит и не прячется. У него спрашивают: «Ты чего не хоронишься?». А он отвечает: «Не боюсь. Гарпии не жрут тех, кто фальшиво подпевает».

Композитор загримасничал и раскатисто захохотал, сгибаясь и прижимая руки к животу.

– Умора, – сжал губы Синдибум. – Зонт дашь?

Всё ещё хихикая, старик выдернул из корзины загнутую ручку и подбросил. Арий поймал зонт и, забравшись на перила, зацепил крючком за нижнюю ступень и потянул. Лестница со скрипом разложилась. Горшок мешал, и он запихал его за пазуху.

– Век вас всех не видеть! – пожелал он на прощанье.

Закинул ногу и, злорадно усмехнувшись, бросил зонт за парапет.

– Ой! Уронил! Но если прислушаешься, услышишь, как он мелодично шандарахнется.

Композитор только дверью хлопнул.

Синдибум долез до выступа, проскользнул в заросшую паутиной дыру и полз, пока не добрался до водонапорных труб. Они пронзали всю башню, сверху из-под самой крыши. Там по специальным желобам в резервуар собиралась дождевая вода и стекала вниз до каждого жилища, лавки или таверны. За водонапорными трубами начиналась шахта воздуховода. Он свернул в коридор, поднялся на несколько пролётов по внутренней лестнице и, дождавшись подъёмника, уселся на крышу. Бабушка просто так зов бы не отправила. Видать, случилось чего. И хоть заявляться к ней с реликвией не стоило, тащиться сначала домой было слишком лениво, всё-таки разница в четыре этажа.

Доехав до её яруса, Арий неторопливо слез и побрёл к анфиладе. На бронзовую фигуру саламандры даже не взглянул. Да и стучать молоточком в дверь не стал.

Во флигеле пахло чабрецом и ещё чем-то неуловимо неприятным.

– Что-то ты не торопишься? – вместо приветствия посетовала отставная волшебница.

– Бежал со всех ног, – притворно тяжело задышав, ответил Синдибум.

Бабушка сидела за столом, уткнувшись в толстую книгу с хрустящими, пожелтевшими страницами.

– Говорила, чтобы ты реликвии не трогал? – забубнила она, не отрываясь от чтения. – Забудь! Всё изменилось. Надо их срочно собрать.

Арий присел, поправив горшок под рубахой.

– Что случилось?

– Скрижаль нужно побыстрее открыть, – объяснила отставная волшебница. – Тогда можно будет её разрушить, и никаких следов не останется.

Синдибум поморщился. Разломать миллион кнежликов – та ещё глупость. Конечно если он настоящий, а не копия из храма памяти в Передудле, о котором писали в газете.

– Ты точно уверена, что скрижаль та самя? – на всякий случай спросил Арий. – А то в «Новостях долины»…

– Поменьше читай всякие глупости, – отрезала бабушка, – читай-камень самый что ни на есть подлинный и запросто остановит Безбашенный хоровод.

– Может мегамагам отдать, за вознаграждение, – предложил он.

Она со скрипом вздохнула.

– Ты сначала хоть одну реликвию добудь…

– Да проще, чем зубную щётку зачаровать, – перебил Синдибум, доставая горшок.

Отставная волшебница зажевала нижнюю губу.

– У Голуна стащил? А если заметит?

– Да продал он его, – отвесив горшку щелбан, честно рассказал Арий. – А я у покупателя выменял. И даже не спрашивай, на что. Пытать будешь, не сознаюсь.

– Не иначе на свою совесть, – проворчала бабушка. – Думаешь, остальные три будет легко заполучить?

– Теперь ими займусь, – заёрзав, мрачно пообещал Синдибум. – Был бы толк какой. Ну, награда, скажем. А то мне ещё за экзамен полторы тысячи платить. А они на лестнице не валяются.

Отставная волшебница сердито нахмурилась.

– И в кого ты такой жадный? У нас в родне испокон веку все бессеребренники. Ни в жизни чужого не брали.

– И своего не отдавали, – потирая лоб, заметил Арий.

– Так, где же оно твоё то? – недоумевала бабушка, насупившись. – Мегамагово оно. На этой скрижали их власть держится, они за неё любого в порошок для зелий сотрут. Так что плюнь и разотри, чтобы в голову больше не лезло.

– Не могу, – вздохнул Синдибум.

Отставная волшебница заколотила ногтями по столу.

– У твоего деда брат был, – начала она. – Когда случилась беда, и злысть проникла в долину, времена настали голодные. У кого бочка солёных огурцов была припрятана, чувствовали себя поглавнее высшего мага. Так что промышлял каждый, кто чем мог, лишь бы чего на зуб положить. Вот дедов брат в Плюгавую башню с дружками и подался…

– Не иначе бессеребрянным промыслом заниматься, – проворчал под нос Арий, но бабушка так на него зыркнула, что даже кончик этого самого носа онемел.

Отставная волшебница покряхтела, посматривая на внука исподлобья и продолжила:

– Не знаю, что они там натворили, груши пооколачивали или грядку какую разорили, но убраться далеко не успели. Догнали их плюгавцы и в полон взяли. Поглумились вдоволь, бесы окаянные. Как только некоторым колдунам такое в голову-то приходит.

Она задумчиво поправила волосы.

– В общем, возвратились домой совсем другие чародеи. Насчёт остальных не припомню, а дедов брат долго мучился. Шибко злое проклятье оказалось. Сколько его не исцеляли, сколько наговоров не читали, ничего не помогало.

– А драконово ребро под подушку клали? – рассматривая прорезанную скатерть, уточнил Синдибум.

– Тёткины сказки, – отмахнулась отставная волшебница. – От него только послабление бывает, да и то лишь от запора. А настоящее проклятье такой ерундой ни в жизнь не обороть. Вот и братец дедов бледнел, бледнел, пока не побелел. А когда смертушка его пришла, уже вся голова грибами заросла. Из-за ушей такие мухоморы торчали, что за ними бы и леший спрятался.

– Жаль его, конечно, – подперев подбородок руками, пробурчал Арий. – Только мне чужого не надо. Свиток чародейский пусть дадут.

– Дадут, дадут, – закачала головой бабушка. – Догонят и ещё дадут.

Она усмехнулась, но Синдибум только надул губы.

– Договорилась я, – не выдержала отставная волшебница. – Будет у тебя свиток, если заслужишь, конечно.

– И полторы тысячи кнежликов за пересдачу платить не надо?

– Нать, не нать, – подскочила бабушка. – Ты опять всё про тоже самое. Сказала же, договорилась я. Остальное тебе лучше не знать до поры до времени. Чаю лучше выпей, а то сухой, как дубовник по весне. Смотреть страшно, того и гляди поцарапаешься.

Арий вздохнул и потянулся, выставляя руки вверх.

– Ты только представь, будет свиток, заживём по-новому. Заработаю гору кнежликов и отправлю тебя путешествовать. Вот есть у тебя мечта? Такое место, куда бы ты очень хотела попасть, но никак не могла?

Он покровительственно, будто прямо сейчас отправлял бабушку в путешествие её мечты, улыбнулся. Но сразу же осёкся. По морщинистой щеке катилась одинокая слеза. Отставная волшебница отвернулась, прижав платок к лицу.

– Ты чего? – вытаращился Арий.

– Есть такое место, – едва слышно проговорила бабушка. – К деду твоему хочу… больше всего на свете.

Синдибум шмыгнул носом и, подскочив, прижался к её спине, обнимая.

– Прости, несу с утра какую-то чушь. Ты меня не слушай. Рано тебе ещё к нему. Ты внуков ещё понянчить хотела. Так что куда тебе торопиться? – увещевал Арий.

– Да и то верно, – неожиданно легко согласилась отставная волшебница и отстранилась подальше.

Синдибум тоже недоумённо отступил на несколько шагов. О деде почти не говорили. Нет его, забрала война. Весь, что был, остался где-то на Злыстной стороне, теперь и останков не сыщешь, вот и весь сказ. Остальное запретная тема, которую лучше не поднимать. Иначе или слезы, или романтические воспоминания от которых у любого мальчишки изжога и колики.