Глава 4. Вена

Тем вечером мы прибыли в Вену – столицу огромной империи, простиравшейся едва ли не на половину Старого света. Уставший и измученный, я рухнул в номере отеля на роскошную кровать и забылся тяжёлым сном, в котором миллионы точек неистово мерцали на кружащемся чёрном фоне. Марсель по-прежнему занимался моими финансами, я полностью доверял ему, лишь изредка сверяя счета и делая необходимые пометки. На другой день он нанял рабочих, которые перенесли все наши вещи в особняк на одной из центральных улиц, добавили кое-какие предметы мебели в гостиную, действовали слаженно и аккуратно. Мой энергичный управляющий не упустил из виду ни единой детали, на его вкус и чувство гармонии можно было положиться – особенно теперь, когда мне самому ничего не хотелось. Недуг окончательно завладел мной, аппетит пропал, я постоянно лежал, умоляя зашторить окна, как можно плотнее. В голове били маленькие молоточки.

Я не помнил ни дня, ни месяца. Кажется, на смену весне приходило засушливое лето. Ночью створки в моей спальне были широко распахнуты, потому что в тот год стояла невыносимая духота, каждый день гремел гром. Воздух пропитался терпкими цветочными ароматами, заставляя мои мысли плыть в неясном океане смятения ещё сильней.

Один раз в преддверии полночи я с трудом доплелся до окна, чтобы прикрыть его. Грохот экипажей, спешащих на очередной бал, не давал мне заснуть. Внезапно, сам того не желая, я по очереди поставил свои ноги на раму и сел в проеме, оглядывая перспективу тёмной улицы. Кое-где она освещалась фонарями, но эти огоньки были слишком тусклыми и неверными, чтобы разобрать в их мерцании истинное величие города. Я пристально рассматривал булыжники на мостовой, блестящие от прошедшего дождя в редких желтоватых лучах, потом захотел вернуться в комнату, не рискуя оставаться в подобном положении и дальше, опасаясь падения со второго этажа, но стоило мне пошевелиться, как ноги сами заскользили куда-то вниз, вдоль гладкой стены, и, не успев опомниться, я уже оказался на холодных округлых камнях.

Я не упал вниз, а просто съехал подобно куску масла, и это напугало меня, как любая вещь, которой я не мог понять. Вдалеке послышался стук подков и скрип больших неповоротливых колёс. Экипаж приближался в сторону моего особняка. Помедлив, я бросился бежать по улице, боясь, что венские аристократы заметят меня не обутым и в нижнем белье, а слуги, стоит мне постучаться в дверь, отворят слишком поздно. Позора я пережить не мог, ведь только обосновался на новом месте и хотел провести здесь хотя бы несколько лет, надеясь, что обычная суета и блеск общества смогут отвлечь меня от многочисленных проблем со здоровьем, вернут интерес к жизни, заставят взглянуть на мир иными глазами.

Я убегал всё дальше и дальше в совершенно не знакомый квартал, не разбирая дороги, будто чья-то злая воля волокла меня за собой. Наконец, остановившись, не находя отчёта своим действиям, я увидел перед собой громоздящиеся один возле другого дома, удивительно похожие на мрачных горбатых исполинов. Мимо по мостовой прошагали две фигуры, не заметив испуганного безумца в сгустившейся темноте. Первый, покашливая, хлопнул спутника по плечу и вскоре поднялся на скрипучее крыльцо. Его профиль мелькнул в неясном свете, и мужчина, на миг обернувшись, исчез за разбухшей от сырости дверью. Приятель небрежно махнул ему рукой на прощание и побрел в безмолвный переулок, ухмыляясь и бормоча что-то под нос. Как завороженный, я последовал прямиком за ним. Незнакомец, тихо напевая противным гнусавым голосом, изрядно шаркал ногами, не замечая никого вокруг. Я шёл совсем рядом, желая о чем-то спросить его, но вдруг…

Мрак, серая пелена на небе, потолок в спальне. Солнце висело над горизонтом, готовясь отправиться в привычный отпуск. Я лежал и растирал глаза, удивляясь, какая ерунда порой может привидеться во сне больному человеку. Под ногтями у меня скопилась грязь, я поднялся и, по привычке держась за стену, шагнул к приготовленному для умывания кувшину на изящном комодике в углу у зеркала. На удивление я почувствовал себя гораздо лучше. Мучительная головная боль, ноющая внутри червоточина исчезли, словно по мановению руки. Кажется, Вена чудодейственным образом приступила к моему исцелению. Не веря внезапному счастью, я умылся и переоделся. Мне хотелось отправиться на улицу, ведь я устал сидеть запертым в комнате. Марсель на радостях задушил меня в объятьях и велел приготовить праздничный ужин, включающий только самые излюбленные блюда, но я сообщил, что вернусь позже, и стремительно покинул дом.

Столица преображалась на глазах. Ловя её перемены, я прихватил вечернюю газету вопреки наставлениям врача, лишенный к тому же постоянного контроля со стороны моего дорогого камердинера. Слишком затянулась эта изоляция, необходимо было хоть краешком пальца ознакомиться с последними новостями, понять, чем живет столь невероятный город. Я листал шуршащие страницы, едва разбирая текст, – так сильно занимал меня бурлящий вокруг поток. Наконец, сосредоточившись на заметке об открытии новой галереи, я перевёл взгляд на ближайшую колонку, где публиковались сообщения, связанные с работой полиции, и разные сведения о совершенных недавно преступлениях, особенно волновавших общество. Газета едва не оказалась захлопнутой, дорогу передо мной пересекли две дамы, одетые по последнему слову моды, и я невольно засмотрелся на них, приподняв шляпу, но странная фраза приковала к себе мое рассеянное внимание. «Помощник банкира задержан за жестокое убийство возле старого кладбища.» Отчего-то я пошатнулся, словно мучительная болезнь на миг вернулась ко мне и застала врасплох, так что граф Радиш едва не опустился на теряющую яркие цвета мостовую, жадно впившись глазами в небольшой печатный абзац, на который наткнулся лишь волею случая. Репортер указал, что минувшим утром в одном из не слишком благополучных кварталов на окраине города был обнаружен труп с признаками насильственной смерти, наступившей в результате удушения, причем лицо жертвы, испещренное глубокими царапинам и крупными ссадинами, выражало застывший ужас… Я не мог читать дальше и оперся спиной о стену ближайшего здания. Ко мне подошёл какой-то человек и спросил, не нуждаюсь ли я в помощи, но был грубо отправлен восвояси. Мой недавний дикий сон будто выплыл из потустороннего мира. Воспоминания мгновенно завладели разумом, я стал задыхаться, прекрасно, впрочем, понимая, что подозреваю себя совершенно напрасно. Любой подтвердит, насколько я болен… Преодолеть такое расстояние, совладать с крепким мужчиной, беспочвенно убить его – один! в темноте! – Радиш неспособен на подобный поступок даже в случае крайней необходимости. Слишком труслив, жалок и беспомощен. Сейчас по отношению к себе я был настроен беспощадно критично – как никогда. Кто поверит, что эти слабые руки, худая бессильная плоть могут причинить вред хотя бы ребёнку?..

Успокоив колотящееся от ужаса сердце, переведя непослушное дыхание, я вернулся в особняк. Марсель сразу понял, что какое-то событие расстроило и обеспокоило меня. Против воли он уговорил своего побледневшего хозяина сесть за стол, где уже всё было приготовлено наилучшим образом, и мягким тоном перечислял расставленные блюда. Я принялся за еду не потому, что был голоден, но по привычке, по убеждению в необходимости хоть чем-нибудь перекусить. Пища источала удивительный аромат – множество прекрасных ароматов, они смешивались, и я уже не мог различить их. Впрочем, на вкус она не представляла собой ничего изысканного, не приносила мне знакомого удовольствия, отдавала нестерпимой горечью, так что я зажал рот салфеткой и поспешно отодвинул тарелку. Жоржетта, различив мой многозначительный жест, испуганно попятилась назад к проходу. Как и все слуги, она боялась гнева молодого господина, но я сидел неподвижно и заставлял себя подавить подкативший к горлу комок. Мне пришла мысль запить его вином из бокала, однако рука дрогнула, словно нарочно, и жидкость разлилась по скатерти между тарелок. Девушка, весьма неуверенно подойдя к столу, принялась убирать бесформенное пятно. Я справился с собой, молча поднялся и пошел в спальню.

– Господин граф не доволен ужином? – прошептала служанка, но я отчетливо расслышал ее на расстоянии и обернулся.

– Все прекрасно. Я просто не хочу есть.

Голос у меня оказался странным и скрипучим, будто спицы большого колеса застряли в связках. Выдохнув, я запер дверь комнаты на втором этаже. Что-то внутри раздирало душу от волнения, но постичь этой тревоги я не мог.

Заканчивался первый месяц, проведенный в австрийском муравейнике. Его я провел так же бесполезно, как и многие другие дни своей никчемной жизни. Гулял по улицам, заглядывал в окна домов, изучающе рассматривал незнакомых людей всех сословий и национальностей. Подолгу страстно размышлял, пробовал сочинять стихи, немного писал картины. Искусство, посещение выставок и театра развеяли мои сомнения, приглушили старую боль и постепенно стерли из памяти переживания прошлых лет, тревоги, заботы, безысходность. А ночи тем временем становились все яснее, как обычно и случается в приближении полнолуния… Воздух наполнился почти осенней прозрачностью, и в моих внутренностях, когда я уже едва не позабыл обо всем, что приключилось со мной в Валахии и после, с прежней истачивающей болью начала раскатываться черная густая бездна. Я был обречен на повторяющиеся снова и снова муки и в одно мгновение вновь захотел умереть.

Вопреки заботе Марселя, граф Радиш оставил ненавистную спальню и ушел бродить по лабиринту далеких переулков в гордом одиночестве. Мне надоело, что мои страдания наблюдают и управляющий, и другие подчиненные, и неминуемо заметят те немногие приятели, которых я успел завести в высших венских кругах. Их сопереживание стало мне ненавистно, и когда они по очереди начинали меня жалеть, я был готов провалиться сквозь землю вместе со своими мелочными размышлениями.

Горный ветер неистовал в ушах, срывал мантию, заставлял пятиться назад. Я свернул куда-то, не замечая прохожих: в висках грохотала тяжелая кувалда, живот скрутило тонкими цепями. Мои шаги били ей в такт, сводили с ума. Пришлось остановиться. Передо мной простирался очередной незнакомый квартал, здесь обитали бедные рыбачьи семьи, промышлявшие на Дунае уже много поколений. Стены пошатнувшихся от времени зданий насквозь пропахли сырым уловом, окна выглядели скорбно от толстого налета сажи и копоти. Я стоял один довольно долго, пытаясь унять приступ боли, а редкие огоньки беспорядочно вспыхивали и исчезали в надвигающемся море тьмы.