Глава 4

Вообще-то мне школа нравится, хотя задания там для меня слишком простые. Учёба мне даётся легко. Как и всем в нашей семье. Кроме, может быть, Юлле. Если он, конечно, этого не скрывает. Мне достаточно всего разок что-то прочитать или услышать, и я сразу всё запоминаю.

В парте у меня лежит гора книжек. Если я справляюсь с заданиями раньше остальных, Гина разрешает мне посидеть и почитать на диване в конце класса. А это случается довольно часто, потому что мне не надо, как Янне, целую вечность раздумывать над десятком простеньких примеров по математике, или зубрить, как Адаму, написание слов «самолёт», «молоко» и «лестница».

Мне нравится читать, пока в классе стоит тишина, и узнавать о том, о чём другие понятия не имеют. В книге о драгоценных камнях, например, я прочитала про бериллий – это такой суперлёгкий металл, который есть в изумрудах. А ещё про хром – он придаёт рубинам красный цвет.

Но в этой четверти в школе всё по-другому. Изменились не только Марьям и Элли. Яннис и Рафаэль стали совсем неугомонными. Они и секунды не могут посидеть спокойно, постоянно безобразничают. Мне тоже трудно усидеть на одном месте, но я же не кричу. С каждым уроком становится всё хуже и хуже, а иногда поднимается шум и гам, как на перемене, тогда мне и на диване нет покоя.

Когда я рассказала папе про этот постоянный галдёж, он дал мне наушники, чтобы я надевала их в разгар бури. И это сработало: так я хотя бы не слышу вечную болтовню Марьям с Элли. Они словно приклеились друг к дружке.

Но всё-таки я скучаю без Марьям. Грустно одной идти в школу. И в классе место рядом со мной пустует, потому что она пересела к Элли. Я терпеть не могу, когда Вибеке за обедом рассказывает о разнице между чистопородными и нечистопородными арабскими лошадьми, уж лучше слушать, как Марьям оценивает ароматы разных блесков для губ.

Как-то раз утром, толком не проснувшись, я направилась через луг к дому Марьям, но на полпути вспомнила, что она больше не хочет ходить со мной в школу. Пришлось поворачивать назад.

Когда я вошла в калитку, Марьям и Элли были уже на школьном дворе. Прогуливались за ручку и болтали без умолку, не обращая на меня никакого внимания. Я уставилась на Марьям, чтобы заставить её хотя бы поздороваться со мной. Но она отвернулась. А потом прозвенел звонок.

– Все в класс, – позвала Гина. – И потише, пожалуйста.

Она стояла у доски, и у неё была цветная прядь в чёлке. За лето она так и не отделалась от этой дурацкой привычки. Сегодня прядка была серебристо-синяя и напомнила мне про аквамарин и про то, что бериллий есть и в этом драгоценном камне. А потом я словно загипнотизированная следила, как чёлка Гины подпрыгивала в такт её словам, которые лились у неё изо рта монотонно и усыпляюще.

– Астрид! Астрид! – вдруг крикнула Гина. – У тебя будет новый сосед по парте. У нас в классе новенький. Его зовут Амир.

– Ага, – сказала я и даже немножко занервничала: не люблю перемен, я уже привыкла сидеть за партой одна. Это совсем неплохо – можно спокойно смотреть в окно, пока Гина повторяет то, что уже объясняла.

Когда Гина сообщила о новеньком, в классе поднялся страшный переполох, и, сколько она ни шикала, шум не утихал. Но вот открылась дверь, и вошёл мальчик. Все замолчали и уставились на него.

Он был высокий, выше всех в классе, и здоровенный, как семиклассник. На носу – очки, а волосы длинные и кудрявые. Одет он был в шорты и футболку, хотя уже настали осенние холода. Вдруг он расплылся в улыбке от уха до уха.

– Это здесь третий «Б»? – громко спросил он, озираясь по сторонам.

– Амир? – уточнила Гина. – Добро пожаловать.

Мальчик подошёл к Гине и протянул ей руку. Я словно заворожённая следила, как они здоровались. Чёлка Гины закачалась ещё сильнее, а рот задёргался – так обычно случалось, когда она нервничала или чувствовала себя неловко.

Амир продолжал трясти её руку – вверх-вниз, вверх-вниз. Казалось, что рука вот-вот оторвётся. По классу пролетел ропот.

– Садись вон там, рядом с Астрид, – выдохнув, сказала Гина, когда Амир наконец выпустил её руку.

В три гигантских шага он оказался у моей парты и отодвинул стул, не поднимая его. Стул так противно заскрипел, что мне пришлось зажать уши.

Я подозрительно посмотрела на новенького, и он снова расплылся в улыбке, показав брекеты на верхних и нижних зубах.

Потом схватил мою руку и тоже потряс. Мне показалось, что я слышу, как трещат мои кости, но тоже со всей силы сжала его руку. Амир стиснул мою ещё крепче. А потом ослабил хватку. Я уставилась на него.

Гина кашлянула.

– Может, расскажешь что-нибудь о себе, Амир? – спросила она вкрадчиво.

Амир встал. Громко, чтобы никто не пропустил ни слова, он произнёс:

– Моя семья приехала из Сирии. Мы жили в Алеппо. Мы бежали, когда мне было два года, поэтому я ничего не помню. Потом мы жили в Линчёпинге, до того, как переехали сюда. Я говорю по-шведски, по-арабски, по-английски и по-французски. Играю в шахматы и на трубе. Люблю играть в «Майнкрафт» и, когда вырасту, стану разработчиком игр или профессиональным баскетболистом. Тогда я буду жить в Лос-Анджелесе, у меня будет большой бассейн и огромный холодильник с кока-колой. В Америке все холодильники громадные.

Закончив свою речь, он сел на место и снова со скрипом пододвинул стул. Никто не проронил ни слова.

– Что ж, ладно, – сказала Гина.

Амир положил на парту карандаш, чёрный блокнот и ластик. Потом повернулся ко мне, словно ждал, что я что-нибудь скажу.

– У тебя странный акцент, – пробормотала я первое, что пришло в голову.

– Так говорят в Эстергётланде, – объяснил Амир и громко рассмеялся, словно закудахтал. – Линчёпинг находится в Эстергётланде. Там все так разговаривают.

– А ты можешь есть с этими штуками? – не удержавшись, спросила я, потому что не могла отвести взгляд от его брекетов, которые блестели всякий раз, когда он открывал рот.

– Всё, кроме хрустящих хлебцев.

На уроке Гина рассказала о древнеримской империи, она только что посмотрела об этом документальный фильм. Амир тоже видел этот фильм и четырнадцать раз поднимал руку, чтобы задать вопрос или поправить её.

На перемене Амир ходил со мной, словно мы лучшие друзья. И всякий раз, когда я на него смотрела, радостно улыбался. Но я не улыбалась в ответ, потому что не привыкла улыбаться тем, кого совсем не знаю. Но новенький словно не обращал на это внимания и всё равно выглядел счастливым. А мне показалось, что он очень навязчивый.

Ребята из класса играли в баскетбол, и я присоединилась к ним. Амир тоже вышел на площадку и сразу повёл мяч. У него здорово получалось. Руки у него были длинные, так что он ловко управлялся.

Марьям и Элли сидели на скамейке возле площадки. Обе в босоножках на каблуках, хотя было уже холодно. Пока мы все пытались забросить мяч в корзину, они жевали жвачку, выдувая один пузырь за другим, и явно скучали. Прошлой весной Марьям всегда играла с нами, ей нравился баскетбол.

– Почему ты больше не играешь? – спросила я чуть с вызовом, пробегая мимо.

Марьям ничего не ответила, только посмотрела на Элли и закатила глаза. Не понимаю, как можно сначала что-то очень любить, а потом вдруг разом разлюбить? Или у неё изменился вкус, потому что Элли не любит баскетбол? Элли вообще не нравятся игры с мячом, наверное, она совсем его не чувствует и даже гимнастический мяч поймать не может.

– Астрид, лови! – крикнул Амир.

И в следующий миг в меня полетел баскетбольный мяч, да так быстро, что я не успела его поймать. Он пролетел мимо и угодил в Марьям. Прямо ей по носу.

– Ай-ай! – вскрикнула Марьям и схватилась за лицо.

– Ой, извини, – сказал Амир, но не похоже было, чтобы он огорчился.

Он взял мяч и швырнул мне:

– Астрид, назад! Назад!

Так Марьям и надо, подумала я, поймав мяч.

Я быстро повела его, обошла противника и передала мяч Амиру. Через секунду он сделал бросок, и мяч почти бесшумно проскользнул в корзину.

– Дай пять, Астрид! – сказал Амир на радостях.

Я со всей силы ударила ладонью о его ладонь. Здорово, что он такой высокий.

Мы с Амиром продолжали играть, а Марьям ушла в школу, и Элли вслед за ней. Не знаю, чем они там занимались. Может, снова поправляли макияж в туалете, потому что на уроке веки у Марьям блестели до самых бровей. Может, на ком-то это и смотрелось бы красиво, но только не на ней.

Глава 5

– Астрид, иди скорее!

Бланка уже стояла наготове с велосипедом у школьной калитки и махала мне. Только что прозвенел звонок, и нам пора было на гимнастику.

Я закрепила спортивный мешок на багажнике и запрыгнула в седло. Краем глаза я увидела, как Марьям и Элли, держась друг за дружку, поковыляли на продлёнку. Меня окатило волной ревности. Не то чтобы я хотела вернуться в ту тюрягу, которая называется продлёнка, конечно нет. Но мне бы тоже хотелось идти под ручку с Марьям, как это было раньше.

Я почти догнала Бланку, когда заметила, что кто-то едет рядом со мной, совсем близко.

Это был Амир.

– Астрид, я нашёл твою тетрадку по математике! – пропыхтел он.

Я затормозила. Он протянул тетрадь.

– Она валялась на полу среди ботинок. Но ведь надо ещё домашнее задание делать, – напомнил Амир и ослепительно улыбнулся.

– Ага, спасибо, – пробормотала я.

– До завтра! – крикнул Амир и укатил прочь.

Я догнала Бланку, и мы отправились на тренировку.

В спортзале уже вовсю шла разминка, и Авичи^[2] грохотал во всю мощь.

С тех пор как я стала ходить в группу Бланки, мне приходится стараться, чтобы не отставать от остальных. Хорошо, что я сильнее большинства, вот только самая негибкая.

Как только я закончила разминку, наш тренер Захе потянул меня к беговой дорожке. Он хотел со мной отдельно потренироваться.

Мне пришлось сделать столько рондатов и фляков, что на месяц хватило бы. Но Захе считал иначе.

– Теперь потренируем темповый фляк, – сказал он. – Пора тебе научиться. Начнём с двух подряд.

– Прямо сейчас? – спросила я, потому что раньше никогда их не делала.

– Да, у всего есть первый раз. Давай – рондат, фляк, фляк. Я слежу. Получится как получится.

– Ладно. Как получится.

– Ну, давай!

Я попятилась и попыталась представить, что надо сделать. Рондат, фляк и сразу ещё один. Я заметила, что некоторые старшие девочки стоят и смотрят на меня, и занервничала. Но подняла большой палец вверх и показала им.

– Давай же, Астрид! – крикнул Захе.

Сердце сильнее забилось в груди, я почувствовала, что справлюсь, если хорошенько разбегусь. И я побежала, сделала рондат, фляк, но, когда надо было это повторить, вдруг замешкалась и, вместо того чтобы выполнить сальто назад, лишь подпрыгнула вверх и тут же упала на спину. Я опёрлась на руку, чтобы подняться. Хрясть! В руке что-то хрустнуло.

– Ой! Ой!

Я медленно вытянула руку вперёд. В ней что-то кололо, и боль резала, словно ножом. В то же время мне было обидно, что я струсила и не сделала фляк, так что я попробовала усмехнуться.

– Как ты? – спросил Захе.

– Уфф! – процедила я сквозь зубы, стараясь улыбаться. Только бы не расплакаться прямо в зале!

– Дай-ка погляжу, – сказал Захе.

Он осмотрел мою руку, она уже покраснела и начала опухать. Бланка тоже подошла.

– Что случилось?

– Я упала на руку, – простонала я.

– Бланка, отведи Астрид в раздевалку и остудите руку холодной водой, – велел Захе и помог мне встать на ноги.

Боль отдавалась в ладони и в руке, но я пыталась улыбаться. Представляю, какая была картинка, когда я плюхнулась!

Бланка открыла кран и стала лить ледяную воду мне на руку.

– Ты, наверное, её вывихнула, – сказала она.

Я простояла, держа руку под холодной водой, минут пятнадцать.

Бланка вернулась в спортзал, а Захе пришёл проверить, как я.

– Ничего опасного, – сказала я.

– Посиди и отдохни на скамейке, когда как следует охладишь руку, – сказал он. – Боль скоро пройдёт.

Но боль не проходила. Конец тренировки я сидела и смотрела, как другие выполняли упражнения.

По дороге домой мне пришлось держать руль одной рукой, потому что другая очень болела. Я ругала саму себя: если бы я не растерялась, ничего бы не случилось.

Когда мы пришли, мама наводила порядок на кухне. Она нервничала, как бывает всякий раз, когда книга, которую она редактировала, должна уходить в печать. Мама волнуется, потому что всё должно быть в самом лучшем виде. Однажды она выпустила книгу, где под картинкой маленького ребёнка оказалась подпись «Оке, 67 лет», это было ужасно, так сказала мама.

– Привет, девочки! – крикнула она. – Можете разогреть себе пиццу, потому что мне надо проверить кое-какие картинки в почте. Включи духовку, Бланка.

– Я ушибла руку, – сказала я.

– Какую? – спросила мама, водружая ноут на стол и открывая крышку.

– Левую, – ответила я в тот самый момент, когда компьютер издал сигнал начала работы.

– Мама, ты же знаешь, что необязательно включать компьютер на полную громкость, – проворчала Бланка и поставила пиццу в духовку.

– Что ж, левую – не так плохо. Пиццу к тому же можно есть без ножа и вилки, прямо руками, – сказала мама. – Только не это! Она всё ещё не прислала картинки! Как можно быть такой копушей! – Мама надела очки для чтения и уставилась на экран.

Я пошла мыть руки. Левой рукой я пошевелить не могла, так что осторожно намылила только ладонь. Когда я вернулась на кухню, мама была ещё больше раздосадована и стучала пальцами по клавиатуре.

– Мне очень больно, – пожаловалась я. – А что, если я сломала руку?

Шуух! – донеслось из маминого компьютера, когда она отправила кому-то сердитое письмо.

– Бланка, пахнет подгорелым, – сказала мама, не отрывая глаз от экрана.

– Разве надо ставить не на 275 градусов и гриль?

– Нет! При такой высокой температуре может загореться бумага снизу. Ну вот, наконец-то я получила картинки. Но… Нет, я так с ума сойду! Пойду позвоню, – сказала мама и ушла с мобильником.

– Ай, моя рука! – пожаловалась я громче. – Ай, как больно!

– Но Астрид, – сказала Бланка, – ты же говорила в спортзале, что ничего опасного нет.

– А вот и есть! ТЕПЕРЬ!

– Астрид, поешь немного, и тебе станет лучше! – крикнула мама из коридора.

Бланка положила пиццу мне на тарелку и помогла отрезать несколько кусков. Пока мы ели, я сидела и смотрела в окно, любуясь осенними красками – красными, оранжевыми и жёлтыми. Я люблю осень, но порой она наводит на меня меланхолию. Меланхолия – это когда грустишь без причины. Но теперь мне в самом деле было очень грустно и больно, грустно на сердце и больно в руке. Рука стала похожа на полено, так сильно распухла. Или на рождественский окорок. Деревянный рождественский окорок.

Мама вернулась и схватила мою пиццу, оторвала кусок и затолкала в рот:

– Господи, как же я проголодалась! Покажи-ка руку. Больно? А где же Юлле?

– Мне в самом деле чертовски больно, – проворчала я. – Спорим, что это перелом. А кто-то преспокойно ест чужую пиццу!

– Не чертыхайся, – сказала мама и отщипнула теперь от куска Бланки.

– Мне чертовски больно! – повторила я. – Да ты сама всегда чертыхаешься!

– Какие страсти! – вздохнула Бланка.

– Ну, немножко опухла, – сказала мама. – Но явно не перелом, иначе бы ты давно уже потеряла сознание. Хватит с нас уже гипсов. Достаточно того, что Юлле учудил весной – соорудил себе фальшивый гипс!

Бланка рассмеялась. А мне было не до смеха.

– А теперь надо всё-таки отправить эту чёртову книгу в печать, – проговорила мама и уткнулась снова в компьютер. – Папа уложит вас спать.

Когда папа пришёл домой, он дал мне таблетку от боли и осмотрел руку.

– Нет, она не сломана, – сказал он. – Иначе бы она неестественно выгнулась, а ты бы не смогла говорить нормально.

– Но мне больно, – пожаловалась я.

– Ну, ты в самом деле сильно ушиблась. Завтра всё пройдёт, вот увидишь.

Но наутро ничего не прошло. Рука горела и болела, и я с трудом оделась. Во время обеда Амир помог мне донести поднос до стола. Гина, увидев это, подошла и спросила, в чём дело.

– Ты какая-то бледная, Астрид, – заметила она.

– Я вывихнула руку, – сказала я.

– Сходи к школьной медсестре, если тебе больно.

– Я пойду с тобой! – вызвался Амир, прежде чем я успела остановить его.

Осмотр медсестры занял две секунды.

– Здесь нужен рентген, – сказала она. – Сейчас же. Кому мне лучше позвонить – маме или папе?