В память о скончавшемся недавно актере, лауреате премии «Оскар» Эрни Уолтоне, 14 сентября 1991 года в «Мэннс Чайнезе Тиэтр» состоится ночь просмотров важнейших фильмов с его участием. Будут показаны ленты «Ад изнутри», «Бой на славу» и «Не время веселиться» [8]. Вступительное слово – профессор Калифорнийского университета Барбара Кислевска. Начало в 23.00.
Конечно же, его настоящее имя оказалось вовсе не Эрни Уолтон. Что ж, и Мерилин Монро звали вовсе не Мерилин Монро, и Джона Уэйна звали не Джон Уэйн. Вероятно, новое имя он даже не сам придумал, просто не стал возражать, когда на студии к нему пришли из рекламного отдела и предложили назваться иначе. Приспосабливаться-то он всегда был мастак. Впрочем, Эрни Уолтон – всего лишь американизированный вариант имени, под которым он сделал карьеру в нацистской Германии. Но и там, в Германии, это был артистический псевдоним.
«Вальтер Арнольд, род. 23 марта 1914, Нойштадт, Германия». Так значится в его свидетельстве о натурализации. Выглядит коротко, ясно, по-деловому, как и многое в его биографии. Однако: я разыскал в Германии двадцать три города и поселка под названием Нойштадт (включая городишко Вейхерово в нынешней Польше, еще в 1919 году официально фигурировавший во всех справочниках как «Нойштадт в Западной Пруссии») и ни в одном из двадцати трех со всей немецкой основательностью ведшихся реестров не обнаружил записи о рождении некоего Вальтера Арнольда. И в ближайшие недели до и после того – тоже.
Тем не менее я, кажется, нашел искомое. К сожалению, даже в двух экземплярах, что, увы, исключает однозначную идентификацию. В Нойштадте в земле Гессен (округ Марбург-Биденкопф) 23 марта 1914 года родился некто Вальтер Арнольд Кройцер, а в реестре Нойштадта-на-Орле, что в Тюрингии (округ Заале-Орла) той же датой удостоверяется рождение Вальтера Арнольда Блашке. Ну а примеров, когда актеры благозвучия ради заменяют фамилию одним из своих же имен, великое множество.
Так что Кройцер или Блашке. Скорей всего, какая-то из этих двух фамилий и есть настоящая.
Артистическое имя Вальтер Арнольд впервые всплывает в «Немецком театральном ежегоднике» за 1932 год, где он значится в составе труппы Придворного театра княжества Рейсс в Гере в качестве актера. Самое первое упоминание в критике обнаруживается в рецензии на новую постановку «Марии Стюарт» («Гераэр Цайтунг» от 11 января 1933), где сказано: «Господин Вальтер Арнольд в роли офицера королевской гвардии знал свое дело прекрасно».
А я прекрасно знал свое и делал его со всей научной обстоятельностью. Знаю, к примеру, что в Гере больших ролей у него не было. В пору дебютов он, похоже, еще вовсе не был тем обожаемым юным артистическим гением, каковым столь охотно расписывал себя позже.
В ноябре 1933-го, на второй год его ангажемента, контракт между ним и театром, причем не по окончании, а в разгар сезона, был внезапно расторгнут. В автобиографии он объясняет это тем, что якобы публично вступился за одного из товарищей по труппе, уволенного по причине еврейского происхождения, и тем самым, дескать, во имя убеждений поставил на карту свою будущую карьеру [9]. История красивая и отлично вписывается в его мемуары – пафосный автобиографический киносценарий на темы его личного героического эпоса. Вот только фактам она не соответствует.
Местная пресса тех лет весьма подробно повествует о «чистке театральных ансамблей от чужеродных национальных элементов». И хотя имя уволенного актера, Зигфрида Хиршберга, фигурирует во всех статьях и заметках на эту тему, про Вальтера Арнольда нигде нет ни слова, в том числе в тех публикациях, которые специально занимались разоблачением «еврейских прихвостней», торопясь пригвоздить их имена к позорному столбу.
Истинная причина внезапного расторжения контракта открылась мне в Грайце, в Тюрингском государственном архиве, где хранится собрание (весьма неполное в связи с февральским приказом 1945 года об уничтожении служебных бумаг) документации Главного управления полиции Геры. Там, в рукописной книге учета происшествий от ноября 1933 года в записях от 18-го числа в разделе «Задержания», упоминается некий «Арнольд, Вальтер», с пометкой «ст. 175». Несомненно, имеется в виду пресловутая статья 175 Уголовного уложения Германского рейха, «противоестественные развратные действия в извращенной форме между лицами мужского пола либо с использованием животных», карающиеся лишением свободы на срок от шести месяцев до четырех лет. Короче говоря, Вальтер Арнольд вступил в конфликт с законом на почве гомосексуализма. Поскольку до суда дело не дошло, остается предположить, что либо претензии к участникам не подтвердились, либо – учитывая поведение нашего героя в подобных ситуациях в дальнейшем, эта гипотеза представляется более вероятной – ему удалось найти подходы и лазейки, дабы дело замяли. Возможно, в качестве компенсации он вместо себя сдал полиции кого-то другого, более интересного. Как бы там ни было, какую-то сделку с властями ему пришлось заключить. И досрочное расторжение контракта с местным театром, скорее всего, было одним из ее условий.
Впрочем, для дальнейшей карьеры Вальтера Арнольда сие происшествие никаких отрицательных последствий не имело. Уже в следующем сезоне (1934/35) мы обнаруживаем его в составе труппы театра Хильдесхайма, где ему поручают значительные роли – как, например, графа Веттера фом Штраль в «Кетхен из Гейльброна» Клейста. А всего лишь год спустя он выступает на первых ролях в амплуа молодого героя-любовника на сцене частного Лейпцигского драматического театра (не путать с Государственным городским). Его Принц Гомбургский – опять-таки Клейст! – приводит рецензентов в восторг и, вероятно, становится косвенным поводом для первого предложения от киностудии УФА [10]. Ну а уж после «Первого ученика» (1936) ему очень скоро и в мире кино удается прорыв в когорту кумиров [11].
Объяснить, как я на это вышел. Как я на него вышел. Чтобы не создавалось впечатления, будто я с самого начала что-то против него имел.
Он был для меня всего-навсего именем в списке, одним из многих, не более того. Обычный список, в алфавитном порядке. Сам список где-то еще валяется [12]. Давно пора навести порядок. Разобрать старые бумаги. Большинство выбросить.
Актеры студии УФА в Третьем рейхе. Перечень, как сейчас помню, начинался с Акселя фон Амбессера.
Аксель фон Амбессер, Вальтер Арнольд, Виктор Афритч… Одно имя из многих.
Фильмы студии УФА, снимавшиеся в последние месяцы войны, но так и не законченные или не вышедшие на экраны в Третьем рейхе, – вот область, в которой мне было предложено найти тему для будущей диссертации. Профессор Стайнеберг порекомендовал мне этим заняться, потому что в аттестате у меня значился немецкий. (У меня бабушка из семьи немецких эмигрантов. Сам-то я язык знаю неважно, но объясниться могу без затруднений и интервью взять тоже… [13]) А что, область исследования вполне обозрима и политический аспект имеется, как раз то, на что тогда был спрос. И тема исследована не особо. Этакая шахта, в которой по части истории кино вполне можно наткнуться на золотую жилу.
– Для начала освоитесь с проблематикой в общих чертах, – советовал Стайнеберг, – а там и для диссертации тема найдется.
Больше всего в этом предложении меня привлекало, что можно будет отправиться в Европу. А там я еще не бывал ни разу. Особенно меня интересовала Прага. Ведь именно там немцы снимали больше всего, когда работать в Берлине стало невозможно. «Потому что рев вражеских бомбардировщиков мешает съемкам», как официально заявил министр пропаганды Геббельс. Хотя главная причина, видимо, крылась в том, что кинозвезды вовсе не жаждали торчать в городе, который чуть ли не каждый день бомбят.
Однако розыски повели меня по совсем другому пути, и до Праги я так и не добрался. В немецких архивах материала обнаружилось куда больше, чем я ожидал. Даже предварительное ознакомление заняло не одну неделю. Правда, в фонде Мурнау в Висбадене сотрудники, при всей внешней корректности, поначалу были очень недоверчивы и даже въедливы, особенно когда дело касалось т. н. «предосудительных» фильмов, определенных на специальное хранение из-за их нацистской направленности. Они там сперва вообще не желали учитывать разницу между научным исследованием фильма и, допустим, его публичной демонстрацией. Но потом я свел дружбу с двумя молодыми архивистами, и дело пошло лучше…
На студии ДЕФА, в Восточном Берлине, против ожиданий меня встретили весьма любезно и охотно во всем шли навстречу. В Государственном киноархиве ГДР мне даже удалось совершить небольшое открытие. Под бабинами с пленкой фильма «Человек, у которого украли имя» я откопал полный звуковой негатив, о котором никто не знал. И даже нитропленку еще в приличном состоянии. На основе этого негатива и сохранившихся монтажных листов можно было реконструировать фильм в первоначальной авторской редакции [14]. В истории мирового кинематографа это мое открытие, вероятно, удостоилось бы только незначительной сноски, но с таких вот сносок и начинается настоящая научная карьера.
Но я карьеры не сделал. Все совсем иначе обернулось. А виной всему, хотя и косвенно, именно та моя находка в Восточном Берлине.
Я настолько гордился своим открытием, что пару дней спустя, вернувшись из Берлина, на радостях пригласил обоих архивистов из фонда Мурнау со мной это дело отпраздновать. Мы отправились поужинать в ресторанчик, как сейчас помню, к одному югославу, тогда такое было в диковинку, а после они порекомендовали заглянуть в одну пивнушку, вообще-то, дескать, ничего особенного, но для таких киноманов, как мы, что называется, «самое то», да я и сам увижу.
«У Тити»
Заведение убогое, да и район не из лучших. Теснота, духота. На стенах пожелтевшие портреты кинозвезд, некоторые с автографами, в рамке, другие вырезаны из газет и наклеены прямо на панели обшивки. Музыкальный автомат, громкий шлягер былых времен, женский голос.
«Настанет час, и совершится чудо…» Сейчас, задним числом, трудно переоценить всю иронию этой строки.
Сама Тити показалась мне древней старухой. Крашеные рыжие волосы в допотопном перманенте, настолько жидкие, что просвечивает обтянутый кожей череп. Глубокие борозды морщин замазаны шпаклевкой молодежного макияжа, но даже этот толстый слой грима не в силах скрыть шрам на пол-лица, от правого глаза во всю щеку. Курила она без остановки какие-то необычные сигареты с длинными картонными мундштуками, на которых ее карикатурно накрашенные губы после каждой затяжки оставляли новую каемку помады. Грудясь в пепельнице, окурки казались трупами окровавленных жертв.
Народу в кафе в тот вечер было немного, и вскоре она подсела к нам за столик. Так и чудится, что я до сих пор – вместе с видением грустного букета искусственных цветов – слышу старомодный аромат ее духов. Вперемешку с табачным дымом.
Голоc тихий, почти неразборчивый под мелодии забытых шлягеров со старых грампластинок. Потом, узнав ее получше, я понял: она старается говорить негромко, потому что на повышенных тонах голос у нее внезапно срывается почти на пронзительный крик. Когда смеялась – а смеялась она часто, – то и дело заходилась кашлем.
Ребята из архива меня представили, аттестовав знаменитым киноведом из США.
– Специалист по немецкому кино тридцатых-сороковых годов, – добавили они.
Прямым следствием такой рекомендации стал настоящий экзамен, который Тити немедленно мне учинила. Пытала, как двоечника на уроке. Тащила от фотографии к фотографии, а я должен был называть имена. Ну, знаменитостей-то я легко опознавал, Вилли Фрич или там Дженни Юго, однако в большинстве случаев я позорно молчал. Всякий раз, когда вместо ответа я только беспомощно пожимал плечами, Тити укоризненно похлопывала меня по щеке. Этот жест, очевидно казавшийся ей самой проявлением очаровательного кокетства, по мере повторения нравился мне все меньше.
О проекте
О подписке