Если вам по-прежнему непонятно, зачем все это изучать, представьте, что было бы, если бы вы травмировали правое полушарие мозга. Что бы сказал вам доктор о возможных изменениях в вашей жизни и здоровье? Как бы он оценил все за и против хирургической операции, на которую вам предложили бы согласиться?

На протяжении своей карьеры я отстаивала ту точку зрения, что, хотя внимание к средним показателям выборки позволило специалистам в нашей области быстрее узнать, сколько всего у нас общего (в частности, выявить многие механизмы, лежащие в основе процессов сенсорного восприятия), но из-за этого сложнее определить, что же делает нас уникальными (в частности, каким образом мы понимаем истории, шутки, да и друг друга, если уж на то пошло). Из такого «безразмерного» подхода, кроме всего прочего, следует, что подавляющее большинство того, что мы знаем о человеческом мозге, заставляет человеческое сознание либо игнорировать, либо сглаживать все то, что делает нас разными^[51]. К примеру, многие нейрофизиологи и даже врачи до сих пор считают понимание языка делом левого полушария. В результате ученые так и не достигли согласия по вопросу, как и у кого правое полушарие участвует в разных способах понимания речи, – а ведь проблемы с речью после травм правого полушария начали описывать еще 150 с лишним лет назад^[52].

Но, прежде чем я надену белое пальто и разверну транспарант «Все различия нужны, все различия важны», пожалуйста, позвольте сделать признание: если люди, интересующиеся нейрофизиологией человека, не изучают индивидуальные различия, на то есть веские практические причины. Первая – пресловутый парадокс «мозг изучает мозг». Мозг человека настолько невероятно сложен, что на протяжении моей жизни мы совершенно точно не разберемся в нем до конца^[53], даже если оставим в стороне все, что делает нас разными, и сосредоточимся только на общих чертах. На самом деле мы даже устройство C. elegans до конца не поняли! Хотя у нас есть идеальная карта всех ее нейронов и всех их связей, мы не можем предсказать со стопроцентной точностью, как поступит C. elegans в той или иной ситуации. Мы можем быть близки к разгадке, но всей картины все равно не поймем^[54]. Теперь увеличьте масштаб и вместо 302 нейронов возьмите 86 миллиардов, и у вас сложится адекватное представление о том, сколько всего мы еще не знаем о вашем мозге.

А это подводит меня ко второй причине, по которой изучать индивидуальные различия в человеческом мозге так сложно. Есть много интересных переменных, манипулировать которыми в лаборатории неэтично. Напротив, когда человек приходит на тестирование, он приносит с собой все особенности устройства своего мозга – как врожденные, так и сформированные жизненным опытом. Однако, как вы узнаете из этой книги, это часто взаимосвязано. Пытаться распутать клубок различий, чтобы понять, почему человек именно таков, какой он есть, очень трудно даже при самых благоприятных обстоятельствах. Эта задача всегда возвращает нас к одному из древнейших вопросов психологии: какая часть того, что делает вас вами, заложена в ДНК, а какая сформирована жизненным опытом?

Наследственность и среда: непонятое противостояние

Что же было раньше – лингвистически невежественное правое полушарие или способность умело читать? Сегодня большинство из тех, кто изучает поведение человека, понимают, что наши биология и жизненный опыт настолько переплетены, что едва ли имеет смысл «обвинять» то или другое, пытаясь понять, что делает вас вами. Ответ – это всегда сочетание одного и другого. Во-первых, каждое жизненное переживание меняет мозг. Иногда изменения обходятся без последствий, а иногда идут по нарастающей. Однако в редких случаях одно-единственное событие может изменить – к добру или к худу – наше устройство навсегда.

Это важно отметить, прежде чем углубляться в особенности вашей нейрофизиологии. То, что иногда ваш мозг вынуждает вас думать, чувствовать и поступать определенным образом, не обязательно означает, что вы такими родились, и это не изменится. На самом деле ваш мозг – ускользающая мишень. Большинство исследований, которые ищут связь между мозгом и поведением, в том числе и моя работа по изучению двух полушарий и навыка чтения, рассматривают только одну ситуацию за раз – так сказать, стоп-кадр. При таких экспериментах попросту невозможно сказать, насколько то или иное устройство мозга у вас врожденное, а насколько сформировано опытом.

Один из способов отделить генетические «чертежи» (то есть наследственность, или натуру) от среды (культуры) – проделать лонгитюдное исследование. При такого рода экспериментах исследователи оценивают один и тот же мозг в разных ситуациях на протяжении длительного времени, чтобы проверить, как его меняют общее созревание или конкретный опыт.

Именно это и проделали Кэтрин Вуллетт и Элеонора Магуайр в хитроумном эксперименте над лондонскими таксистами^[55]. Цель исследования была проста – выяснить, родились ли они такими, с более крупными «хвостами» гиппокампа, или же эта область у них выросла благодаря усилиям по подготовке к экзамену.

Для этого они дважды, с промежутком в три-четыре года, просканировали мозг 110 человек. Большинство из них (79) только готовились стать таксистами, и первый раз их сканировали, когда они начали учиться, но еще не сдали экзамен, а остальные (31) были контрольной группой, отобранной в соответствии с параметрами вроде возраста и коэффициента интеллекта, которые тоже могли повлиять на форму и размеры мозга. Поскольку более половины обучающихся не сдают итоговый экзамен, ученые планировали сделать по своим данным две оценки. Во-первых, они хотели сравнить мозг тех, кто в конце концов сдал экзамен, и тех, кому это не удалось, чтобы проверить, нет ли между группами каких-то наблюдаемых различий в структуре мозга. Во-вторых, они хотели посмотреть, нет ли каких-то заметных изменений в результате подготовки к «Знаниям», когда человек до отказа набивает себе мозг картами.

Результаты лонгитюдного исследования Вуллетт и Магуайр обеспечили совершенно очевидные доказательства причинно-следственной связи между мозгом таксистов и тем, что их просили сделать. До обучения не было никакой возможности определить, кто сдаст «Знания», а кто нет. Когда абитуриенты только записывались на курс, между мозгом тех, кто в дальнейшем попадал в группу «сдавших», и тех, кто оказывался среди «провалившихся», не наблюдалось никаких значимых различий: ни в размерах гиппокампа, ни в других участках мозга, если уж на то пошло. В сущности, единственная разница между теми, кто сдал и не сдал экзамен, заключалось в том, сколько времени они уделяли занятиям каждую неделю. В группе сдавших учащиеся в среднем посвящали обучению 34,5 часа в неделю, а те, кто не сдал, как правило, занимались меньше 17 часов в неделю! Через три года интенсивное обучение оставило след – но только в мозге тех, кто сдал. После того, как будущие таксисты втиснули в свой мозг все нужные знания, «хвосты» их гиппокампов выросли^[56]. То есть исключительные особенности мозга лондонских таксистов возникли из-за предъявляемых к ним требований. Дело закрыто.

Другой вариант, позволяющий распутать хитросплетения воздействия натуры и культуры тем ученым, у которых нет времени, денег или желания отслеживать своих испытуемых на протяжении всей жизни и много раз измерять параметры их мозга, – это исследования близнецов. Именно на них в общем и целом строится генетика поведения – на попытках отделить наследственность от среды, изучая тех, у кого разные пропорции того и другого: ученые опираются на то, что монозиготные (однояйцовые) близнецы рождаются из одной яйцеклетки и сперматозоида и на момент рождения почти идентичны^[57], а дизиготные (разнояйцовые) – из двух разных яйцеклеток и двух сперматозоидов, поэтому генетическое сходство между ними такое же, как между любыми неидентичными братьями и сестрами в одной семье.

Много исследований посвящено наследуемости: ученые выясняют, в какой степени некоторые измеряемые параметры обусловлены генетикой – на основании того, насколько эти характеристики схожи у монозиготных близнецов по сравнению с дизиготными. Если монозиготные близнецы больше дизиготных похожи друг на друга по определенным параметрам (например, по способности запоминать ориентиры на местности), значит, различие между близнецами связано с генетикой. Такой тип анализа опирается на предположение, что условия, в которых растут близнецы из одной пары (и монозиготные, и дизиготные), одинаковы примерно в одной и той же степени.

У этого предположения есть один недочет: некоторые свойства, на которые влияет генетика, в том числе экстраверсия (о которой вы прочитаете в главе «Коктейль»), влияют на то, какие условия и какой опыт человек предпочитает. Другие генетически обусловленные факторы, скажем, рост и внешняя привлекательность, влияют на опыт, поскольку определяют, как к человеку относятся окружающие. Чтобы еще больше подлить масло в огонь дискуссии «наследственность против среды», стремительно развивающаяся наука эпигенетика показывает, что влияние среды может приводить к химическим изменениям в ДНК! В результате один и тот же ген, попадая в разную среду, оказывает разное влияние на производимые на его основании белки, в мозге или в остальном организме. Эти механизмы «биологически кодируют» наш жизненный опыт^[58]. Иначе говоря, если поместить один и тот же участок ДНК в разную среду, он может создать разных людей.

Но иногда результат получается не такой уж и уникальный.

Создатели документального фильма «Три одинаковых незнакомца» (2018) проделали поистине фантастическую работу, чтобы это показать. Фильм основан на удивительной подлинной истории тройняшек, которых при рождении усыновили три разные семьи, а друг о друге они узнали случайно, когда им было уже 19 лет. Если вы вдруг не видели этот фильм, то я не буду портить удовольствие от неожиданных (и иногда скандальных) поворотов сюжета. Достаточно будет сказать, что эти юноши были похожи друг на друга даже в том, чего в принципе невозможно себе представить, сколько бы мы ни ломали себе голову над биологией, которая делает вас вами. Да, конечно, они одинаково выглядят, говорят и ходят – но курить одну и ту же марку сигарет? Дичь какая-то! Или все-таки нет?

Беда с такими частными случаями состоит в том, что мы так увлекаемся историей, что не в состоянии объективно судить о фактах. Прежде всего сходство сразу привлекает внимание, а различия можно и не заметить. Никого не потрясло открытие, что тройняшки любят разные марки пива^[59], а вот то, что все они курят Marlboro, бросается в глаза. Что и подводит меня ко второму соображению касательно статистики и совпадений: чтобы понять, насколько удивительно наблюдать общие черты у разлученных близнецов (и двойняшек, и тройняшек), надо задать себе вопрос: «Насколько вероятно, что два случайно столкнувшихся на улице совершенно чужих человека тоже будут в этом схожи»? Когда речь идет о том, какое пиво вы пьете и какие сигареты курите, ответ зависит от того, насколько они популярны. Согласно маркетинговому исследованию, которое я нашла, в 1980 году, когда тройняшки познакомились, Marlboro были самыми популярными сигаретами у их возрастной группы и занимали около 40 % рынка^[60]. Так что это все равно примечательный факт, но не настолько примечательный, как если бы все они курили Camel Lights. Чтобы дать научный ответ на вопрос, влияет ли генетика на выбор марки сигарет, надо рассмотреть большую выборку монозиготных близнецов, разлученных при рождении, и узнать, действительно ли вероятность, что они курят одни и те же сигареты, значительно выше, чем вероятность того же самого у двух случайно выбранных первых встречных^[61][62].

Да, я зануда.

Но есть и хорошие новости: что касается дискуссии «наследственность против среды», мне уже приходилось пробуждать в себе такого рода научный скептицизм, когда 7 апреля 2020 года я познакомилась с жутко похожей на меня незнакомкой по имени Майя. Сижу я, значит, пишу книгу о том, как ваш мозг делает вас вами, и вдруг получаю электронное письмо от 20-летней незнакомки с кликбейтной темой «Совпадение на 49,5 %! Только не упадите!»

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я читала письмо, – его тон: Майя «говорила» совсем как я. Слова она выбирала тщательнее, чем я, но они тоже были немножечко дурацкие и симпатичные – в том смысле, что очень знакомые. Если с вами никогда такого не бывало, вы, наверное, и представить себе не можете, что можно узнать себя в том, как другой человек расставляет восклицательные знаки. Но я узнала!^[63]

Второе, что меня поразило, – сходство в том, что Майя сочла нужным рассказать о себе. Она не знала, как я отнесусь к письму от незнакомого человека, поэтому стратегически сделала его коротким и теплым. Живо представляю себе, что она много думала о том, что хотела бы сообщить мне о себе на случай, если у нее больше не будет возможности со мной пообщаться. При таких условиях она решила поделиться со мной восемью фактами: (1) она любит петь и училась на преподавателя музыки, (2) она любит животных, особенно лошадей, пункты (3–6) состояли из кратких упоминаний о хобби, в число которых вошли пешие походы, живопись, путешествия и игра в Mario Kart, (7) в школе ее всегда считали «классным шутом», (8) в закусочной Taco Bell она всегда заказывает большой хрустящий ролл с пряной картошкой и гуакамоле.

В этот момент ощущение, что я говорю с самой собой в 20 лет, было просто ошеломляющим. Как вы, скорее всего, сами поймете, когда дочитаете книгу, я просто обожаю животных! Надеюсь, вы понимаете, что тут можно призвать меня к ответу, и думаете: «Стоп. Какова вероятность того, что двое случайных встречных окажутся большими любителями зверушек?» И вот это будет крайне разумным замечанием. Но я думаю, что я все-таки особенный любитель животных. Ну, скажем, я до сих пор хожу в контактные зоопарки, хотя моему ребенку уже 26, и торчу там до закрытия. Когда я была маленькой, я притащила домой утенка из зоомагазина, где его продавали на корм хищникам, просто потому что он был милашкой. Назвала его Квакерс и налила воду в тачку во дворе, чтобы ему было где плавать^[64]. Повзрослев, я стала печально знаменита тем, что постоянно нахожу потерявшихся или раненых животных, в том числе Хьюго, крошку-енота, которого я обнаружила в сточной канаве умирающего от жажды и растила в гараже, пока он не окреп достаточно, чтобы выпустить его. За свою жизнь я держала дома 20 разных видов животных, не меньше: начала я с рачков артемий и муравьиной фермы, к студенческим годам уже имела опыт общения с рыбами и ящерицами, а когда мне исполнилось 30, я, наконец, исполнила детскую мечту и купила себе скаковую лошадь, закончившую карьеру.

Так каковы же шансы? Согласно самой релевантной статистике, какую я смогла найти, верховой ездой в качестве хобби или спорта занимаются 4,6 миллиона американцев^[65]. Так что шансы случайно встретить на улице человека, который увлекается верховой ездой, приблизительно 1: 71. Но, возможно, это не очень честная оценка, поскольку популярность конного спорта зависит от демографического слоя^[66].

А как же остальные семь пунктов? Любовь к музыке? Я играю на ударных, но как дилетант, однако моя дочь Жасмин в старших классах выступала в музыкальном театре. Походы? Безусловно. Живопись? Мне не хватает терпения, но моя мама, тетя, бабушка и прабабушка – знаменитые художницы, прямо-таки звезды. Путешествия? Конечно, но это очень распространенное увлечение среди тех, кому оно по средствам. А Mario Kart? Я играла в эту игру всего несколько раз, но всегда проигрывала; наверное, дело в том, что в качестве транспортного средства я всегда выбирала ванну. Меня ни разу не называли «классным шутом», однако, как можно догадаться по выбору транспортного средства в игре Mario Kart, особой серьезностью я не отличаюсь. Более того, мы с мужем – у нас с ним общее чувство юмора, достойное детсадовцев, – считаем себя настоящими гениями по части тупых шуток.

А вот что в Майином списке «интересных фактов» действительно странно, если вдуматься, – это ее заказ в Taco Bell. Нет, я вовсе не хочу сказать, что всегда ем там большой хрустящий ролл с пряной картошкой и гуакамоле^[67] – это была бы и правда какая-то мистика. Но всякий, кто общался со мной, когда я была в возрасте Майи, знает, что закусочная Taco Bell была важной частью моей культуры. Поясню: меня огорошило не то, что мы обе любим Taco Bell^[68]. Дело в том, что я бы тоже, наверное, включила любимый заказ в Taco Bell в «список того, что нужно знать, чтобы понимать меня». Достаточно сказать, что читать электронное письмо от Майи, а затем смотреть слайд-шоу, которое сделали для меня ее родители, было незабываемым переживанием. Я знала, что она существует, – но смотреть, как на моем экране разворачивается картина жизни человека, получившегося из моей ДНК, – это совсем другое.

История рождения Майи началась тем летом, когда я поступила в магистратуру. Я решила стать донором яйцеклеток^[69]. И горжусь этим решением, поскольку оно дало мне возможность помочь невероятно симпатичной паре, которой не удавалось зачать ребенка самостоятельно, и при этом получить немного денег на то, чтобы растить собственного ребенка, которому тогда было четыре года.

Вот тут моя личная история о наследственности и среде приобретает любопытный оборот. Что касается обмена впечатлениями о жизни, то мы с моей дочкой Жасмин необычайно близки: я родила себе лучшую подругу. Мы вместе выросли. Поскольку мне было всего 19 лет, когда она родилась, и потом я 12 лет была матерью-одиночкой, пока не встретила Андреа, у нас с Жасмин было общим буквально все. Мы иногда физически не расставались по нескольку месяцев подряд, пока она была еще малышкой. Когда мы с ней проходили процесс взросления, причем она обычно опережала меня на несколько шагов, многие замечали, как мы с ней похожи на девочек Гилмор из известного сериала о юной маме-одиночке и ее дочери^[70]. Я и сама это вижу, с поправкой на то, что я совсем не такая крутая, как Лорелай, а Жасмин чуть менее зануда-отличница, чем Рори. Ах да, еще мы настоящие, а не героини сериала.

Мы с Жасмин, совсем как девочки Гилмор, разделяем множество «лайков» (тупые сериалы, зумба, ирландская кухня, хип-хоп 1990-х – это навскидку) и «дизлайков» (все хоть сколько-нибудь страшное, медленные водители, артхаусные кинофильмы^[71] и когда затекают ноги – и это только начало списка), однако темперамент у нас совершенно разный. Жасмин хладнокровная (когда не за рулем), а я нет. Она мыслит глубоко и внимательно, а я – быстро, спонтанно и порывисто. Когда она была маленькой, мне ни разу не приходило в голову, что Жасмин якобы моя копия. Я всегда думала: мы отличная команда.

Майя же обладает темпераментом, который похож на мой просто до безобразия. Даже если закрыть глаза на количество восклицательных знаков в ее письме, которые выдавали ее с головой, большинство ее фотографий так или иначе указывают на общие черты наших характеров. Мы обе явно находимся очень высоко на шкале экстраверсии – я бы сказала, что мы «душа компании», но современные подростки предпочитают слово «экстраверт». Достаточно сказать, что ни я, ни она не умеем сливаться с местностью. Позавчера Майя прислала мне фото, как она рассекает в компании Пеппер, своей ручной бородатой ящерицы, сидящей в гигантском розовом рюкзаке с прозрачными вставками, который Майя купила, чтобы брать Пеппер с собой на поиски приключений. Супер-мега-круто!

Что же говорит мое сходство и различие с этими двумя чудесными девушками, с которыми у меня еще и половина общих генов, о том, какую роль играют в формировании нашего мозга генетика и среда? На следующих страницах я опишу, как именно влияют на устройство нашего мозга наследственность и среда по отдельности и как они взаимодействуют. В части I я сосредоточусь на биологических особенностях. Однако, как вы вскоре узнаете, среда влияет даже на мельчайшие аспекты нашей биологии. Когда это будет уместно, я расскажу о наследуемости разных черт или о проценте вариабельности, которая, по оценкам