Я раньше думал, что самый поганый возраст у девчонок – двенадцать лет, потом – четырнадцать, а теперь подозреваю, что любой. У этих возраст колебался от восьми до тринадцати, и мое подозрение подтверждалось изо всех сил.
След уходил в сторону и нырял под лысый куст возле детской площадки. Он и летом был лысый – потому что возле детской площадки, говорю же, – но упорно выживал.
Последний вызывался самым простым способом, мы его время от времени до сих пор в беседах использовали – чтобы, как сказал бы папа, указать на неуместность дальнейшего присутствия собеседника.
плошка была высокой и будто обугленной, и решил использовать непременно ее, пусть даже придется все тазы со стены и навесных полок принять на головку.
Все не все, но пару принял.
То есть она, конечно, еще раза три приоткрывала глаза, улыбалась и блаженно засыпала снова, убедившись, что я, как зайчик, сижу под печкой. Я ж не дурак совсем – немедленно убегать. Вернее, я дурак совсем, но надо сил набраться
Умный человек, конечно, поел бы и поспал. Ну или подумал бы немножко – например, о том, что на приготовление снадобья обычно уходят не все запасы и остается очень многое. Но думать мне было как-то нечем.
кто кого должен воспитывать, чего кому разрешать и может ли один родитель делать замечание другому родителю при детях. Нас бы спросили. Мы бы сразу сказали, что нам все равно. Но не спрашивают.