2

Мне нравится БГ, а не наоборот.

Александр Башлачев

С Петей мы познакомились в середине девяностых, когда я неожиданно для себя оказался в составе правительственной делегации во главе с премьер-министром Татарстана, отбывавшей на заслуженную и страшно напряженную работу в город Париж. Столь чудесной оказией я был обязан давнему приятелю, который служил-служил себе малозаметным чиновником, да вдруг пошел в гору и дорос до заместителя министра внешних сношений республики. Он по старой дружбе и всунул меня пару раз в эскорт, обеспечивающий промоушн столь интимного дела, как внешние сношения.

Включение ничем не примечательного журналиста малотиражной деловой газеты в делегацию, в которую традиционно (в силу известных предпочтений чиновников, резонно полагающих, что слово было только вначале, а теперь наступил черед картинки) допускались только официальные фотографы и телеоператоры, потряс журналистскую тусовку во главе с оскорбленным пресс-секретарем Кабмина, которого попастись на Елисейские поля не взяли.

Затем настал черед трястись мне – не от страха или гнева, а от изумления. Изумишься тут, когда за два дня да отлета звонит тебе запинающийся субъект, представляется сотрудником КГБ и предлагает встретиться и поговорить «по поездке». Я решил, что мне либо немедленно дадут ручку с цианидовым пером – на случай, если премьер, надышавшись отравленным свободой галльским воздухом, пополнит нестройные ряды невозвращенцев и выдаст Главную тайну независимого Татарстана, которую знает каждый мальчишка, но никому ее не говорит – потому что в падло. Либо же со мною наконец-то проведут инструктаж про коварный зарубеж и буржуазную заразу.

На самом деле все было еще запущеннее: старлей Петр Куликов, оказавшийся моим ровесником чрезвычайно застенчивого вида, попросил меня всего лишь поглядывать, не попытается ли кто-нибудь из представителей встречающей стороны затеять какую провокацию против гостей. Как именно может выглядеть провокация, Петя толком объяснить не смог – видимо, потому, что термин «провокация» в его советском понимании выглядел безнадежно устаревшим даже с точки зрения кадрового гэбэшника, а свободно-российское понимание к тому времени еще не созрело.

В итоге мы сошлись на том, что я буду руководствоваться невыразимым гражданским чувством, каковое поможет мне если не пресечь, то обратить внимание на попытки встреченных французских политиков, бизнесменов или журналистов как-то скомпрометировать нашу сплоченную группу и представляемую ею республику в целом.

Наблюдатель из меня оказался аховый, ничего я подозрительного не заметил, кроме, разве что, подозрительной страхолюдности хваленых француженок. Но докладывать об этом как о части антитатарского заговора, призванного отвратить республику от европейской цивилизации, я Пете не стал. Так что старлей Куликов, бдительно позвонивший в первый же день после моего возвращения, только повздыхал, тем не менее, многословно поблагодарил меня за отзывчивость – и распрощался, как я решил, навсегда.

Несмотря на это, при первой же встрече с Ильдаром Саматовичем (тогда он еще заходил в редакцию) я решил поинтересоваться, не знаменует ли бурный интерес, проявляемый уважаемым комитетом к моей скромной персоне, возвращение к старой сказке про белого бычка. Ильдар с ходу отвечать не стал, но удивился – или притворился удивленным – и поспешно раскланялся. Он перезвонил через час, чтобы посетовать на извечную болезнь разветвленных структур, где правая рука не знает ничего про левую (да и как ей знать, если у руки мозгов нет), и официально заявить, что господина Куликова и любых других представителей конторы, буде они возникнут на моем горизонте, я могу посылать с легкой душой и в любом направлении. И только врожденная вежливость не позволила мне ответить в том плане, что это правило вполне распространяется на самого подполковника Ильдара Гильфанова, замначальника аналитического управления КГБ Татарстана.

С Гильфановым мы были знакомы лет восемь. То есть поначалу полноценным знакомством это назвать было никак нельзя, потому что первые месяцы я совершенно не представлял себе, кем является рыжеватый сухопарый мужик лет под сорок, примерно раз в месяц возникавший в кабинете верстки нашей редакции. Он подолгу сидел за компьютером, возился с верстальной программой, попутно открывая букеты окошек, содержимое которых я видел только в кино про хакеров: какие-то столбцы цифр и команд, сменяемые допотопными трехцветными заставками. Я решил, что дяденька представляет компьютерную фирму, которая по договору обслуживает наш верстальный антиквариат. Необходимость в этом была острейшая: станцию верстки мы закупили в начале 90-х в Германии, за дикие по тем временам деньги, пожертвованные руководством республики на развитие свободной прессы. Само собой, аппаратуру сами чиновники и выбирали – и, по их собственным словам, выбрали наилучшую и наидешевейшую. Насчет дешевизны они, похоже, не врали, лишь скромно обходили стороной тот момент, что львиная доля переведенной в братскую Германию суммы тут же откатилась в карманы официальных покупателей. А заявления о наилучшести подтверждались разве что известным слоганом про качество, проверенное временем. Время проверило эти сундуки с электроникой как только могло. И занималось этим довольно долго – только некоторое знакомство с историей прикладной кибернетики не позволяет мне утверждать, что именно на наших компьютерах верстались первые издания Mein Kampf и все без исключения номера Voelkischer Beobachter.

Так вот, первые месяцы поглазеть на нашего зверя под сложным названием Poltype-Monotype сходилась вся полиграфическая Казань, восхищенно цокавшая языками и хлопавшая ладонями по тучным от сидячей работы ляжкам. Пару лет спустя, когда все предприятия и учреждения обзавелись полноценными писишками и маками, иссякший поток ходоков формировался исключительно из ремонтников, которые являлись гальванизировать наш раритет, а самые отмороженные из них – просто поржать. Последних мы гнали.

Рыжеватый дяденька выделялся на общем фоне разве что аккуратной одеждой, прической и особенно приятной отмытостью, а также тем, что занимал рабочее место верстальщика не более десяти—пятнадцати минут. Я же не знал, что он не починяет примус, а скачивает из него отдельные программы – не иначе, для музея КГБ (не для криптографических же нужд) и копирует некоторые номера нашей газеты. Эту тонкость я выяснил почти случайно, когда в разговоре с Долговым посетовал на то, что наш сундук ломается до безобразия часто – так, что уважаемого техника приходится приглашать чуть ли не каждую неделю. Тогда шеф и объяснил мне, что этого техника не приглашают – он сам приходит.

Данная истина подтвердилась буквально через неделю (все-таки в параноидальных хохмах про жучков, установленных в каждом табурете, доля правды особенно велика). Уважаемый техник, деликатно постучав, заглянул ко мне в кабинет и испросил десять минут для важной беседы. Здесь он и представился официально, как у них принято – с быстрым сованием раскрытой корочки под нос собеседника, – и сообщил, что комитет и родина жутко нуждаются в моей помощи. Я тут же сообщил, что работать в КГБ меня уже звали, почти сразу после окончания университета, и я отказался. И с тех пор не передумал. Ильдар Саматович мило засмеялся и поинтересовался почему. Для краткости я сообщил, что в шпионы не гожусь из-за болтливости, в контрразведчики – из-за неодобрительного отношения к любому режиму и субординации, к тому же меня полностью устраивает нынешняя специальность, и примерно до пенсии я менять ее не намерен. Я не стал уточнять, что в ходе той давней беседы меня особенно разочаровало одно простенькое обстоятельство: пригласивший меня на Черное озеро усатый майор в штатском, наизусть зачитавший мои биографические данные, даже не знал, что я женат, что занят безнадежным воспитанием двухлетнего сына, и что живем мы давно не по записанному в майоровой шпаргалке адресу. Если уж гэбэшники не способны выяснить такой малости, подумал тогда я, на что они вообще способны?

Выяснилось, что на многое. Гильфанов, тогда тоже майор, заявил, что я нужен родине и комитету совсем не в качестве штатного сотрудника. Тут я заржал и начал подниматься с места, чтобы поскорее завершить ненужную беседу. Майор ухмыльнулся в ответ и попросил не делать поспешных выводов, а дать ему полминуты, чтобы закончить мысль.

В законченном виде мысль сводилась к следующему: вопросы государственной безопасности умеют столь много гитик, что самые умные гэбэшники отвечать на эти вопросы в достойном объеме просто не успевают. Поэтому чекисты давно научились занимать ума на стороне – у привлекаемых от случая к случаю экспертов, одним из которых предложено стать и мне. Это несложно, не противно и совсем не больно: надо лишь время от времени, очень редко, письменно размышлять на заданную Ильдаром Саматовичем тему – в любой тональности и на совершенно добровольной и, скорее всего, взаимовыгодной основе. Нам от вас нужна не информация, а аналитика, объяснил майор.

Тут я начал кокетничать, говорить, какой я вам аналитик. Гильфанов пресек такое мое недостойное поведение парой изощренных комплиментов и сообщил, что именно моего видения ключевых проблем до сих пор не хватало, чтобы навести полную безопасность на территории Татарстана, а то и всей России.

В общем, он меня уломал – после того, как я заявил, что намерен заниматься только тем, что мне интересно, и только на моих условиях, в числе которых я сразу оговорил возможность использовать свои тексты при подготовке журналистских материалов, а также в случае необходимости обращаться в КГБ за информацией (пассаж о взаимовыгодности сотрудничества я предпочел понять только так). Это мне было обещано – в самых закрученных выражениях: «это не в наших правилах, но для вас, в виде исключения – и зная, что вы не будете злоупотреблять, так что все, что в наших силах» и т. д.

Конечно, я не сказал, что готов начать немедленно. За меня это сказал Гильфанов, оказавшийся тем еще ковалем горячего железа. Он извлек из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и предложил подумать над вот этой темой. Темой оказались бледно напечатанные матричным принтером вопросы, так или иначе сводившиеся к опасностям, подстерегавшим Татарстан при самостоятельном налаживании им внешнеэкономических, а особенно внешнеполитических связей.

Так я стал внештатным экспертом аналитического управления КГБ республики. По классической схеме, через пару месяцев, когда я навалял вторую справочку – про возможные способы внебюджетной поддержки научных учреждений, кажется – Ильдар объявил, что такие дела бесплатно не делаются, и предложил поставить наши отношения на нормальную финансовую основу. Я резко отказался. Ильдар, помявшись, сообщил, что его начальство такого подхода не поймет. Я ответил, что при всем моем уважении к майору Гильфанову не могу считать данное обстоятельство своей проблемой, и если комитет не устраивает нынешняя схема сотрудничества, то меня не устраивает никакая другая. Тогда он попросил меня не в службу а в дружбу встретиться с его начальником, от которого и исходят настойчивые просьбы упорядочить отношения.

Я интереса ради согласился – и не пожалел. Встреча получилась захватывающей, как в шпионском фильме. Ильдар позвонил и попросил подойти к 13.00 к столику администратора реконструируемой гостиницы «Казань», расположенной в двух шагах от редакции, на той же улице Баумана. Я, как путевый, подошел, потолкался в запертую наглухо дверь, пожал плечами и вернулся на работу. Через минуту перезвонил заметно удивленный Ильдар, а когда я кротко выразил собственное недоумение итогами похода, охнув, уточнил, что входить ведь надо через запасный вход – «я думал, вы знаете». На эту вздорную реплику я не отреагировал, и, как оказалось, поступил умно. «Казань», вопреки моим представлениям, была набита народом, поскольку ремонтировалось только левое крыло, а правое было отдано на растерзание разнообразным офисам. Тем не менее, вылупившийся из-за будки «Ремонт часов» Ильдар повел меня именно налево – на второй этаж, по засыпанным мелом и кусками щебенки ступенькам и неровно сваленным доскам, мимо прислоненных к ободранным стенам пакетам стекол.

Полковник, имя которого я тут же забыл (Рустам Ильдусович или Марат Ахметович, что-то распространенное, в общем) – кудрявый, усатый и безумно энергичный брюнет – ждал меня чуть ли не с распростертыми объятьями за самой обшарпанной дверью без номера. Полкан убалтывал меня полчаса, очень разнообразно и квалифицированно (Ильдар молча сидел в сторонке на строительном топчанчике), и я, быть может, согласился бы с каким-нибудь из его предложений – у нас в это время совсем с деньгами было худо, – если бы живо не представил себе, как гэбэшники после очередной смены начальства или просто из оперативной необходимости в один прекрасный момент обнародуют мою расписку о получении денег, или еще какое заявление – и как я буду тщетно доказывать всему миру, что не стукач и не верблюд.

Полковник отстал только после того, как я утомился виртуозными петлями и иносказаниями, и на сетования по поводу того, что вот я оказываюсь допущенным к секретной информации, а они, значит, не имеют никакой гарантии того, что я эту информацию не разболтаю – так вот, на сетования я снова ответил предложением в таком случае прекратить наши контакты, чтобы подобных опасений впредь не возникало. Тут сиротское выражение с лица полковника как водой смыло, он рассмеялся и сказал, что, честно говоря, не верил Ильдару Саматовичу, жаловавшемуся на упрямство столь юного журналиста, но теперь, убедился сам – и зауважал меня еще сильнее, чем уважал раньше, в заочном, так сказать, порядке. «Ах ты сволочь», добродушно подумал я, засмеялся в ответ и поинтересовался, остается ли в силе договоренность об обмене информацией. Полковник заверил, что да.

Сильного-то обмена не происходило, мы с Ильдаром не особенно досаждали друг другу – тем более, что вскоре он прекратил визиты в редакцию, а вместо него регулярными допросами нашего компьютера занялась какая-то тетка, объяснившая гильфановское манкирование прежними обязанностями тем, что не барское это дело. Забегал он редко, но метко – прямо в мой кабинет, и каждый раз с бледным листочком.

Каждый декабрь надо было определять основные политические и экономические опасности наступающего года. Кроме того, примерно раз-два в год майор (с позапрошлого года подполковник) просил меня выдать свою точку зрения на отдельные проблемы: то опасности падения уровня жизни, то безработицы, а то и способов борьбы с коррупцией.

А я где-то раз в квартал, наткнувшись на полное отсутствие данных по поводу какого-нибудь ареста или загадочного обнаружения бомбы, звонил Ильдару – и, надо отдать ему должное (попробуй не отдай), получал либо исчерпывающий ответ, либо авторитетное подтверждение того, что КГБ здесь точно не при чем.

Текст про натовскую интервенцию я написал в марте, в ответ на внеплановую просьбу Ильдара оценить перспективы развития политической ситуации в ближайшие полгода. Удивляться скоропостижности этой просьбы не приходилось: за неделю до этого Госдума проголосовала за внесение в Конституцию поправок, посвященных изменению административно-территориального деления России. В соответствии с этими поправками, 89 регионов окончательно объединялись в семь округов и одну особую территорию – Чечню.