Часть 2

Память хранит самые яркие и прекрасные воспоминания детства. Я вспоминаю, как я приезжал в районный поселок на автобусе с мамой, а бабушка нас встречала. Потом мы ехали на телеге с большим фанерным коробом, в который был загружен хлеб для нашего магазина (и запах свежего хлеба мне запомнился на всю жизнь). Это Андран-Вачи, пожилой дедушка, возил из райцентра, из пекарни свежий хлеб для наших трех деревень. Телега ехала по лесной дороге и лошадь бежала быстро, потому что бежала домой, как говорил Андран-Вачи.

Три деревеньки стояли около маленькой речки Малевки. В реке были омуты, глубокие места, но она была неширокая, как взрослые говорили: «в четыре шага». Но речка текла и по песчаным перекатам, которые мальчишки переходили по колено в воде.

Одна деревенька стояла чуть в стороне и на другом берегу и на высокой горке, на длинном холме, поросшем лесочком. Дорога к этой деревеньке Нагорной вела через мост. Этот мост, который объединял все три деревни, каждую весну разбирали, потому что в половодье его сносило течением разливающейся реки. А вначале лета строили мост вновь.

Другая деревня тянулась вдоль реки по пологому склону, и весной их огороды затопляло водой. Эта деревня Дольная – не только потому что вдоль реки, а потому что уходила в поля и долы, тянущиеся за ней широко до дальнего леса у горизонта, так мне бабушка объяснила.

А наша деревня стояла к речке торцом, и тянулась по самому краю леса, и у самого моста был общий магазин, улица нашей деревеньки тянулась от магазина вверх по склону. И называлась наша деревня просто – Старая!

Мальчишки любили бегать к реке, к песчаному пляжу. Омуток, скрывающий сваи моста, кончался перекатом буквально в ста метрах по течению и на песчаном мелководье все дети плескались купались во все летние солнечные дни, загорали на желтом песке на берегу. А выше моста, на берегу, поросшем осокой и камышами, старшие ребята ловили рыбу. Полюбил рыбалку и я. Еще маленьким – лет в 5, я делал себе удочки из ровных палок, из сломанных длинных веток прибрежных ив, а потом по подсказкам старших сделал из орешника настоящую недлинную удочку. И я уже приносил домой небольших рыбок, которых бабушка жарила на сковородке.

А вечером она мне читала сказки из книги: «Сборник русских народных сказок». Была прочитана сказка «О золотой рыбке», но из народных, из сборника, были такие сказки, которые я никогда потом нигде не слышал:

Сказка о Ерше Ершовиче.

Ершишко-кропачишко, ершишко нехороший

Склал вещи на телегу со своими мальками-ребятками;

Пошел он в Кам-реку, из Кам-реки в Трос-реку,

Из Трос-реки в Кубинское озеро,

Из Кубинского озера в Ростовское озеро.

И в этом озере выпросился остаться одну ночку.

От одной ночки – две ночки, от двух ночек – две недели,

От двух недель – два месяца, от двух месяцев – два года,

А от двух годов – жил тридцать лет.

Стал он по всему озеру похаживать,

Мелкую и крупную рыбу иглами покалывать.

Тогда мелкая и крупная рыба собрались в один круг

И стали выбирать себе судью праведную

И выбрали рыбу-сом с большим усом:

– Будь ты, – говорят, – нашим судьей.

Сом послал за ершом, будто бы, за добрым человеком и говорит:

– Ерш-ерш, добрая рыба! Почему ты нашим озером завладел? —

– Потому, – говорит ерш, – я вашим озером завладел, что ваше озеро Ростовское горело снизу и доверху, с Петрова дня до Ильина. Выгорело оно снизу доверху и запустело. Зато теперь ерша повсюду навалом.

– Ни вовек, – говорит рыба-сом, – наше озеро не горело! Есть ли у тебя в том свидетели или грамоты письменные да печати крепкие?

– Есть у меня в том свидетели и печати крепкие грамоты письменные: вот, сорога-рыба на пожаре была, глаза запалила, и понынче у неё глаза красные.

И посылает сом-рыба за сорогой: стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туда же понятыми… – зовут они сорогу-рыбу:

– Сорога-рыба! Зовет тебя рыба сом с большим усом пред свое величество.

Сорога-рыба, подойдя к рыбе-сом, кланялась. И говорит ей сом:

– Здорова сорога-рыба, вдова честнАя! Горело ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина?

– Ни вовек-то, говорит сорога-рыба, не горело озеро наше, а глаза красные от слез моих овдовелых.

Говорит сом-рыба:

– Слышишь Ерш, добрый человек! Сорога-рыба в глаза тебя обвинила.

– А сорога тут же примолвила:

– Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает!

Ерш не унывает, да на бога своего уповает.

– Есть же еще у меня свидетели: окунь-рыба на пожаре был, головешки носил, и понынче у него крылья красны.

Опять: стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туда же понятых (это государственные посыльные), приходят к окуню и говорят:

– Окунь-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.

И приходит окунь-рыба. Говорит ему сом:

– Скажи, окунь-рыба, горело ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина?

– Ни вовек-то, – говорит, не горело наше озеро! Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает, а что перья красны, – на солнышко выскакиваю, когда мальков гоняю, вот и опалился.

Ерш не унывает, на своего бога уповает, и говорит сом-рыбе:

– Есть же у меня в том свидетели: щука-рыба, вдова честнАя, притом не мотыга, на месте сидит, скажет истинную правду. Она на пожаре была, головешки носила и поныне у неё спина черна.

И снова: стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей туда же понятых, приходят к щуке и говорят:

– Щука-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.

Щука рыба, подходя к рыбе-сом, кланялась:

– Здравствуй, ваше величество!

– Здравствуй, щука-рыба, вдова честнАя, притом не мотыга (не проматывает, значит, добро свое), – говорит сом, – горело ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина?

Щука-рыба отвечает:

– Ни вовек-то не горело наше озеро Ростовское! Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает! А что спина черна, так на солнышке загорела, когда я среди кувшинок и травы стою под поверхностью воды и добычу ожидаю-караулю.

Ерш не унывает, да всё на своего бога уповает:

– Есть же, есть, – говорит, – у меня свидетели: налим-рыба на пожаре был, головешки носил, и поныне он черен весь.

Снова: стрелец-боец (это рыба елец), карась-палач, две горсти мелких молей (что по верху плавают, чиклейкой называются) туда же понятых, приходят к налим-рыбе и говорят:

– Налим-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.

– Ах братцы! – говорит налим, – Нате вам гривну за труды и на волокиту; у меня губы толстые, брюхо большое, в городах не бывал, пред судьями не стаивал, говорить не умею, кланяться не могу.

Эти государевы посыльные и пошли по домам. А тут поймали ерша и посадили его в петлю, да на берег выкинули. По ершовым молитвам бог дал дождь да слякоть. Ерш из петли-то и выскочил. Пошел он в Кубинское озеро, из Кубинского озера в Трос-реку, из Трос-реки в Кам-реку. В Кам-реке идут щука да осетр, а ерш им говорит:

– Куда вас черт понес? Не ходите выше по течению, я там был и хорошего не видел!

Услыхали рыбаки Ершов голос тонкий и стали Ерша ловить. Пришел Бродилка-рыбак – бросил ерша в лодку себе, пришел Петрушка-рыбак – бросил Ерша в плетушку свою:

– Наварю, говорит, ухи, да и покушаю.

Тут и сказочке конец, а уха из ерша и без хлеба хороша да навариста, хлебай её горячую и питательную!

Часть 3

Наша деревня не зря называлась Старая. У нас, ближе к лесу и поросшая тонкими деревцами вокруг, стояла разваленная и обгоревшая барская усадьба, её ещё называли Даниловской усадьбой. Это был большой двухэтажный дом без крыши, с пустыми проемами и дверей и окон. И еще пара домиков одноэтажных, стоящих среди лесочка квадратными каменными коробками. Усадьбу сожгли во время революции в 1917 году. А потом она заросла чапыжником и березками вокруг.

Развалины находились недалеко от лесной старой дороги в район. В недавнюю пору, говорят после Войны (1945), построили колхозники новую дорогу по косогору, – наверху дальнего от реки конца деревни. По лесной дороге, мимо старой усадьбы, редко ездили машины, но постоянно ходили люди пешком, чтобы не делать крюк километра два, и ездили на телегах запряженных лошадьми.

Провинция, уезд – по старинному, деревня затерянная в лесу – это особая своя страна, особый мир: там мельчайшие слухи и вести растекаются во все стороны не хуже радио, все встречаются в магазине, он один на 5 или 6 деревень. А телевизоров там мало, у некоторых домов нет антенн, повешенных на длинных восьмиметровых шестах-палках.

Вначале, давно ещё, мальчишки и юноши бегали в развалины Старой (деревни), «на усадьбу», играть. Но случилось, что погиб один из мальчиков, – упал с высоты второго этажа на камни и ударился об камни головой. Тогда же родился слух, превратившийся в легенду, в миф, обрастая в молве народной подробностями. И вскоре во всех трех и в других деревнях многие жители твердо знали и верили, – что среди развалин усадьбы, под камнями лежит обгорелый барин Данила. И что по ночам он вылазит из-под камней и ходит по всей усадьбе и вокруг и горько плачет, взывая о погребении, он желает обрести себе могилу. И мальчика именно тот, обгорелый Данила-призрак столкнул со второго этажа, так как была уже ночь, хоть и летняя, светлая. В развалинах, скрытых за ветками было уже темно.

И вот, решились мы с мальчишкой соседом пойти посмотреть развалины усадьбы. А чтобы было не так страшно, сосед Женька взял с собой свою собаку….

Вечером, как послушный мальчик, рассказал я бабушке, что ходил на развалины. А бабушка немного пожурила меня и сказала, что нечего нам туда ходить, и нет там ничего необычного. А про призраки и видения сказала, что это черти и бесы соблазняют и пугают людей.

В тот вечер она рассказала мне другую историю-сказку, «Про охотника»:

Раньше охотники за шкурками зверей, за соболем и за белками, уходили зимой далеко в лес и жили там в небольших домиках – в «Заимках». А леса наши тянутся от самой Волги реки, до самых Уральских гор и дальше в самую Сибирь. Они ставили капканы около таежных ручьев-источников и по оврагам, где зверь, соболь живет, и ходили с собаками лайками по лесу вокруг Заимки своей за белками.

Так вот. Один молодой охотник остался зимовать в лесу. Каждый вечер ложился он в своей заимке и любил играть на свирели, на дудочке. И как только заиграет – слышно было, что кто-то невидимкой перед ним пляшет, перед полатями, где он лежал, только одежда-платье шуршит, и ноги по полу топают тихонечко. Захотелось ему увидеть, кто такой пляшет. Однако что ни делал, пытался ловить-ухватить и как не ухитрялся – всё даром!

Рассказал он про это диво своему товарищу, когда встретил его в деревне: раз в ползимы приходят охотники, ушедшие в лес, домой за продуктами, под новый год, праздник встретить.

– Эх, приятель! – сказал ему товарищ. – Да ты возьми свечу-лампадку, зажги и накрой её черепком, а сам ляг на полати свои и заиграй в свирель свою; коли опять невидимка плясать станет – ты в ту же минуту открой свечку; ну, тогда и увидишь, кто пляшет!

Молодой охотник похвалил товарища за совет, пошел на Заимку свою и вечером, как сказано было – так и сделал: взял лампадку с маслом и фитилем, зажег и прикрыл «черепком», (кружкой большой), а сам заиграл на свирели своей. Прислушался – опять кто-то пляшет под его музыку, только платье шумит, развевается! Открыл огонь – а перед ним стоит девица красавица.

– Ну, добрый молодец, – сказала она, – догадался ты меня подсмотреть, буду ж я тебя любить по правде.

С той поры начала она приходить к нему каждый вечер. Никому охотник про это не сказывал и так жил три года три сезона – от осени до весны. Под конец третьего года говорит девица парню:

– Ну, милый друг, недолго осталось нам с тобою в любви жить; приходит время совсем расставаться….

– Отчего так? —

– Да, видишь ли, отдают меня замуж в столицу, под большой мост, за черта, который там живет. Этот мост тем и славится, что многие прыгают с него, самоубийства совершают, чертом соблазненные.

– Как за чёрта! Какое тебе дело до нечистой силы? Или ты сама чертовка? – спрашивает молодой охотник.

– Нет, – говорит девица и рассказывает, – Я родилась в большом славном городе; отец мой был богатый купец; а попала я к нечистым оттого, что отец проклял меня, – так сильно проклятие родительское! Когда я была маленькая, подавала ему в один из жарких дней стакан браги медовухи, да нечаянно и уронила стакан на пол; отец осерчал, прикрикнул на меня: «Будь ты проклята! Экая дурища безрукая! Хоть бы чёрт тебя взял!». Только молвил он это слово, в ту же минуту убежала я, куда глаза глядят, и очутилась в каком-то каменном доме, у чертей под началом.

Прощаясь, красна девица дала парню небольшой платок расшитый узорчатый:

– Возьми, – говорит, – сама вышивала; когда станешь по мне скучать, найдет на тебя грусть-тоска великая, ты только взгляни на эту вышивку – тебе полегчает. —

Остался добрый молодец один, и как только придет ему на мысль прежняя любовь, – тяжко ему сделается, хоть руки на себя наложи! – возьмет он платочек вышитый, взглянет на узоры – и тоска пройдет.

Протекло с того времени год; сказал он про тот платочек своему товарищу, а тот украл этот платок волшебный, что всякую тоску-печаль снимает.

Парень начал сильно тосковать да с горя запоем пить, и до того дошел, что совсем пропился.

– Пойду, – говорит, – в столицу, найду тот мост и брошусь в воду; заодно пропадать! —

И пошел и нашел, и бросился с моста. Но в ту же минуту очутился он в другом царстве: кругом – зеленые поля, сады и рощи. Идет он дальше, видит, – стоит большой каменный дом; в окно смотрит та купеческая дочь, увидела его и кричит:

– Эй, милый! Поворачивай сюда; я здесь живу. – И выбежала к нему навстречу:

– Здравствуй, голубчик! Давно тебя не видала; уж и видеть-то не чаяла! —

Начала его целовать-миловать, всякими закусками и напитками угощать; а после спрятала его в особую горницу и научила: