Глава 2

Огромная черная ворона, сидевшая на заснеженной лиственнице, повела головой, щелкнула клювом и уставилась на дверь избушки, стоявшей неподалеку от леса. Ритмично застучал по кедровому стволу красавец дятел, и удары гулким эхом отразились от ближней сопки. В ельнике завозились красногрудые снегири и тут же вспорхнули, всполошенные куницей.

Зашумел ветер в заснеженной хвое сосновых вершин. Последние звезды тихо погасли в посветлевшем небе. Само небо словно бы уплотнилось и сузилось. Тайга, окончательно стряхнувшая с себя остатки ночного мрака, вставала во всем своем зимнем величии.

Из избушки вышел высокий статный мужчина в собачьих унтах, тулупе-самошиве и такой же самошивной ушанке. Мужчина этот одновременно напоминал и первопроходца времен Семена Дежнева, и положительного героя голливудского вестерна. Взгляд у него был точный, строгий, глаза окружены сетью мелких морщинок, как у каждого, кому долго и пристально приходится вглядываться в даль. Движения были точными и размеренными, и это выдавало в нем опытного и бывалого таежника.

Осмотревшись, он присел, почерпнул ладонью снег, растер его пальцами и понюхал.

– Пурга ночью была… – пробормотал он с интонациями человека, который долго живет в одиночестве и привык разговаривать сам с собой.

Из дверей выбежала черная мохнатая лайка и просительно взглянула хозяину в глаза – мол, ну что, пойдем на охоту?

– Пойдем, Амур, капканы проверим! – хозяин зимовья потрепал пса по загривку. – Только вот дай себя в порядок привести!

Со стороны заснеженного проселка заурчал автомобильный двигатель, печально хлипнули рессоры, и эти звуки заставили мужчину невольно обернуться.

На обочине притормозил полицейский «УАЗ» в полной боевой раскраске. Хозяин лесного домика с трудом удержался от витиеватого ругательства. На «уазике» прибыл начальник местного РОВД капитан Олег Прелясковский, один из немногочисленных представителей власти не только в Февральске, но и на многие сотни километров вокруг. Можно было не сомневаться, что этот мент приехал сюда не просто так.

Капитан Прелясковский – лысенький, пузатенький, зализанный, рано налившийся жирком – даже не соизволил протянуть хозяину руку.

– Ну, здравствуй, Каратаев, – бросил он развязно и без приглашения пошел в избушку.

Делать было нечего – хозяин с плохо скрываемым неудовольствием отправился за ним. Он знал, как следует принимать этого гостя. На столе в одночасье появился копченый рябчик, свежезаваренный индийский чай, соленые грузди и малосол из свежей нельмы. Подумав, хозяин избушки выставил на стол и бутылку питьевого спирта.

– Умеешь, Миша, начальство принимать, когда захочешь. – Начальник РОВД внимательно осмотрел бревенчатые стены, конопаченные мхом, висящие на стенах шкуры, добротную самодельную мебель. – Хотя и живешь небогато. Почему в город не перебрался до сих пор?

– Чтобы таких гостей, как ты, было где принимать… Да и было чем. Где я тебе в городе рябчиком разживусь?

– А вообще молодец, молодец… – не обращая внимания на реплику хозяина, продолжил правоохранитель. – Я вот раньше думал, что ты говно, а не мужик. Ну, когда на зону попал. Ошибался, оказывается…

Михаил никак не отреагировал на эту похвалу; лицо его оставалось непроницаемым и спокойным, словно деревянная маска северного идола. Тем временем Прелясковский налил себе спирта, отрезал копченой птицы и вопросительно взглянул на хозяина – мол, а что же ты?

– Не пью с утра, – спокойным басом ответил тот. – Ты же меня знаешь.

– Да ты и по вечерам не пьешь, здоровье бережешь, – снисходительно улыбнулся правоохранитель и немедленно выпил. – Ладно, догадываешься, зачем я к тебе?

– Никак нет, гражданин начальник.

– Да брось ты, Миша, ты ведь уже не на зоне. Вольный человек второй год! – Подумав, мент налил себе еще спирта. – Ты что – вообще не знаешь, что в Февральске произошло?

– А что там произошло?

– Гражданин Каратаев, вот скажи мне, как профессиональный охотник: ты с амурскими тиграми когда-нибудь сталкивался?

– Следы в тайге иногда вижу, – по размышлении ответил Каратаев, прикидывая, с чего это вдруг мент заинтересовался амурскими тиграми. – Царапины от когтей на древесной коре тоже пару раз замечал. Три или четыре раза приходилось и вживую встречаться. Издали, правда. Но стрелять как-то не случалось: ты ведь сам знаешь, что они в Красную книгу занесены.

– Боюсь, скоро нас, белых людей, надо будет в Красную книгу заносить! – засокрушался полицейский капитан. – По крайней мере тут, на Дальнем Востоке. Мало того что народ отсюда в Центральную Россию бежит, так еще и полосатый убийца объявился!

– Тигр-людоед? – недоверчиво прищурился охотник.

– Вот-вот.

– А откуда известно, что он людоед?

Прелясковский деловито допил спирт, зажевал малосольной рыбой, вновь заинтересованно взглянул на бутыль.

– Ты Дюню Ушастого знал?

– А кто это?

– Бомж, из опущенных, бутылки по всему Февральску собирал, а жил в заброшенном вагончике за помойкой. Да видел ты его сто раз, морда у того Дюни как печеное яблоко!

– Я с подобной публикой не дружу, – равнодушно напомнил охотник.

– А мне по должности как раз и положено дружить с гражданами разной степени маргинальности. И не только с охотниками, но и с бомжами. Короче, нашли вчера этого Дюню на окраине поселка, рядом с помойкой. То есть уже не самого Дюню, а то, что от него осталось. Сто процентов тигр, больше некому. Вот, взгляни, – Прелясковский протянул собеседнику пачку оперативных фотографий.

Каратаев спокойно перетасовал страшные снимки с окровавленными останками несчастного бомжа. Ни один мускул не дрогнул на лице охотника: за свою жизнь он и не на такое насмотрелся. Одна отдельная фотография с отпечатком огромной лапы в снегу сразу же привлекла внимание Миши.

– Это действительно тигр, – спокойно подтвердил промысловик-таежник. – И судя по всему, матерый. Скорее всего, самец. И что теперь?

– Как ты уже понял, сожрал этот тигр нашего Дюню без хлеба и соли, только голова да кости остались. Уж если этот зверь хоть раз человечины попробовал – то наверняка захочет еще раз.

– Тигры – они такие, – степенно согласился таежный охотник. – Обычно людоедами становятся или старые, или больные, или раненые животные, которые не могут или не хотят охотиться. Ведь человек – всегда легкая добыча! Да и люди в тайге обычно ведут себя очень беспечно. Ладно. А от меня что требуется? Ведь ты тут начальство, да и табельное оружие тебе по закону положено! Вот и охоться на своего людоеда!

– Из пистолета тигра не убить. К тому же его в тайге еще и найти надо. У нас на весь Февральск ты, Миша, – единственный профессиональный охотник-промысловик. Лучше тебя на сто верст вокруг никто не стреляет. Я бы даже сказал, что ты – единственный человек, который может найти на этого людоеда управу, – неуклюже подольстил мент и демагогически обобщил: – И вообще наши органы правопорядка всегда были сильны поддержкой честных граждан. Так что, если попадется тебе этот жуткий зверь, – стреляй сразу! А еще лучше – иди в тайгу и ищи его. Или капканы какие-нибудь поставь. Договорились?

– А ты меня потом в свою ментуру закроешь, – спокойно возразил Миша Каратаев. – Мол, нарушение правил охоты, злостное браконьерство, промысел зверя, занесенного в Красную книгу… Знаю я тебя!

При этих словах собеседника Прелясковский почему-то разнервничался, да так сильно, что сразу же налил себе еще спирта.

– Да ведь ты в тайге один будешь, без свидетелей! Пойми: вчера это чудовище бомжа схавало, сегодня – меня… или кого-нибудь из моих родных. А завтра – тебя!

– А вот меня оно точно не схавает! – успокоил охотник-промысловик. – Я-то таежные законы знаю!

– …и вообще: ты у меня договоришься! – продолжил правоохранитель, словно бы не расслышал реплики. – На тебя, ранее судимого, карабин зарегистрирован. А кто тебе его позволил – забыл?

– А я уже давно реабилитирован, у меня и справка есть, – вставил Миша, однако мент никак не отреагировал на эту реплику.

– Не забывай, что я тут и разрешительный отдел, и прокурор, и вообще – единственная верховная власть! – напомнил Прелясковский с нескрываемым высокомерием. – Ты хоть это понимаешь?

– Закон тайга, медведь хозяин, – напряженно прищурился Миша. – Ладно, не кипешуй. Давай сделаем так. Ты привези мне официальное разрешение на отстрел тигра-людоеда, на соответствующем бланке, с печатью и подписью, вот тогда я буду им заниматься. А без этого – извини, никак. Ты ведь мне конкретную уголовную статью предлагаешь. Любоваться балдохой сквозь решку мне больше не хочется… Насмотрелся в свое время.

И тут Прелясковский неожиданно согласился.

– Официальное разрешение, говоришь? Хорошо, сделаю. Только тогда уговор такой: ты тигра не просто пристрелишь, а мне еще и тушу принесешь. Со шкурой, клыками, хвостом, печенками-селезенками… ну, и всем остальным. За соответствующее, как говорится, вознаграждение. Только не от меня лично, а от поселковой администрации. Договорились?

– Когда принесешь, тогда и договариваться будем, – бросил хозяин избушки. – Что-то еще?

Начальник РОВД промолчал, захрустел соленым груздем. Глянул в угол, где на растяжке сушились уже выскобленные собольи шкурки. А затем произнес как бы невзначай:

– А все-таки зажиточный ты мужик, Миша! Наверное, кроме мехов, у тебя тут еще полные кладовые мороженой птицы и зверя?

– Не без того, – безо всяких эмоций ответил промысловик. – А еще соленые грибы, мороженые ягоды, мед, сушеные травы.

– И питьевой спирт, наверное, имеется?

– Привожу из Хабары, когда там бываю. Исключительно для хозяйственных нужд.

– А благодаря кому ты стал таким вот зажиточным? Благодаря своему оружию, рабочему, так сказать, инструменту. А кто тебе разрешение на этот карабин выписал? – бесстыдно напомнил мент. – Кстати, оно у тебя через два с половиной месяца заканчивается, другое надо будет оформлять. Ко мне пойдешь или в Хабару за тридевять земель поедешь?.. Я-то не настаиваю. Есть лишнее время – езжай в Хабаровск. Нет – подскочи на своей машине ко мне в райотдел, договоримся. Надеюсь, ты меня правильно понял?

Спустя минут двадцать поселковый правоохранитель, прижимая к груди пакет с дежурными подарками (мороженый глухарь, спирт, кедровое масло, нельма и выделанная соболья шкурка), двигался по протоптанной в снегу дорожке к своему «уазику».

А Миша, закинув за спину карабин, экономным шагом таежника уходил на лыжах в дремучую тайгу. Верный пес Амур бежал следом. Охотник тщательно прокладывал лыжню по свежему снегу, прикидывая маршрут, рассчитывал время. Каратаеву хотелось вернуться к себе еще засветло. Хотя и понимал, что теперь, когда в тайге объявился тигр-людоед, планировать что-нибудь наперед решительно невозможно…

* * *

Поселок Февральск, построенный еще сталинскими зэками в тридцатые годы прошлого века, когда-то был весьма многолюден. По слухам, еще лет тридцать назад тут жили почти сорок тысяч человек. Пик расцвета пришелся на семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века, когда неподалеку прокладывали ветку Байкало-Амурской магистрали. Тогда среди тайги появились поликлиника, новая школа, четыре асфальтированные улицы и даже Дом культуры. Однако теперь Февральск являл собой жалкое зрелище, и население поселка уменьшалось день ото дня. Народ с Дальнего Востока массово бежит на «Большую землю», то есть в Центральную Россию. Причин этому много: нечеловеческие условия жизни, суровый климат, отсутствие нормальной медицины, прогрессирующая нищета и невероятный беспредел местных властей… Да и «северные надбавки» давно уже отменены; сегодняшний Дальний Восток – это край огромных просторов и маленьких зарплат.

К тому же условия жизни в Приморье весьма специфические. Хронический недостаток витаминов приводит к тому, что уже к тридцати пяти годам у половины населения вставные зубы. Туберкулез, цинга и даже хроническая дистрофия тут тоже нередкие гости. Немногие могут такое вынести.

Так что теперь в поселке насчитывалось не более двенадцати тысяч населения. Те, кто помоложе да поамбициозней, давно уехали из Февральска в Центральную Россию. Остальные, преимущественно пенсионеры, доживали свой век тут. Рабочих мест в Февральске было немного: небольшая консервная фабрика, лесопилка да вертолетная часть на окраине. Поселковая жизнь была чудовищно убогой в своем однообразии. Серые рабочие будни, похожие друг на друга, как пуговицы на солдатской шинели, редкие праздники с дикими пьяными загулами, «ершик» в пивнухе по поводу выплаченной зарплаты… Местные нравы не отличались высокой моралью. В Февральске пили абсолютно все мужчины и большая часть женщин, притом пить начинали не позже, чем с четырнадцати. Тотальное воровство и незамысловатый разврат были нормой жизни для большинства. Посельчан не смущали ни малолетки, начинающие трахаться с двенадцати, ни десятиклассницы, по нескольку раз переболевшие «сифоном», ни пьяные драки, которые случались на февральских улицах по три-четыре раза в неделю. Да и невероятное количество бомжей, облюбовавших Февральск из-за близости к БАМу, также растлевало сельчан. С каждым днем бомжей становилось все больше и больше, равно как и нелегалов-китайцев, которые пачками прибывали из-за Амура под видом челноков-торговцев, но возвращаться в Поднебесную не спешили.

Однако и все без исключения местные, и бомжи, и даже недавно прибывшие китайцы прекрасно знали Михаила Каратаева. Человек этот был в Февральске личностью очень известной: потомственный охотник-промысловик, ветеран последней войны на Северном Кавказе, лучший таежный следопыт во всех здешних краях…

Каратаев происходил из «кержаков» – так испокон веков называют в Сибири и на Дальнем Востоке староверов, чьи предки перебрались сюда еще в восемнадцатом веке от притеснений московских царей. Люди эти отличаются не только редкостным трудолюбием и похвальной трезвостью, но и неиспорченной нравственностью. Скиты и поселки староверов всегда выделялись чистотой и ухоженностью – особенно на фоне «разлюли-малины» бывших зэков и отставных вертухаев, массово оседавших неподалеку от исправительных лагерей в шестидесятых-семидесятых. Среди староверов практически никогда не встречалось нищих, брошенных детей и чудовищного распутства, как это можно наблюдать в Приморье на каждом шагу. Выходцы из староверческих семей никогда не пили и не воровали. Безделье считалось одним из тягчайших пороков.

Поначалу у Миши было все, как у всех поселковых детей: школа, походы в тайгу за грибами и ягодами, незамысловатые детские игры, посильная помощь родителям. Разве что стрелял он куда лучше всех своих сверстников, что и неудивительно: с охотничьим оружием Миша познакомился едва ли не раньше, чем с букварем. Отменное здоровье и выносливость позволили Каратаеву попасть в элитную часть ВДВ. О своей службе на Северном Кавказе охотник не любил распространяться, но медаль «За отвагу» красноречиво свидетельствовала, что Миша наверняка не отсиживался за чужими спинами. Демобилизовавшись, он отверг заманчивые предложения поступить на контракт или пойти в военный институт, и вернулся на родину. Охотником был его отец, охотниками были его дед, прадед, прапрадед… Вот и Каратаев решил продолжить давнюю семейную традицию. Что-что, а дальневосточную тайгу он знал куда лучше, чем начальник РОВД Прелясковский – свой кабинет. Тайга была его настоящей семьей и, кажется, одной из немногих привязанностей в жизни.

Сперва все складывалось как нельзя лучше. Миша регулярно ходил в тайгу, ставил силки и капканы, бил зверя и птицу из карабина, регулярно сдавал шкурки в Хабаре. Сильно на этом, конечно, не разбогатеешь, однако потомственный промысловик слыл в Февральске человеком небедным. К тому же таежный охотник почти не выпивал, занимался хозяйством и вообще имел репутацию «мужчины самостоятельного».

И вот три года назад Миша вновь отправился в Хабаровск, сдавать добытую пушнину перекупщику. Как часто водится у дальневосточных барыг, перекупщик этот водил взаимовыгодную дружбу с ментами, которые его крышевали. Менты и взяли охотника-промысловика непосредственно после получения наличных денег, потребовав впредь делиться «с половины», в противном случае обещали огромные неприятности. Предложение Каратаеву не понравилось – он просто послал вымогателей куда подальше. Мол, и отец мой был охотником-промысловиком, и дед, и прадед, и прапрадед, и никто из них никому «с половины» не отстегивал. Как выяснилось чуть позже, сделал он это очень зря: на следующее утро Мишу «приняли» прямо на автобусном вокзале и отвезли в райотдел, где предъявили фотографию трупа какого-то бизнесмена, выловленного в карьерах. Мол, мужик этот был застрелен точно из такого же карабина, как твой, так что колись – за что замочил, при каких обстоятельствах…

И хотя в уголовном деле об этом убийстве зияли огромные дыры, ни прокурор, ни судья не захотели их замечать. Как и следовало ожидать, «кассационка» также осталась без должного внимания. Осужденный Каратаев пошел по этапу на зону. Правда, просидел он там всего лишь полтора года вместо положенных пятнадцати: так уж получилось, что другие менты нашли не только настоящих убийц, но и неопровержимые улики непричастности к преступлению осужденного…

Как и положено, был пересуд. Каратаева с извинениями выпустили и даже выплатили ему компенсацию – только бы этот упорный человек не поднимал шум. Однако потомственный охотник-промысловик не захотел больше жить среди людей. Он окончательно поселился в тайге отшельником и почти ни с кем не водил дружбу. Правда, по слухам, Мишу нередко видели у дома медсестры из местного гарнизона Тани Дробязко. По другим слухам, молодые люди вроде бы даже недавно подали заявление в ЗАГС. Однако слухи эти так и оставались слухами – никто их не подтверждал и не опровергал.

Многие уважали его, не понимая. Многие понимали, но осуждали. Как бы то ни было, но вслух своих мыслей и уж тем более оценок никто из посельчан не высказывал. Каратаева в поселке побаивались. Все знали, что он скуп на слова и скор на расправу. Знали также и то, что Миша – человек по-своему очень добрый и честный и расправа никогда не бывает несправедливой…

…Короткие лыжи, подбитые лосиным камусом, мерно продвигались, уплотняя снег. Лайка бежала за хозяином следом по твердому насту. До капканов, поставленных вчера вечером, оставалось всего ничего – километра четыре.

Неожиданно сердце опытного охотника тревожно забилось; на девственно-белом снегу отчетливо проступали крупные следы… Их нельзя было спутать ни с чьими другими; конечно же, это был тигр и, судя по размеру следа, тот самый людоед.

Остановившись, Михаил осторожно снял с плеча карабин и прислушался. Звенящая тишина царила среди укрытых снегом деревьев. Но тишина тут, в тайге, всегда была обманчивой; коварный и кровожадный хищник мог притаиться за любым сугробом.

Положив палки на наст и стараясь не шуметь, охотник осторожно присел на одно колено и принялся внимательно изучать следы.

Каратаев понял: тигр прошел здесь недавно, максимум полчаса назад.