Глава 2

Скрип деревянных ступеней, шуршание пожухлой травы под ногами, тихий стук калитки – казалось, в абсолютном предрассветном безмолвии любой звук разносится на сотни метров по округе.

«Это страх, от напряжения шалят нервы. Все спят, никто не услышит, дом самый крайний в поселке. Этот путь – безопасный». – Александр мысленно успокаивал себя, пока торопливо шагал по скользкой от росы траве в сторону чернеющей стены деревьев.

С каждым шагом он пытался выровнять частое дыхание, расслабить скрученные в тугую пружину конечности. Вот последние шаги по открытому, заросшему бурьяном полю, и можно выдохнуть, остановиться на несколько секунд за деревьями, чтобы глаза привыкли к темноте. Луна пряталась за серыми тучами, от этого Канунников никак не мог понять, в какую сторону ему двигаться. Он сделал шаг, другой, уткнулся в высокую стену кустов, слева нащупал на стволах деревьев мох и замер, пытаясь определить направление. Сейчас бы компас или фонарик! И тут же про себя усмехнулся: «И что это даст? Только выдаст рыскающим в лесу фашистам. Не знаю, где какие стороны света, вместо карты – нарисованная Агнешкой схема».

Он чувствовал себя в ночном лесу нелепо: одетый в добротное драповое пальто, в хорошо сшитом костюме зажиточного аптекаря, с кожаным саквояжем в руках. Сейчас этот городской наряд не имеет никакого значения, только цепляется за высокие кусты, тянет своей тяжестью вниз, не спасая от ночной сырости.

От злости Канунников двинулся напролом, задевая полами пальто за ветки и чертыхаясь вполголоса. Он упрямо шагал все глубже в гущу деревьев.

Вдруг его словно током ударило от тихого звука: в тишине спящего леса кто-то еле слышно стонал. Лейтенант успел разобрать родное и знакомое: «Помогите».

Канунников кинулся на голос. Стараясь удержаться от крика, он громко зашептал:

– Товарищи! Вы где? Подайте голос! Я иду на помощь!

Он метался между кустами, хватаясь за ветки деревьев. Внутри билась живым пульсом надежда: кто-то из беглецов, кроме него, смог уйти от немецкой облавы, кто-то из сбежавших выжил!

Толстобокая луна выкатилась наконец из-за черной тучки. В ее свете Александр шагнул вперед и тут же рухнул вниз, отчаянно хватаясь руками за скользкие стены ямы. Ногу пронзила боль, он дернулся от жгучего ощущения и тут же захлебнулся собственным криком, позабыв о ступне, которую разодрал торчащий из земли сухой корень.

На него смотрели мертвецы. Пустые остекленевшие глаза, застывшие скуластые лица, выгнувшиеся в неестественных позах тела, худые после нескольких месяцев, проведенных в лагере. Его товарищи, его сокамерники по блоку С, бежавшие вместе с ним, теперь лежали здесь, изрешеченные пулями. Им даже не дали упокоения после смерти, так и бросили гнить непогребенными в сыром лесном овраге. Ему показалось, что мертвые смотрят на него с укором: «Мы тоже хотели жить, мы тоже хотели спастись».

Из жуткого ощущения его вырвал тихий стон. Лежащий у отвесной стены человек еле слышно простонал:

– Помогите. Пить.

Канунников ринулся к нему, зашептал прямо в лицо, покрытое коркой засохшей крови:

– Товарищ, товарищ, это я, Александр Канунников. Я спасу вас, слышите! Помогу! Я вытащу вас отсюда!

Выживший опять застонал:

– Пить. Воды.

«Он уже вторые сутки без воды, у него обезвоживание. Нужна вода, срочно! Какой же я идиот, надо было сразу набрать фляжку у Агнешки! Река! О ней говорила Анна». – Он вспомнил: здесь рядом должна быть река из ледяных подземных ключей, которая укрыла его от лагерных овчарок.

Саша прижался губами к уху раненого:

– Держись, товарищ, держись. Я сейчас принесу воды. Сейчас. А потом наверх, из могилы, подальше от смерти. Держись!

Александр отбросил в сторону саквояж и ухватился за тот самый корень, который глубоко оцарапал ему ступню. Подтянулся, собирая на себя поток грязи, оттолкнулся ногами и вцепился во влажную траву на краю ямы. Еще рывок, еще, и вот он уже выкарабкался на поверхность. Ноги понесли его сами. Теперь Канунников продирался через заросли быстрее, различая знакомые ориентиры и понимая, куда идти. Двигаться при лунном свете было проще. А еще его вело желание помочь умирающему товарищу.

«Воды во фляжку, потом ножом нарубить лап или широких веток. Привяжу его ремнем и вытяну наверх. Лекарства есть, одежда сухая в саквояже. Выхожу. А потом вместе проще будет». – В надежде спасти человека, затеплившейся внутри словно огонек, Саша быстро пробрался через частые кусты вдоль ручья. Он огляделся по сторонам, спустился по берегу к воде и наклонился с фляжкой, чтобы зачерпнуть воду. И тут же боковым зрением различил в сером предрассветном тумане тонкие худые ноги по щиколотку в воде, самодельную сеть из прутьев, испуганный взгляд и открытый в немом крике рот.

Удар! Перед глазами колыхнулась красная вуаль, от огненного всполоха боли в виске вода вдруг взмыла вверх и окатила его с ног до головы. Холод и боль смешались, Канунникова накрыло плотным, как одеяло, обмороком. Он уронил фляжку в воду и рухнул на землю.

* * *

– Карманы смотрел?

– Смотрел, батя, нет ничего. – Высокий, срывающийся на фальцет молодой голос ответил над самым ухом. Ладони охлопали грудь и бока Канунникова. – Нет ничего ни в карманах, ни в подкладке. Фляжка только в руках у него была, и все.

– Товарищ капитан, Петр Васильевич, да что там думать, по одежде же видно, что это поляк. Вдруг это переодетый гестаповец? – произнес другой, мягкий голос. – Кто бы это ни был, он для нас опасен. Ненужный свидетель. Он видел у ручья Игоря и Елизавету. Донесет в абвер, и нас достанут из-под земли. Его надо ликвидировать.

Сквозь звон в ушах раздался короткий смешок:

– Скор ты, Сорока, на приказы. Ликвидировать. Сам будешь этим заниматься? Придется голыми руками душить, оружия-то у нас нет. – Через несколько секунд тишины Петр Васильевич уточнил: – Ну что стоишь? Выполняй свой же приказ – ликвидируй.

От напряженной тишины связанный Канунников заерзал на земле и замычал, пытаясь сказать, что он тоже русский, свой. Но рот был туго набит мхом, а сверху еще затянут холщовым мешком.

– Мычит, да как громко! Услышат ведь! – испуганно зашептал мальчишеский срывающийся голос. – Тише! Штиль! Чиса! Замкни ше или шмертць! Зрозумяне, пан, зрозумяне, чиса!

В разговор вмешалась женщина:

– Игорь, не разговаривай с ним. Подойди ко мне, забирай воду и хворост, идем к землянке.

– Мам, только я знаю немного польский и немецкий. Можно я останусь? Я смогу с ним поговорить…

– Нет! – Женщина крикнула шепотом, но в ее голосе сквозил ужас. – Делай то, что я сказала. Твой отец пускай сам все решает, ребенку тут делать нечего.

Мальчишка горячо возразил:

– Я уже не ребенок, мне шестнадцать!

В ответ раздался звук пощечины и полный боли тихий вскрик:

– Я уже потеряла дочь! И фашисты не лишат меня сына! Пускай допрашивают, убивают, делают с этим поляком что угодно, но ты идешь со мной.

– Делай, что мать сказала, – коротко приказал Петр Васильевич.

Тихий плеск шагов через ручей, и над поймой повисла гнетущая тишина. Никто не решался первым взяться за дело – убить захваченного чужака. А пока текли секунды, Александр мучительно соображал, как ему подать знак. Во рту – кляп, руки связаны накрепко за спиной, даже ноги ему скрутили поясом от пальто. И тут его озарило – надо петь, вернее мычать, что-то известное – мелодию, которую знает только советский человек, например, гимн, чтобы они поняли, что под польским маскарадом скрывается свой.

– Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов… – замычал Саша.

Из-за мешковины на лице пленник не видел, что головы Сороки и Петра повернулись к нему, но почувствовал, как внимательно вслушиваются они в эти звуки.

«Надо что-то совсем родное, что-то наше, советское!» – Он вдохнул побольше воздуха и замычал с новой силой:

– В лесу родилась елочка.

Сорока протянул удивленно:

– Кажется, это русский. Слышите, «Елочку» мычит?

Романчук задумчиво подтвердил:

– Похоже. Поляки ее вряд ли знают.

Канунников закрыл глаза от напряжения, обрывки мелодий сплелись с картинками воспоминаний. Вот он идет на своем первом параде по плацу во время выпуска из училища связи под гимн СССР, вот поет песню про елочку в блестящем хороводе вокруг украшенного ароматного деревца в подшефной школе. Наденька! Блестящие кудри, огромные голубые глаза и летящий в вальсе подол платья! Вальс «На сопках Маньчжурии»! Тот самый, под который они плыли парой на школьном выпускном:

 
Ночь подошла,
Сумрак на землю лег,
Тонут во мгле пустынные сопки,
Тучей закрыт восток.
 

Петр Васильевич сдернул удушливый мешок с лица Канунникова:

– Ты русский?

Александру в ответ удалось лишь простонать с усилием:

– Угу.

Теперь он мог рассмотреть Петра Васильевича: крепкий широкоплечий мужчина средних лет с петлицами капитана на грязной военной форме пограничника, густые усы с проседью и бритая наголо голова. Рядом круглыми маленькими глазками с любопытством рассматривал Канунникова мешковатый человечек. Тело его, как и голос, и движения были обманчиво мягкими и плавными, словно пышное тесто. Но в глубине быстрого цепкого взгляда чувствовалась сталь.

Романчук вытащил из Сашиного рта остатки мха и предупредил:

– Пикнешь – сразу в рожу!

Саша отплевался, втянул носом воздух и прохрипел:

– Младший лейтенант Канунников, рота связи… В сентябре попал в плен, бежал из концлагеря.

Капитан распустил тугой узел на руках.

– Дальше сам. Откуда здесь? Еще и в таком наряде? – Он кивнул на пальто и костюм. – Это гражданская одежда. Местного ограбил?

Саша с трудом сел, размял онемевшие руки и принялся рассказывать, как оказался в окружении, потом в плену, а дальше в лагере. Рассказывая о своем побеге и пани Агнешке, он вспомнил о выжившем беглеце, который ждал в братской могиле глотка воды.

– Товарищи, надо срочно ему помочь! Вытащить из ямы, подлечить. У меня в чемоданчике есть лекарства. Промоем раны, осмотрим. Это же невероятная удача – он выжил во время расстрела. Единственный из всех, кто бежал вместе со мной из лагеря.

Мужики переглянулись, в глазах виднелось сомнение – стоит ли верить этому странному парню, вдруг это провокация? Рассвет уже раскатывался над кронами деревьев, а значит, находиться в открытую в лесу, тем более после побега узников из концентрационного лагеря, сейчас крайне опасно.

– Тише ты, – разлился бархатом голос Сороки. – Патрули сегодня будут прочесывать лес. Мы должны быть осторожны. Хорошо, что ты нас встретил, а не фрицев.

Саша потер тугую пульсирующую шишку над ухом, куда ему угодил палкой перепуганный появлением незнакомца Игорь. И уже шепотом предложил:

– Давайте я доведу вас до ямы. Вместе вытащим раненого и отнесем в укрытие.

Петр Васильевич кивнул – показывай дорогу. Саша подскочил, чуть не рухнул снова из-за онемевших ног и бросился в сторону ямы. За ним ровно зашагал Романчук, а рядом, перебирая короткими ногами, сноровистый Сорока. По пути представился:

– Олег Гаврилович Сорока, капитан особого отдела НКВД военного гарнизона на территории Польши, – кивнул в сторону широкоплечего Петра. – Это Петр Васильевич Романчук, наш командир, капитан гарнизона пограничников. Был, – помедлив, добавил особист. – Сейчас отряда нет. Но все равно товарищ Романчук старше нас всех, а значит, является командиром нашей группы.

Романчук обогнал их, он уже приметил овраг. Коротко бросил через плечо:

– Лучше – Василич или дядя Вася. А на реке была Елизавета, жена моя. И Игорь, сын. – Голос его звучал заметно теплее, словно Романчук решил довериться парню, на которого они наткнулись в чужом лесу.

Теперь Сорока засыпал вопросами новичка:

– Как вы в плен попали? Кто придумал совершить побег из лагеря? Вы уверены, что остальные, кроме вас, погибли? Сколько там охраны? Как, говорите, ваш блок назывался, блок Г?

«Он опасается, – по торопливому тону вдруг понял Александр. – Боится, что я предатель, провокатор из абвера или гестапо. Пришел их выманить, рассказываю легенду о побеге из лагеря. Поэтому он переспрашивает, перепроверяет каждое мое слово, хочет на лжи поймать».

Саша было открыл рот, чтобы сказать что-то едкое, злое, уязвить подозрительного особиста, как вдруг снова раздался стон из общей могилы. В этот момент Александр будто протрезвел, обида из-за недоверия растворилась, как грязная лужица на солнце. Они в лесу, совершенно беззащитные перед гитлеровцами, на оккупированной врагом территории. Сейчас в таком положении нельзя отвлекаться на глупые обиды или личные распри. Только вместе, сообща они смогут выбраться из страшной ловушки.

Дядя Вася уже примерялся возле ямы, выбивая сапогами ступеньки-ямки в земляной отвесной стене.

– Ремень держи. – Он сунул конец кожаного ремня в руки Канунникову, а сам ухватился за другой. Хмыкнул, окинув взглядом пошатывающегося парня, и обратился к Сороке: – Подстрахуй.

Тот с готовностью вцепился в ремень. Дядя Вася начал медленно перебирать руками, чтобы осторожно соскользнуть в сырую глубину.

Через минуту из ямы раздался новый глухой приказ:

– Пальто давай.

Александр скинул длинное одеяние, сбросил его вниз. А сам улегся на живот и свесился над ямой.

– Ну что там, сможем достать? Воды ему дайте. Он пить просил.

– Еще ремень нужен. – Василич внизу уже укутывал в пальто стонущего человека, застегивая на нем пуговицы, так чтобы пальто превратилось в плотный кокон, удерживающий тело.

– Есть, – по-военному бросил Канунников, поняв, что майор болтать не любит, так же как и слушать пустые разговоры. Видимо, словоохотливости энкавэдэшника с говорящей фамилией ему хватало за глаза. Он расстегнул кожаный ремень, который заботливо вручила ему Анна, и скинул его вниз.

Капитан соорудил из ремней что-то вроде сбруи, в которую уложил раненого. В несколько рывков они смогли вытащить истощенное тело наверх. Следом вылетел саквояж аптекаря Дашевского, а уже потом Василич протянул руку сам:

– Давай, лейтенант, подмогни. Ремень сними с него. Потом мне кинешь и тягай.

Общими усилиями все оказались на поверхности. Сорока вцепился в саквояж, с любопытством разглядывая добротную сумку с латунными замками. Канунников с Василичем ухватились за полы пальто и потащили раненого в глубину чащи. Саша старался ступать аккуратно, ногами нащупывая торчащие корни и провалы в толстом ковре из хвои и мха. Но беглец все равно стонал от каждого толчка в своем коконе, на рукавах под ним растекались красные разводы крови, что сочилась из ран.

Пройдя через ручей, а потом по неприметной просеке в густых зарослях, Сорока заметно занервничал и беспокойно предложил:

– В землянку все не влезем. Давайте мы с Александром останемся на карауле. Елизавета осмотрит пострадавшего. Она все-таки медсестра. Хотя ему, конечно, надо бы в госпиталь к настоящим врачам.

Петр Васильевич метнул на особиста раздраженный взгляд, но все же коротко кивнул. Они прошли по просеке, потом в два приема перевалили безвольное тело через природную гряду камней, отчего раненый снова тихо застонал, но так и не открыл глаза.

Рядом с тесным кругом деревьев Романчук мягко опустил на землю свой край пальто:

– Иди, лейтенант. Лиза его посмотрит. Я сообщу.

Сорока потянул Сашку за рукав обратно за каменный забор:

– За мной. У нас есть пункт наблюдения. Удобное дерево, с него даже крыши лагеря видно.

Они пошли петлять по густому сосняку, по рыжим иголкам, продираясь сквозь широкие колючие лапы.

Оставшись наедине с энкавэдэшником, Канунников не выдержал:

– Олег Гаврилович, вы ведь мне не доверяете? Даже сейчас сделали все, чтобы я не смог увидеть, где расположено укрытие. Как же так, я ведь советский офицер, такой же гражданин, как и вы. А вы из-за тряпок, из-за одежды мне не верите…

Сорока прищурился:

– Александр, вы на моем месте тоже бы в каждом подозревали провокатора. Посудите сами, мы кое-как спаслись от наступающих немцев. В лесу уже третью неделю прячемся, думаем, как выйти к своим, от каждого шороха вздрагиваем, и вдруг появляетесь вы. Одеты, как зажиточный пан, никаких документов нет. Рассказываете какие-то сказки о побеге из концентрационного лагеря. Мы ведь ходили туда с Петром Василичем на разведку: убежать из лагеря нереально. По периметру часовые, колючая проволока, собаки, стена высотою в два метра. Ну не может обычный человек оттуда выбраться.

Александра затрясло, он остановился и хрипло выдавил:

– Не может. Только там были сотни людей. Они все пошли на смерть, пожертвовали собой, чтобы отвлечь охрану, замкнуть цепь и дать шанс немногим выжить. Поэтому у меня получилось сделать невозможное!

Сорока испуганно начал озираться и приложил палец к губам – тише! Прошептал не то с укоризной, не то с упреком:

– Из-за этого лагеря мы и сидим на местном болоте.

– Готовите нападение на концлагерь? – удивился Александр. – Я знаю, как расположены вышки, прожекторы по периметру. Правда, колючая проволока под напряжением. Но ее можно замкнуть – мы так и сделали. Я смогу нарисовать схему лагеря. Расписание охраны, в какой момент включается освещение, меняются посты.

Сорока удрученно махнул в ответ рукой:

– Бесполезно это. Глупая затея. Нас четверо, вы – пятый, хотя Елизавету и Игоря можно не считать. Женщина и подросток – считай, обуза, а не помощь. Теперь еще вот вы и тяжелораненый добавились. С таким отрядом какие диверсии! Глупость, бред. Петр Васильевич каждый день проводит вылазки к территории лагеря, распорядок мы и сами выучили, только… – особист метнул осторожный взгляд в чащу, где среди корней скрывался вход в подземное убежище, – …никаких подвижек. Без оружия, вдвоем или втроем с тюремной охраной не справиться. Никого мы не освободим. Только сами сгинем. Наше спасение – это железная дорога на восток. Ведь понятно, что только так можно добраться до границы. Вермахт все эти составы тащит через Польшу к границе с СССР. До своих можно добраться за неделю, а потом сражаться против фашистов.

Александр почти не видел собеседника, стоял, прислонившись к огромной сосне. Хотя по набирающему горячую досаду шепоту услышал, что осторожный энкавэдэшник не в силах сдержать внутреннее раздражение. Обволакивающий бархат его голоса превратился в звенящий металл:

– А мы торчим здесь. Потому что Романчук бредит идеей освободить узников лагеря. Понимаю, у них трагедия, горе. Когда нас окружили, мы вырвались из кольца, а его дочка не успела – немцы захватили. Поэтому мы торчим на этом болоте, прямо под носом у фрицев. Я понимаю, Елизавета – мать и женщина, но Петр Васильевич – опытный кадровый военный. Командир, коммунист. Он же должен понимать, что мы не сможем остановить машину смерти. Спасаться надо тем, кто остался на свободе. К своим идти. Мы там нужнее, вместо этого время теряем на фантазии! Они даже не знают точно, жива ли еще девочка!

Сорока внезапно замолк: между деревьями показалась темная, тонкая, как веточка, фигурка. Это была Елизавета. Лицо ее окаменело от горя, волосы с седыми прядями собраны в строгий пучок. Глухой голос позвал:

– Саша, это ведь вы, да?

Канунников с усилием сделал несколько шагов. Голова кружилась после удара, а тело до сих пор не слушалось от накрывающих приступов слабости.

Когда он подошел ближе, заметил: Елизавета оказалась ему ростом едва ли по плечо. Ей пришлось запрокидывать голову, чтобы заглянуть в лицо лейтенанту. На него смотрели большие темные глаза, женщина выглядела крайне измученной, до того осунулось ее лицо, запали щеки и опустились грустной скобкой губы. Она со вздохом кивнула в сторону валунов, которые закрывали поляну с подземным убежищем.