Юра почему-то вспомнил ту зиму, особенно долгую и тяжёлую, когда в доме оставался один чёрный чай, а обо всём остальном можно было и не мечтать. Они и не мечтали: жизнь казалась простой и бесконечной, он был совсем молодой, и кости у него тогда были не такие перебитые, и сердце – не такое изношенное. Алёна легко переносила их бедность, ничего, говорила, будешь собирать полные стадионы – обязательно заработаешь. Можно подождать. Они неделями скитались по квартирам знакомых, ночевали на полу, пили на зимних крышах. Золотое время, думал Юра теперь. Всё только начиналось, всё шло им в руки, и лишь их легкомыслие и наплевательство не позволяли им прямо тогда вытрясти из мира то, что им принадлежало по праву. А нужно было вытрясти, сожалел Юра, нужно было выбить от жизни всё до последней копейки. Кто же знал, что всё так безнадёжно изменится, что всё так быстро пройдёт. В начале марта Алёна подхватила воспаление лёгких и надолго слегла. Деньги быстро закончились. Взять их было негде. Лекарств в доме не было, еда закончилась. Все друзья и знакомые, с которыми они до этого водили бесконечные весёлые хороводы, внезапно куда-то исчезли. Рассосались в ледяных сиреневых сумерках. Алёне становилось всё хуже, она уже несколько дней почти не вставала с кровати, лежала, накинув на себя все имевшиеся в доме одеяла и куртки. Он сидел рядом с ней и держал её за руку, прямо как сейчас, вот тут, держал и чувствовал, как закипает её тело, как жар блуждает под её кожей, как огонь выжигает её изнутри Она не жаловалась, только просила не отпускать, держать её. Он и держал, пока ей не стало лучше.