Цитаты из книг автора «Сергей Кузнецов»

Только воспитание людей, только мелкие перемены. Шаг за шагом, медленно, но верно.

И теперь я хлюпал желе и смотрел, как ее рука с кольцом лежит на скатерти неподвижно – как если бы Ву привыкала не к кольцу, но вот к этой новой руке, к тем дверям, которые эта рука научится открывать; и я чувствовал себя не как взрослый мужчина, сделавший предложение взрослой женщине, но как взрослый мужчина, держащий за руку маленькую девочку, чтобы вести ее через темный лес – почему? зачем? – и это ощущение казалось мне таким бесценным, таким хрупким, что я понимал – только сейчас, только в эту минуту, а не в течение всего дня, когда слишком нервничал, чтобы даже спросить себя – почему? зачем? – я понимал, почему и зачем женятся мужчины: чтобы взять на себя ответственность за жизнь этой маленькой девочки, чтобы выполнить эту самоочевидную миссию – вести, защищать, направлять, – с которой, видимо, рождаемся мы и которую на себе несем, не ведая, пока не ляжет тяжело на скатерть девичья рука с кольцом, посверкивающим напряженно, как ключ, ошеломленный первым оборотом.

Сопротивление ученицы было сломлено, и тогда Андрей смог приступить к настоящей работе. Не имея опыта преподавания, он на ходу изобретал собственную методику: чередуя творческие задания («опишите жизнь вашего города в том стиле, в котором Хармс описывал Ленинград») и подробные экскурсы в тексты, повлиявшие на Хармса или с ним связанные, Андрей за несколько занятий развернул перед своей ученицей завораживающую панораму мировой литературы, в

Валера покачал головой, и Наташа принесла очередную папку – на этот раз зеленую, – в которой лежал самиздатовский перевод «Чуда голодания». Валера прочел книгу за одну ночь и уже на следующей неделе попробовал сначала суточное, а потом и тридцатишестичасовое голодание. Утром второго дня во время медитации ему впервые показалось, что он парит в воздухе. Чувство было непривычным и кратковременным, и потому Валера решил попробовать десятидневный пост.

– Мораль в том, что в нашей стране честный человек не может избежать государства, но все время должен держать с ним дистанцию. – Это как костер, – согласился Андрей. – К нему надо быть не слишком близко, чтобы не сгореть, и не слишком далеко, чтобы не замерзнуть.

Сайт приносил небольшой, но верный заработок, но еще раньше, в тот самый момент, когда Женины сбережения и деньги, оставшиеся от продажи квартиры, почти закончились, появились какие-то бывшие ученики, сделавшие себе имя в бизнесе или политике. В их подношениях Валере были важны не столько деньги, сколько то, что, оглядываясь на свою жизнь, он мог сказать, что хорошо поработал: у него было немало учеников и многие до сих пор ему благодарны. Что может быть лучше для человека, которого называли гуру?

«Так как я хочу жить? – спросил он себя. – Что я хочу делать?» Конечно, Андрей знал ответ, но ответ этот был таким нелепым, что даже себе Андрей не сразу смог сознаться. Он хотел учить детей. Последние двадцать лет не было в России работы печальнее и унизительнее, чем учительство. Нищенские зарплаты девяностых, бесконечные и бессмысленные реформы двухтысячных… переквалифицироваться из журналистов в учителя – трудно найти выбор нелепее и жальче. Даже модное слово «дауншифтинг» выглядело в этом контексте излишне оптимистичным: дауншифтеры хотя бы уезжают в теплые страны, и уменьшение их дохода прямо пропорционально длине белоснежных песчаных пляжей, где они проводят образовавшееся у них свободное время, – а свободное время учителей полностью поглощает заполнение классных журналов и бюрократическая волокита. Да и есть ли вообще люди, которые уходят в учителя из журналистов, дизайнеров, маркетологов, из новых профессий, еще недавно модных и все еще высокооплачиваемых?

И тут Ира закрывает глаза, и сперва под ее веками клубится заоконная тьма, а потом где-то в глубине зарождается светлое пятнышко, и постепенно все вокруг заливает этот прозрачный, молочно-белый свет, словно на старом недодержанном любительском снимке, и вот уже из этой белизны проступают две фигуры – стройный мужчина в костюме, так неловко на нем сидящем, и худенькая девушка в белом сияющем платье, и она обнимает его и смеется, а сильные мужские руки сжимают ее хрупкие плечи так, что перехватывает дыхание и она больше не может вдохнуть, не может дышать, нет, не может, но, конечно, вовсе не потому, что у нее уже почти не осталось легких, нет, – при чем тут это? – просто ей семнадцать лет, она счастлива и любима.

шесть утра, с трудом оторвавшись от компьютера, Андрей вышел на балкон. Щелкала и клекотала неизвестная птица. Пустой двор был залит призрачным утренним светом. Андрей, перевозбужденный и не спавший всю ночь, увидел повешенную на толстой ветви тополя женскую фигуру. Она была закутана в белый саван, покрытый черным бисером слов, и струйки крови – или красных учительских чернил? – стекали по ее голым мертвым ногам. Это был труп русской классики, до смерти замученной на школьных уроках.

. Сопротивление ученицы было сломлено, и тогда Андрей смог приступить к настоящей работе. Не имея опыта преподавания, он на ходу изобретал собственную методику: чередуя творческие задания («опишите жизнь вашего города в том стиле, в котором Хармс описывал Ленинград») и подробные экскурсы в тексты, повлиявшие на Хармса или с ним связанные, Андрей за несколько занятий развернул перед своей ученицей завораживающую панораму мировой литературы, в центре которой возвышались знакомые горные хребты школьной классики, а ближе к горизонту клубился первозданный хаос и пропадала зыбкая грань, отделяющая абсурдные и бессмысленные тексты от мистических откровений