Англия всегда была нашим недоброжелателем, но ей тоже по большому счёту не до нас после мировой войны. Англичан тоже заботили проблемы в их огромных владениях, разбросанных по всему земному шару. Эксплуатация зависимых территорий всегда была делом непростым, да, они приносили прибыль, но они же требовали и долгосрочных капитальных вложений. Несмотря на все усилия, росли сепаратистские тенденции в «белых доминионах» – Канаде, Австралии и Южной Африке, не отставала от них жемчужина британской короны Индия, а ведь были ещё Египет, Центральная Африка, Ближний Восток, Юго-Восточная Азия. Управление империей, над которой никогда не заходит солнце, требовало постоянного внимания, гибкой политики, умелого сочетания военных угроз и подачек местным элитам. В таких условиях противоборство с Советской Россией постепенно сводилось к словесным заявлениям. К тому же англичане с их колониально-островной психологией совершенно не думали о развитии сухопутных сил своей метрополии. Ну а с одним флотом против России много не навоюешь…

Заглядывая в будущее, видим, что такое положение сохранялось до конца тридцатых годов. Правда, когда разразился советско-финский конфликт, французы и англичане озаботились-таки военными планами, даже обсуждали горячо возможность бомбардировки бакинских нефтепромыслов. Это что-то сродни величайшему подвигу захвата Севастополя. Но серьёзная часть планов строилась на том, чтобы попытаться в очередной раз втянуть в войну гитлеровскую Германию и дальше уже привычно загребать жар чужими руками.

Господин Бушков обычно начинает свои логические построения от государственного положения России при царе Горохе, «от крещения Руси при Володимире Святом», или хотя бы от комплиментов Иосифу (Юзефу) Пилсудскому, противнику Иосифа Сталина в давнем польском походе 1920 года. Да позволено будет и мне уделить немного места этому государственному деятелю и созданной им державе! Ведь именно Польша на раннем этапе существования СССР была его главным противником на западе. Страна была, мягко говоря, своеобразная. Очень древняя, с очень богатой историей и традициями. И в то же время очень молодая. Дело в том, что история польского государства временно прекратилась в конце восемнадцатого века, ибо её правящие классы оказались бессильны создать и поддерживать в работоспособном состоянии какую бы то ни было государственную структуру. В результате буквально разложившаяся заживо страна была поделена между соседями – Россией, Австро-Венгрией и Пруссией. Россия, кстати, до последнего пыталась её спасти. Екатерина Великая посадила на польский престол своего фаворита и оказывала ему всемерную поддержку, но личность (фаворит, разумеется) была настолько ничтожная, что все усилия не увенчались успехом. Австрия и Пруссия алчно настаивали на разделе, и Екатерине пришлось уступить… Как легко догадаться, поляки впоследствии обвинили во всём Россию, кого ж ещё, ну сами посудите! Дальше стало ещё интереснее. Польское шляхетство (дворянство), доведшее свою страну до полного краха, после раздела вдруг озаботилось возрождением её государственности и былого величия. Историки подозревают, что причиной воскресшего патриотизма явилась политика новой немецкой и русской администрации, позволявшей шляхетству драть с крестьянства не семь шкур, как было раньше, а только три-четыре, и пресекавшей наиболее уродливые проявления милой польскому сердцу анархии. Деятели польского «национально-освободительного» движения почему-то именовали себя социалистами, хотя их революционное учение (если оно было) отличалось полным пренебрежением к «хлопському проблемату», т. е. к проблемам крестьян, которых господа польские революционеры именовали «холопами», а ещё «быдлом». Это движение скорее можно было бы назвать шляхетским национал-социализмом.

Неоднократно восхваляемый господином Бушковым Пилсудский как раз и был эдаким национал-социалистом от шляхты. Социалист-бомбист-террорист-авантюрист, вдоволь насидевшийся в российских и немецких тюрьмах, пан Володыевский, князь Понятовский и Стефан Баторий (см. примеч. 6) в одном лице по мнению романистов, он к началу мировой войны оказался на территории Австро-Венгрии. Быстро сориентировавшись в переменившейся политической обстановке, наш пан Володыевский предложил имперскому правительству свои услуги по формированию польских легионов для борьбы с Россией. Однако поляки так и не оправдали надежд, возлагавшихся на них австрийцами, ибо новоявленный князь Понятовский категорически не хотел таскать каштаны из огня для Габсбургов. А там и вовсе кинул своих покровителей, организовав под эгидой Германской империи некое польское марионеточное государство. «Ни один чёрт не знал, кстати говоря, что в ней творится и что это за такая новая страна – Польша». (М. Булгаков. Белая гвардия. См. примеч. 7.) Вскоре и Германская, и Австро-Венгерская империи канули в небытие, и польское государство из марионеточного превратилось в самое настоящее. Пришлось оно весьма кстати для Антанты, планировавшей использовать поляков как пушечное мясо против красной России. Потому нашему Стефану Баторию быстренько организовали неплохую армию, вооружили, одели в красивые мундиры, обули в щегольские сапоги, нахлобучили на головы угловатые польские «конфедератки» с обширными козырьками. Но наш пан Володыевский энергично крутил носом вдоль и поперёк дуновений европейской политики, вынюхивая, откуда запахнет жареным, ибо был он последним рыцарем Жечи Посполитой (см. примеч. 8), ибо была у него Мечта… Мечта волшебная, мечта хрустальная! Как блестящий кавалер изящной глиссадой выводит прекрасную паненку на паркет бальной залы, под сиянье люстр и жирандолей, под восхищённые и завистливые взгляды, так он хотел вывести Польшу в ряд ведущих европейских держав! И потому наметившийся было союз с Деникиным новый Стефан Баторий, что называется, похерил. Тёмная злоба поднималась со дна души его при воспоминании о царской России. Пусть что угодно, только не воскресить прежнюю Россию! Да пусть лучше большевики! Схлестнёмся с ними один на один! Совершенно непонятно, что творилось в романтической башке последнего рыцаря Жечи Посполитой, какие мысли сталкивались в ней и вышибали друг друга, почему предпочёл он остаться один на один с большевиками… Понятно только, что очередной крах Польши в 1939 году предопределён был чудовищным авантюризмом и крайней русофобией последнего её рыцаря.

Но будущее, увы, сокрыто от нас. Весной 1920 года двинул он свои легионы по Украине и Белоруссии, чтобы восстановить, наконец, историческую справедливость, и вернуть польской державе её границы 1773 года – «от можа до можа»! («От моря до моря». ) Новоявленный польский Цезарь ориентировал легионеров следующим образом: «… глава государства и польское правительство стоят на позиции безусловного ослабления России… В настоящее время польское правительство намерено поддержать национальное украинское движение (Петлюру – С. Ю.), чтобы создать самостоятельное украинское государство и таким путём значительно ослабить Россию, оторвав от неё самую богатую зерном и природными ископаемыми окраину. Ведущей идеей создания самостоятельной Украины является создание барьера между Польшей и Россией и переход Украины под польское влияние и обеспечение таким путём экспансии Польши как экономической – для создания себе рынка сбыта, так и политической». (См. примеч. 9.) Ох, напрасно шептали своему главнокомандующему на ушко верные генералы Галлер, Скерский, Шептицкий, Ридза-Смиглый и прочие, что авантюра сия ничем хорошим кончиться не может. Последовавший со стороны красных ответный удар был воистину зубодробительным. Красные шли, чтобы напоить коней в Висле и вымыть сапоги в Рейне. Довольно быстро польская армия была отброшена от Березины и Днепра к стенам Варшавы. Антанта всполошилась. Смелости пану Володыевскому было не занимать, а вот военных талантов явно не хватало, хоть он к тому времени и успел произвести себя в маршалы. Французские покровители срочно прислали ему на помощь начальника штаба самого маршала Фоша генерала Вейгана с целой свитой опытных офицеров. «Восточный бастион Европы» должен устоять во что бы то ни стало! Но наш князь Понятовский оказался в щекотливом положении. С одной стороны, Польшу надо спасать, а с другой – смерть как не хочется отдавать лавры победителя какому то Вейгану. Потому оба спасителя Польши, по свидетельству современников, сидели в варшавском Бельведере (см. примеч. 10) по разным кабинетам и общались между собой дипломатическими нотами.

У красных между тем дела шли всё хуже и хуже. Слишком велики были темпы наступления, слишком растянут фронт и коммуникации. Брошены в бой последние резервы, на исходе боеприпасы. Первая конная, как уже было сказано выше, с большим опозданием повернула на Варшаву с Львовского направления. Уже нет надежды дойти до Рейна, взять бы Варшаву! Командующий Западным красным фронтом Михаил Тухачевский с трудом собирает к северу от Варшавы кулак из потрёпанных частей для решающего удара… Но мудрый генерал Вейган разгадал замыслы красного командования и расставил западню войскам Тухачевского. Вовремя нанесённый контрудар, подрезавший северную группировку, смешал карты азартных красных игроков. В штабах воцарилась паника, вмиг всё рухнуло, пали духом измотанные красные войска и побежали обратно на восток. Чудо на Висле! Спасена Польша! И спасена репутация новоявленного Стефана Батория, а ведь как недалёк был он от позора, уже варшавские газеты требовали его отставки, уже сам считал он дело всей жизни проигранным! А теперь – триумф. Весело понеслась на восток польская кавалерия, захватывая трофеи и пленных. Пленных было много – десятки тысяч, грозные пролетарские армии практически перестали существовать. За колючей проволокой лагерей беспощадно косил их сыпной тиф… Ясновельможные паны брезгливо воротили носы от этой копошащейся, оборванной и вшивой массы.

Наш Стефан Баторий, ещё видимо не совсем отойдя от шока, проявил рыцарское отношение к поверженному противнику и выдал такой вот мемуар: «Столь длинные марши, прерываемые к тому же боями, могут служить к чести как армии, так и её руководителей. Особенно же нельзя отнести к числу средних величин и посредственностей командующего, который имеет достаточно сил и энергии, воли и уменья, чтобы проводить подобную работу». (См. примеч. 11.) Но затем славный маршал поостыл слегка, приосанился, напыжился и изрёк следующее: «Основная слабость красных заключалась в неспособности Тухачевского руководить войсками, в его неумении увязывать свои мысли с повседневной жизнедеятельностью войск». (Цитирую по памяти, но за общий смысл ручаюсь.) На мой взгляд, ни то, ни другое не имеет никакого отношения к сути дела, ибо не могут быть приняты во внимание высказывания на подобные темы бездарного полководца, заварившего авантюрную военно-политическую кашу, расхлёбывать которую вынуждены были другие. Это может представлять некоторый интерес лишь как пара дополнительных штрихов к его портрету.

Но перевернём страницу истории. В начале следующего, 1921 года между Советской Россией и Польшей был заключён мирный договор, по которому к последней отошли немалые земли Западной Белоруссии и Украины. Славная Жечь Посполитая всё же возродилась, хоть и в несколько усечённом виде (до Чёрного «можа» не дотянули), и усталый, но счастливый пан Володыевский мог, наконец, скромно отойти в сторонку, чтобы не мешать соотечественникам наслаждаться вновь обретённой государственностью. И тут началось то, что наш Стефан Баторий мог бы легко предвидеть, будучи ещё подданным Российской империи, если бы имел хоть минимум непредвзятого отношения к историческим событиям. Обретя давно чаемые «шляхетские вольности», сливки польского общества впали в самую безобразную анархию. В возрождённом польском сейме «увлечённо бузили 112 (сто двенадцать!) политических партий». (А. Бушков. Красный монарх. См. примеч. 12.) Независимая Польша быстро погружалась в пучину исконного шляхетского беззакония, политического словоблудия, мздоимства и казнокрадства. Оторопело взирал наш пан Володыевский на дела рук своих. Неужели ради этого вот пускал он романтические слёзы, боролся, совершал теракты, отбывал тюремные сроки, воевал, терпел удары по самолюбию? Неужели Польша, горячо любимая Польша, едва успев народиться, уже нуждается в оздоровлении?! И, скрепя сердце, пришлось нашему Стефану Баторию признать крах своих политических идеалов, и пойти на самый примитивный военный переворот, и установить самую пошлую военную диктатуру, гордо поименовав её режимом «санации» («оздоровления»).

И возглашают ныне бушковы: браво политическому гению маршалу Пилсудскому, который героически ликвидировал тот бардак, который сам же и устроил!

Великий деятель скончался в 1935 году, осиротив своих подданных. Небывало пышные похороны достойно увенчали славный жизненный путь основателя новой польской державы. Его наследники оказались достойны заветов великого маршала и продолжили внешнеполитический курс на её расширение. В 1938 году, после начала германской аннексии Чехословакии, из-под самого носа Гитлера поляками был выхвачен лакомый кусок в виде Тешинского края. Так что, учитывая всё вышесказанное, я не могу не признать некоторой опасности, исходящей для нас от Польши. Что уж тут говорить, если даже Гитлер одно время её побаивался!

А ещё с нами соседствовала и угрожала нам Румыния… Это не смешно, однажды румыны всё же дошли до Сталинграда!

Да, Польша и Румыния – противники. Но был у них, как у потенциальных агрессоров, один небольшой недостаток. Как говорится, много амбиции, но мало амуниции. «Амуницию» – от английского ammunition – патроны, боеприпасы, в широком смысле слова – оружие этим странам поставляла Антанта (кстати, не бесплатно), но ни Англия, ни Франция, да и никто в мире в двадцатых и начале тридцатых годов не имел выдающихся результатов в разработке и производстве вооружений. К тому же, и англичане, и французы с удовольствием поставляли свои изделия и в… СССР! (Читайте Суворова! Особенно впечатляет то место из главы 8-й «Последней республики», где описывается, как в 1925 году министр авиации Франции Лоран Эйнек с букетом роз провожает на парижском вокзале советскую секретную миссию, закупавшую под видом чего-то там авиамоторы и даже готовые бомбардировщики…) Относительно Польши можно ещё сказать, что половину её населения (и, соответственно, армии) составляли «люди второго сорта» – угнетаемые по национальному и религиозному признаку белорусы и украинцы, которые, мягко говоря, недолюбливали «панов» и в случае чего не стали бы воевать с красной Россией всерьёз. Сами наименования, присвоенные дипломатами Антанты восточноевропейским странам, говорят об изначально оборонительной роли этих государственных образований. Вслушайтесь: «санитарный кордон»… «лимитрофы»… Поэтому, как бы ни усердствовали многочисленные сталинские адвокаты, как бы ни раздували они польскую и румынскую угрозу, пытаясь тем самым оправдать коммунистический милитаризм, всё-таки меня не оставляет ощущение, что Польша с Румынией для СССР – это как-то несерьёзно. По сравнению с Советской Россией им всегда суждено было оставаться военными и политическими карликами.

Надеюсь, читатель согласится со мной, что, ещё с большим на то основанием, то же самое можно сказать о Литве, Латвии и Эстонии, а также и о Финляндии (речь о ней впереди).

Многочисленные русские эмигранты, как успевшие самостоятельно унести ноги от большевиков, так и отправленные вслед за ними на пресловутом пароходе, внимательно следили за ситуацией в СССР и Европе. Судя по таким фамилиям, как Сикорский, Зворыкин, Бунин, Шаляпин, Куприн и др. уехали далеко не самые худшие. Были среди них и те, кого ныне назвали бы политологами, обладавшие всей полнотой информации и недюжинным интеллектом. Поэтому представляется вполне корректным привести в подкрепление своей точки зрения хотя бы такую цитату:

«Внешнеполитически следующие 20 – 30 лет будут передышкой. (! – С. Ю.) Ни одно европейское государство не способно на агрессивную политику, даже если бы правительства этого желали. Поэтому Россия может, не оглядываясь, заниматься постройкой собственного дома и позволить себе роскошь слабой централизованной власти (ну каково! – С. Ю.), более слабой даже, чем это диктуется соображениями здравого смысла». (Б. А. Бахметьев – В. А. Маклаков. Совершенно лично и доверительно. Переписка. См. примеч. 13.)

Это было написано в 1928 году.