Глава 13. Пустота

Неделю я провёл в реанимации, с трудом различая, где реальность, а где сон или галлюцинации. Порой мне казалось, что я лежу на поверхности большой воды, плавно покачиваясь на её волнах, и это продолжается целую вечность. Но вдруг накрывала ледяная волна, обжигала всё тело, заливалась плотным потоком в рот и в нос, не давая сделать вдох. Я кашлял, пытался звать на помощь и, не дожидавшись её, проваливался в забытьё, а приходя в сознание, нередко слышал шёпот, сильно напоминавший тот самый, болотный…

Машу я увидел только после того, как состояние немного стабилизировалось и меня перевели из реанимационного отделения в терапевтическое. Она вошла в палату, слегка поморщилась и неспешно подошла к кровати.

– Как ты себя чувствуешь? – Голос звучал сухо и безучастно, словно ответ на задаваемый вопрос её совершенно не интересовал.

– Уже лучше, – стараясь говорить тем же сухим голосом, ответил я.

– Хорошо.

– Хорошо, – вторил я ей.

Зависла пауза. Она посмотрела в окно, и у меня возникло впечатление, что единственное, о чём она сейчас думает, – это как бы поскорее отсюда уйти.

– Я могу что-нибудь для тебя сделать? Может, есть какие-нибудь вопросы ко мне? Пожелания?

Я почувствовал, что закипаю. Меня наконец начало выводить из равновесия это поведение. Это отношение ко мне. Чем я заслужил такую холодность? Тем, что пошёл на смерть ради неё?! Или тем, что люблю их с Юлькой больше жизни?! Хотел было вспылить, но вовремя сдержал порыв гнева, глубоко вздохнул и спокойно ответил:

– Есть вопросы. Присядь, пожалуйста.

Она уселась на соседнюю кровать, положила на колени сумочку, сложила руки замком и, склонив голову набок, внимала.

– Маш, что происходит? – спросил я и приготовился услышать в ответ то, о чём подозревал, но в чём не осмеливался признаться самому себе.

Однако, вместо прямого ответа, она вскинула бровии даже оглянулась по сторонам. По всему было видно, что мой вопрос либо вызвал у неё удивление, либо она очень талантливо играла, стараясь уйти от ответа.

– А что происходит? Ты о чём-то конкретном говоришь?

– Ну, это я хотел бы от тебя узнать. Есть ли вообще какое-то конкретное объяснение тому, что между нами происходит? Объяснение твоему поведению.

– Послушай, Николай, ты меня настораживаешь. Я что-то делаю не так? Ты скажи. Если тебя что-то не устраивает, ты говори прямо, не юли. Я не в настроении, чтобы твои загадки разгадывать.

– Загадки? Да какие тут загадки, Маш? Для меня сейчас единственная загадка – это снежная королева, сидящая на соседней койке! – Я переставал контролировать своё негодование и говорил всё громче. – Я тебя не узнаю! Ты ведёшь себя так, будто мы с тобой не муж и жена, а чёрт знает кто вообще!

– Будь добр, муж, – последнее слово она намеренно выделила надменной интонацией, – выдерживай такт. Я не намерена выяснять с тобой отношения в таком тоне. И коль уж ты заговорил о странном поведении, то потрудись объяснить свою недавнюю выходку, когда ты явился домой в каких-то обносках и насмерть перепугал ребёнка.

Я осёкся. Неужели причина в этом?

– У меня был трудный день, – не зная, как ещё объяснить ей своё поведение, пробубнил я. – Очень трудный. Просто поверь…

Она нахмурилась.

– То есть ты хочешь сказать, что у тебя был трудный день, и это даёт тебе право приходить домой и вываливать свои проблемы на меня и на ребёнка. Так?

– Вываливать свои проблемы? Да я соскучился по вас, дура! Я чуть не издох в тот день! И если бы не это… – Я вовремя осёкся и стиснул зубы, чтобы не наговорить лишнего.

– Значит так, супруг! Хочу, чтобы ты понял раз и навсегда: ни я, ни Юлия – мы не твоя собственность! Ты не имеешь права использовать нас ни в качестве твоих личных психологов, ни в качестве твоих медиков, спасателей, домохозяек или ещё кого-то там. И мы не какие-нибудь вещи, чтобы по нам скучать. Мы – твоя семья. У каждого – свои обязанности и мера ответственности. Моя функция – родить ребёнка и воспитывать. Твоя – обеспечивать семью и принимать участие в воспитании дочери. Это наши с тобой обязанности! И больше никаких обязательств друг перед другом у нас нет и быть не может. Даже секс вторичен! Если ты до сих пор это не уяснил, я сегодня же обращусь к юристу, и он подготовит брачный контракт. Расходы беру на себя. Ты ведь у нас теперь безработный, не так ли?

Я с отвисшей челюстью слушал её монолог. Эта чудовищная циничная тирада каждым сказанным словом, словно тяжёлым молотом, ударяла снова и снова, не давая возможности прийти в себя. И самым чудовищным в её словах было то, что всё сказанное было логичным и правильным. Не поспоришь! За исключением единственного обстоятельства. Одного, но самого важного обстоятельства. Она не брала в расчёт любовь…

– Звонил Самойленко, сказал, что ты написал заявление и, никому ничего не объяснив, ушёл. Мне ты ничего не хочешь объяснить?

– Нет, – только и ответил я ей.

– А мог бы потрудиться… – вцепилась она в меня холодным взглядом. – И как теперь ты намерен зарабатывать деньги? Меня не устраивает перспектива обеспечивать нас самостоятельно. А судя по твоим заскокам, теперь ещё и на психолога придётся тратиться. Или даже на психиатра.

Всё это время она сидела на больничной койке с ровной спиной, не меняя позы. Её речь была взвешенной и беспристрастной, каждое слово чеканилось, словно металлические монеты под тяжёлыми ударами штемпеля. Это была Маша. Её тело, её волосы, глаза, её голос и даже запах. Это, безусловно, была она. И она была живой, настоящей. Вот только внутри не было ровным счётом ничего. Холодная, космическая пустота. Вакуум.

Только сейчас я начал подозревать, что ничего на самом деле у меня не получилось. Я так и не смог вернуть то, что утратил однажды.

Женщина в электричке, продавец в киоске, таксист, люди, шагающие мимо умирающего человека и не стремящиеся ему помочь… Даже Филька не обрадовался моему приходу! Я попал в пустой мир. В нём люди даже не здороваются друг с другом, потому что никто никому не желает здравствия. Я не понимал, что именно здесь было не так. Отсутствие любви? Сострадания? Самопожертвования? Или, может, отсутствие души?

– Где Юля?

– В саду. Где ей ещё быть? Ты от вопроса не уходи. Где работать намерен?

– Она такая же?

– Какая такая? – раздражённо рявкнула Маша.

– Такая же, как ты?

Она скривилась и посмотрела на меня так, будто я был ей не мужем, а кучей дерьма, испачкавшей её дорогие итальянские туфли.

– Уходи. – Я уставился в потолок, не желая больше ни говорить с ней, ни видеть её.

– Семёнов, что за бред ты несёшь?

– Пошла вон! – сквозь зубы процедил я, сжимая кулаки.

Она поднялась и немного постояла надо мной, будто размышляя над чем-то. Затем развернулась и, громко цокая высокими каблуками, пошла к двери. Уже в проёме обернулась и небрежно бросила:

– Пса я усыпила. Слишком дорого обходилось содержание. На одну зарплату не потянем.

Хлопнула дверь. Ещё несколько мгновений я держал себя в руках, а дав волю чувствам, с диким рёвом приложился кулаком по прикроватной тумбочке. На пол со звоном посыпались пузырьки и ампулы с лекарствами.

Глава 14. Я вас любил…

В палате воцарилась тишина. Я глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, взять себя в руки, и с удивлением отметил, что не испытываю того испепеляющего чувства очередной утраты, которое пережил в тот вечер, первого ноября две тысячи восьмого. Сейчас, лёжа в больничной койке под капельницей с антибиотиками, я прекрасно отдавал себе отчёт, что не смог вернуть навсегда утраченных людей, но в то же время ощутил совсем уж неуместное чувство – чувство умиротворения. С первого дня пребывания в этом чужом мире я подозревал, что с ним что-то не так, но усердно старался закрывать на это глаза, не придавал значения. Куда как важнее было то, что жена и дочь снова со мной, снова живы. Но как бы я ни старался избавиться от этого назойливого ощущения, оно всё равно зудело где-то в глубинах рассудка. А теперь всё встало на свои места и стало легче…

Мои размышления прервала вошедшая в палату мед сестра-практикантка. Довольно миловидная особа, которая несколько минут назад ставила мне капельницу. Она убрала осколки битых пузырьков, подала мне термометр и собралась уйти, но я её окликнул:

– Простите, вы не могли бы уделить мне несколько минут?

– Что-то случилось?

– Нет, всё нормально. Просто я хотел бы задать вам один… деликатный вопрос.

Она удивлённо вскинула брови и с интересом посмотрела на меня.

– Скажите, если бы я сказал, что люблю вас, что вы обо мне подумали бы?

Её красивые брови подскочили ещё выше, округляя и без того большие глаза, она улыбнулась:

– Не поняла… Это угроза?

– Ну почему же угроза? Совсем не угроза…

Но она перебила:

– Семёнов, вы только что сказали, что убьёте меня и говорите, что не угрожаете?

– Да не убью я, господи! Люблю!

Девушка нахмурилась, пытаясь переварить мой вопрос.

– Не знаю, о чём вы, Семёнов, но, думаю, вам нужно отдохнуть… – Она развернулась, давая понять, что разговор окончен, но я опять окликнул её:

– Да не уставший я! Выслушайте, прошу вас.

Она остановилась, откидывая голову назад и глубоко вздохнув, снова обернулась в мою сторону:

– Вам скучно, Семёнов? Я здесь не для развлечений, между прочим. Мне работать надо.

– Да я много времени не отниму. Честно. Ответьте. Что подумали бы обо мне?

– Подумала бы, что вы сумасшедший.

– Почему?

– Что значит «почему»? Вы хотите, чтобы я вам прочла лекцию о нерациональном поведении? Я бы поставила вам диагноз СПС.

– Это ещё что такое?

– Не прикидывайтесь, Семёнов. У вас плохо получается.

– Нет, серьёзно. Что такое «СПС»?

– Синдром повышенной сензитивности. Психическое расстройство такое. Ещё вопросы есть? Или, может, вам романтическое свидание устроить?

– Нет, спасибо. У меня последний вопрос: если бы вы от кого-нибудь узнали, что где-то умирает ребёнок, нуждающийся в немедленной пересадке… – Я ненадолго задумался, подбирая варианты. – Да что там в пересадке… хотя бы в переливании крови, а у вас была бы как раз нужная группа, как бы вы в этой ситуации поступили?

– Это зависело бы от многих факторов… – задумчиво проговорила медсестра, начиная наконец проявлять интерес к разговору. – Думаю, вышла бы на его родителей.

Во мне затеплилась надежда, и я приподнялся с подушки, опираясь на локоть:

– Так! И?.. – заставляя развивать мысль, спросил я.

– Что «и»? Если их ребёнку нужна кровь, а у меня она есть, значит, они заинтересованы в её приобретении. Небольшое количество я бы им продала. Но только в том случае, если это не навредит моему здоровью. А у вас есть нуждающийся в крови ребёнок?

Я разочарованно опустил голову и, отрицательно ею покачав, поблагодарил за беседу. Она хмыкнула и молча вышла. К ней вопросов больше не было. Впрочем, как и ко всем остальным семи миллиардам жителей планеты.

Хотя! Меня внезапно посетила настолько волнующая мысль, что я чуть не вскочил с кровати, забыв о воткнутых в руки иглах капельниц. Есть в этом мире по крайней мере один человек, который также, как и я попал сюда из другой жизни! Из другого мира, другого измерения! И уж он-то точно отличается от всех! Взять хотя бы то, что он помог мне с одеждой и деньгами! Бескорыстно!

Спешно выдернув торчащие из рук иглы, я встал с кровати и принялся осматривать палату в поисках своей одежды. Нашёл её в пакете с принадлежностями, который забрал из своего рабочего кабинета. Проверив карманы, с удивлением отметил, что наличные и пластиковые карты были на месте. Кое-как отчистив белую рубашку от пыли, оделся и опасливо выглянул в коридор. Он был пуст. Когда я был уже почти у выхода на лестничную клетку, услышал позади голос медсестры:

– Семёнов! Вы куда! Вам вставать нельзя!

Я улыбнулся ей в ответ и бросил на прощание:

– Я вас любил, любовь ещё быть может! Аривидерчи, моя заботливая леди! – И, в очередной раз уверив её в своей невменяемости, засеменил вниз по ступеням.

Судя по тому, как вёл себя Гена, когда я пришёл к нему с поля, пустота этого мира на него нисколько не повлияла. То есть повлияла, конечно, в какой-то мере, но всё же он остался нормальным полноценным человеком. Он сильно отличался от остальных. Это не бросалось в глаза, но я был уверен, что никто из «местных» даже не задумался бы о том, чтобы дать мне одежду, не говоря уже о деньгах на дорогу. Скажу больше: даже если бы я попросил у кого-то одежду и деньги, меня, в лучшем случае, послали бы на три буквы. А Гена дал! Сам!

Выходя из здания больницы в духоту июльского полудня, я думал только об одном: нужно поскорее добраться до Гены и подробно расспросить его обо всём. Я был уверен, что вижу не полную картину. Должна была быть какая-то лазейка, какая-то мелочь, которую я до сих пор не заметил. Что-то, что ускользнуло от меня, пока я отвлекался на несоответствия.

Поймал такси и через полчаса стоял в небольшой очереди у железнодорожной кассы пригородного сообщения. В нетерпении перетаптывался с ноги на ногу, раздражаясь, как медленно кассир обслуживает покупателей. Электричка должна отправиться с минуты на минуту, а дождаться следующую я просто не смог бы – лопнул бы от нетерпения.

Прямо передо мной в очереди стояла полная мамаша с непоседливым забавным мальчуганом лет трёх-четырёх, который ни секунды не стоял на месте. Он беспрестанно кружился, подпрыгивал, приседал и даже падал на затоптанный пол вокзала, распевая при этом какие-то лишь ему одному известные песенки на ему одному известном языке. Точнее, это был и не язык вовсе, а просто набор ничего не значащих слогов, которые он ловко складывал в четверостишия. Надо признать, получалось неплохо – рифма в его «песнях» присутствовала, да даже и мотив прослеживался весёленький. Мать то и дело одёргивала сынишку, хватала за шиворот, но юркий непоседа ловко выкручивался и тут же принимался за старое.

Я улыбнулся. В этот момент мальчик посмотрел на меня. Смутившись, а может, даже немного испугавшись, понурил голову и торопливо подошёл к маме. Когда она положила ладонь на хрупкое плечо, он отвернулся от меня, обхватил обеими ручонками внушительных размеров бедро матери и прижался. Я снова улыбнулся. Глядя на этого малыша, удалось ненадолго забыть о том, где нахожусь, а когда поймал себя на этой мысли, чуть не подпрыгнул от свалившейся догадки! Мальчик снова посмотрел на меня и теперь тоже улыбался. Я присел на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с ним, и тихо, чтобы никто не услышал, спросил:

– Привет. Тебя как зовут?

Тот задрал голову кверху, взглянув на мать, которая сейчас не обращала на него никакого внимания, затем снова посмотрел на меня и также шёпотом ответил:

– Июса.

– Илюша?

Мальчик кивнул.

– А сколько тебе лет, Илюша?

Он вытянул вперёд пухлую ручонку, сжатую в маленький кулачок, выбросил вверх четыре пальчика, растопыривая их в разные стороны, и с гордостью заявил:

– Два! – На лице заиграла довольная улыбка, красноречиво подтверждающая, что он очень гордится тем, что знает ответ на взрослый вопрос.

– Ух ты! Большой уже! И умный. Молодец!

Я не лукавил. Малыш и впрямь мне очень импонировал. Видимо, он это почувствовал и, отпустив мамино бедро, тоже присел на корточки, подражая взрослому дяде. Теперь его широкая улыбка открывала два ряда мелких молочных зубов.