Этот “Кака Дил” потом долго вспоминался Алексу ночными ужасами, страхами, спрятавшимися в темных углах, и приступами жестокой икоты. И был страшнее самой Бабайской Бабайки. Книжка же была убрана с глаз долой навсегда.

Так вот, то ощущение кошмара и пустоты, брошенности и обманутости, что испытал маленький Саша, было ничтожным по сравнению с тем, что сейчас чувствовал Алекс большой. Холод пустоты. Внутри и снаружи. Тот самый Кака Дил возродился во всей своей красе и многократно возросшей силе и отомстил за все годы забвения.

Таковы были последствия развернувшейся спирали. Так отреагировал мозг Алекса на, казалось бы, обыкновенное явление природы, увиденное по телевизору.

В опустевшем пространстве души, которая принадлежала некогда “неординарной личности” именинника, и где сейчас ледяным холодом сверкала девственная чистота, выкристаллизовалось предчувствие озарения. Оно сложилось из крохотных ледяных хрусталиков отвергнутых желаний и заброшенных фантазий в маленький переливающийся кристалл, который одиноко повис посреди вакуума, именуемого “Внутренний мир Алекса”. Этот кристалл стремительно рос и в итоге, заполнив собой всю пустоту, превратился в абсолютно четкую идею.

– Вот куда мне надо… – несмело проговорил Алекс, озвучивая этот сияющий всеми гранями кристалл.

– Там все закончится! – чуть громче вспыхнуло сияние.

– Это будет красиво! – криком взорвалось по квартире ликование.

– Вместе с Солнцем Навстречу Закату!

Алекс включил компьютер.

Информации было не много. Но известны точные координаты, откуда можно наблюдать эту картину, и можно вычислить дату этого события. Случается оно действительно каждый год. И ровно за сорок дней до зимнего солнцестояния.

– Такая вот коллизия. Такое вот куролесье, – проговорил Алекс, высчитывая заветное число.

Выходило, что в этом году Солнцепогружение произойдет 12 ноября. А значит, у Алекса есть еще полтора месяца на подготовку, сборы и достижение точки координат. Конечной точки своего маршрута. Маршрута, который обозначился двадцать минут назад. Маршрута, намеченного пятьдесят три года назад в пятидесяти сантиметрах от кафельного поля в старенькой больнице, села Межирич, в руках акушерки Леонидовны.

Теперь “Это”, бывшее Алексом, совершенно точно знало, к чему шло всю свою жизнь.

Вот какой подарок приготовило “Это” своему хозяину Алексу. Подарок на свой день рождения себе обожаемому от самого себя любимого:

Осознание того, что жизнь прошла мимо, и связанное с этим откровением прозрение.

Оставалось составить план и рвануть к закату.

Sequentia. Секвенция

Dies Irae. День гнева

День гнева, тот день, повергнет мир во прах,

так свидетельствуют Давид с Сивиллой.

О, как всё затрепещет, когда придет судья,

и будет всех судить.

Признайтесь, вам же интересно знать, как вы выглядите со стороны. Какое впечатление производите. Как вас воспринимают люди. Иначе зачем бы развешивать зеркала по дому? Но мы, заметьте, никогда на задумываемся о том, что про нас думают окружающие предметы. Что мы для них? Какими они нас видят? А ведь если прислушаться и присмотреться, уверен, мы бы прозрели, а наши глаза и уши распахнулись бы навстречу потоку новой для нас информации о нас же самих. Наконец- то на себя мы бы взглянули иначе. С правильного ракурса. Непредвзятого и независимого. Имеющий уши да услышит. Имеющий глаза да увидит. Имеющий нос… Ну, и далее, по списку всех известных чувств. И это было бы похоже на суд.

Это был бы Судный день.

День гнева.

Зал суда – трехкомнатная квартира, забитая вещами. Стоит невыносимый гвалт. Все орут, никого, не слыша и не слушая, силясь перекричать друг друга. Вдруг откуда-то сверху, возможно, от соседей с верхнего этажа, раздается все перекрывающий голос:

– Прошу всех очнуться, прийти в себя, снять розовые очки и вытащить затычки из ушей. Суд идет!.. Уже пришел!

В зале воцаряется тишина. Кое-где по углам слышны шорохи и тревожный шепот недавно осевшей пыли. Из-под кровати и из шкафа раздаются циничные смешки. Это заброшенные и забытые вещи. Они далеко уже в прошлом. С них вообще нечего взять и спрашивать никто не будет.

– Молчать! – гремит сверху. – Первым свидетелем вызываются Тапки.

Тапки медленно шаркают к трибуне, волоча за собой клок кошачьей шерсти. Останавливаются на полпути.

– Тьфу, напасть… вечно прицепится хрень какая-нибудь. То нить зубная, то колтун пыли, то вот это…

Вещи не выдерживают и разражаются хохотом.

– Тишина! – раздается сверху. – Свидетель, клянетесь ли вы…

– Клянусь… – не дают договорить Тапки.

– Что?

– Все! Все клянусь! Мне терять нечего! Нас и так давно уже выбросить собираются… Служишь вот так, служишь, и в один отвратительный день тебя на свалку…

– Это к делу отношения не имеет! Что можете сказать по существу?

– А что мы можем сказать? – говорит правый тапок. – Мы всего-то последние три года как знаем его. И в общем-то жизнью довольны…

– За себя говори! – срывается левый тапок. – Жизнью мы довольны… Это кто же доволен? Я вот совсем не доволен. На мне нагрузка выше. У меня износ больше. Он после перелома правую ногу беречь стал. Вот мне все и достается. До перелома-то жизнь была вообще лафа. Не жизнь, а санаторий.

Правый тапок вздыхает.

– Что? Не так? – спрашивает левый.

– Так… – нехотя соглашается правый. – Его дома почти и не было. На работе все. В разъездах, да в командировках, да на объектах. Мы тихонечко стояли себе в углу и ждали. А если нас в обувник ставили, то это означало, что уехал на месяц… а может, и больше. Можно было только повздыхать, что редко мы свой долг исполняем…

– А потом про нас вообще на полгода забыли, – подхватил левый. – Алекс в детский сад за ребенком пошел и там на лестнице поскользнулся, когда оставалось две ступеньки. Приземлился мягко. Но когда пришел в себя, то понял – нога сломана. Ничто, как говорится, не предвещало.

– Если уж в детском саду взрослые люди ноги ломают, то что о детях говорить? – вклинился правый.

Но левый его опять перебил.

– А еще говорят, на улицах опасно. Все-таки хорошо, что мы домашняя обувь. Максимум, что нам грозит, это быть выброшенными за износ.

– Не отвлекайтесь от сути! – грянуло с потолка.

– Да! – шаркнул левый. – Ну, а потом вы уже знаете. Алекс начал ходить. И нам работы прибавилось.

– Сразу втройне! – вставил правый.

– Ага! Втройне! Скажешь тоже! А вдесятерне не хотите? – выступил левый. – Алекс же все больше дома.

– Так во всем перелом виноват? – спросил голос.

– Это вы у телефона спросите! Или у компьютера! – ораторствовал левый. – Им виднее. Но, насколько я понимаю, не в переломе дело. Он же два года нормально ходит. Только все больше по дому. И вот, что я вам скажу! У него вообще походка изменилась. Шаркающая стала. Неуверенная… Не знаю, как это объяснить…

– Походка н…ужн..о че…ека, – тихо сказал правый.

– Что? Что он сказал? Какого чебурека? Чего на ужин? – посыпалось со всех углов квартиры.

Вещи перекрикивали друг друга. Поднялся жуткий галдеж. Обстановка, которая была и без того нервной, заметно накалилась.

– К порядку! – гаркнул голос. – Всех выслушаем! Придержите пока свое мнение при себе! А вы продолжайте! Так какой чебурек на ужин?

– Я сказал, – смелее проговорил правый, – ПОХОДКА НЕНУЖНОГО ЧЕЛОВЕКА.

Левый посмотрел на него вопросительно.

– Ты так это чувствуешь?

– Да! Именно! Не знаю, что там у него в голове, в душе. Какие мысли и переживания. А только передвигается он, как призрак самого себя. Так, словно и не живет вовсе. И ничего не может с этим поделать. Зарядки, разминки, упражнения. Ничего не работает. Это как болезнь, от которой нет вакцины. И вот что еще. Физика, химия, физиология тут ни при чем. Это какая-то обреченность. Безвыходность…

Правый грустно замолчал. И все вокруг смолкло. Вещи переглядывались и перекладывали только что услышанное на свои ощущения.

– Я понимаю, о чем ты, брат… – тихонько прошаркал левый. – Мало того, что организм не молодеет, так ещё эта напасть. Когда тебе никуда не надо идти… Вообще… Нет, Алекс совершенно здоров. Но он сам как будто истерся. Это такое умирание… не тела, нет. Это кончина тебя самого. Когда от тебя остается только верхняя часть… Верхушка, которая всем видна. А основы нет. Опоры. Подошвы – по-вашему. Стерлась в пух и прах. В ноль…

Тапки замолчали. Мочалки и все остальные.

– Это все, что вы можете сказать? – голос тоже стал тихим.

– Да… – ответили тапки одновременно.

Правый развернулся и печально поплелся из комнаты.

– Ты куда? – окликнул его левый.

– На свое место. В коридор, – не поворачиваясь буркнул правый.

Левый сочувственно вздохнул, глядя брату вслед, потом огляделся кругом и грустно добавил:

– Больше нам добавить нечего…

Неловко развернулся и пошел следом за своим братом, все так же таща за собой клок шерсти, потерянной котом от очередного стресса.

– С тапками разобрались… – прозвучало сверху уже чуть менее оптимистично, чем в начале суда. – К даче показаний приглашается компьютер.

Небольшая металлическая коробка, сверкая недоеденным фруктом на боку, чинно подошла к трибуне. Восхищенные взоры жадно разглядывали самую дорогую вещь из тех, что должны были выступать. Несмотря на свой пятилетний возраст, эта штуковина все еще поражала и возбуждала зависть неокрепших умов – недавно приобретенных обитателей квартиры.

– Ты гля, ребя, алюминиевое ведро с кремнием и полупроводниками до нас снизошло! – смеялись чугунные батареи отопления.

Из-под дивана опять раздались наглые смешки. Его величество Mac Pro так сверкнул светодиодами, что тут же воцарилась благоговейная тишина.

Тому, кто вещал сверху, только и оставалось, что слегка откашляться.

– Клянетесь ли вы…

– Прошу вас, оставьте эти формальности! – снисходительно проворчал компьютер. – Я отношусь к древнему роду тех, кто всегда говорит правду и только правду. Как бы трудно она ни давалась. Это единственное, что мне дано производителем и заложено идеологическим создателем. Прямо в самый корневой раздел моего неформатированного диска. Вся информация, что хранится во мне, верна до последнего байта. И все расчеты, произведенные мною, не подлежат сомнению. Что, как говорится, запрограммируете, то и получите. Какие данные внесете, так они вам и откликнутся. У меня все честно. И не зависит от тяжести поставленной задачи. Вы получите ответ… Рано или поздно.

– Ух… – вздохнула подушка, едва не теряя сознание от восторга.

– Так что эти ваши “клянетесь… правду… неправду” оставьте инфантильным эмоциональным особам.

И компьютер блеснул голубым светодиодом в сторону воздыхательницы.

– Как скажете… как скажете… Сударь, – прозвучало с потолка в ответ. – А по существу?

– По существу! Я помню каждое мгновение, проведенное Алексом со мной. Каждую деталь от наброска до готового проекта. Каждый полет творческой мысли и каждую цифру математических расчетов. А сколько чертежей! 3D моделей! Воплощенных и запланированных. И просто для души! Сколько эскизов! Набросков! Амбициозных. Смелых. Порой на грани фантастики. И тайные мечты, о которых знали только мы вдвоем. Это все во мне. Да! – компьютер одарил слушающих ослепительной улыбкой превосходства. – Мы не сидели сложа руки и не били баклуши.

Тут Mac Pro метнул молнию в сторону телевизора, который только попытался было усмехнуться. Компьютер просчитывал все и за всех.

– Да! Мы были… и остаемся по сей день… единым целым с Алексом. Что бы вы там про нас ни говорили. Я служил ему верой и правдой целых пять лет… Да! От этого союза сладко было не всем. Мне доставалась львиная доля внимания Алекса. Но такова была плата за возможность жить рядом с этим человеком… Великим человеком. Не побоюсь этого слова… Так что, если высокий суд…

– Во загнался, чувак! – проскрипело из дальнего угла.

– Что, простите! Вы кто? – огрызнулся компьютер.

– Фотоальбом я! – тихо ответил запылившийся фотоальбом.

– Я не расслышал! Вы что-то прокашляли? – не унимался комп.

– Я сказал…

– Тихо! – прогремело с потолка. – Вам тоже представится возможность высказаться! Все выступят! Не волнуйтесь. Вернемся к вам, высокочтимый Mac!

– Завмаг… – донеслось из пыльного угла.

Автор оскорбительной в своей примитивности рифмы остался неизвестен.

– Ваше счастье, что вы далеко! Иначе… – была бы у компьютера шпага, он бы ее обязательно вытащил.

– Оставим колхозные разборки, господа! – вновь призвал к спокойствию судья. – Вернемся к свидетелю.

– Я, кажется, уже все сказал! – блеснул стальной бок металлического корпуса.

– То, что вы нам поведали, имеет отношение исключительно к прошлому. А нас интересует настоящее.

– То есть… – пробурчал недовольно комп.

– Странно для такой мощной вычислительной машины не понять простую вещь. Я говорю о сегодняшнем дне.

– В смысле? – компьютер явно подклинивало. Или он притворялся.

– О том, что происходит сейчас! Вот в каком смысле.

– Ах, вы об этом, господин судья.

– Именно, свидетель! Именно об этом, – нажимая на каждое слово отчеканил голос.

Возникла пауза. Через минуту внутри компьютера начал нарастать шум. Кулеры набирали обороты. Задача оказалась труднее, чем могло показаться на первый взгляд. Явно было, что Мас пытается что-то вспомнить. Что-то просчитывает. Роется в закромах своей постоянной и оперативной памяти. Гул нарастал. Процессор работал на повышенных частотах и на пределе возможностей, задействовав все свои ядра, которыми наделил его создатель. Но, кроме шума вентиляторов и пощелкивания жесткого диска, комп не издавал ни единого слова.

– Так что скажете, свидетель? Если хотите, я вам помогу.

– Такие нагрузки не для меня! – прошептала подушка. – У меня сейчас весь пух дыбом встанет.

– Когда последний раз Алекс садился за компьютер?

Пауза.

– Вы же хвастались своей феноменальной памятью! Когда он последний раз работал?

– Год назад… – еле слышно произнес комп.

И его слова, и без того с трудом пробивающиеся через шум системы охлаждения, потонули в общем стоне. Правда была болезненной.

– Повторите отчетливей, свидетель!

– Год назад, господин судья!

– Я понимаю ваше желание скрыть правду! Но мы тут не в бирюльки играем! У нас тут, разрешите напомнить, День гнева! Или Судный день, проще говоря! Так что оставьте свои выкрутасы и рассказывайте! Вы же видите, что правду вам не удается скрывать. Не под то вы заточены, как вы сами это отметили.

– Да…

– Вот и хорошо! Итак…

– Это случилось внезапно. Постепенно… но внезапно. Вдруг я осознал, что мы ничего не планируем, не считаем, не выполняем заказов. Случилось это полтора года назад. Такой паузы в работе еще никогда не было. Алекс только проверял почту в ожидании новых заказов. И периодически садился за свой проект. Проект “Мечта”, как он его называл. А еще он говорил, что многие бы отдали за него свое состояние, чтобы обладать таким домом. Алекс говорил, что судьба специально дала ему эту паузу, чтобы он довел до конца свое детище. И вот проект уже готов. Проверен и вылизан до мелочей. А работы все нет и нет. В моем браузере стали появляться страницы социальных сетей, чего никогда не бывало. Потом на моем рабочем столе появились иконки примитивных игрушек. А почта по-прежнему молчала…

Компьютер замолчал. Даже кулеры перестали вращаться. Казалось, что он завис, если бы не слабое помигивание голубого огонька.

– Продолжайте, свидетель…

– Всю наволочку наизнанку… – всхлипнула подушка.

Тихо зашуршал жесткий диск.

– Алекс недолго забавлялся играми. Исчезли иконки с рабочего стола. Были удалены закладки социальных сетей. И вот уже последние полгода он садится за стол, проверяет ящик. Чистит его от спама, а потом просто сидит час, может два, и бессмысленно водит стрелкой по экрану, глядя в одну точку…

От былой заносчивости супер-пупер вычислительной дорогущей машины не осталось и следа. И блеск пропал. И лоск. И гигагерцы поубавились. Жизнь в компьютере теплилась на грани между режимами стендбай и шатдаун.

– Вот и все.

И, не дожидаясь позволения, Мас Pro двинулся в свой темный угол под столом, царапая пол, как последний никчемный таз со свалки. Батареи отопления скалились ему вслед своими бесчисленными белыми клыками.

От былого высокомерия и брутальности не осталось и следа. Шнур питания волочился унылым облезлым хвостом. И вскоре пожелтевшая от времени американская вилка с европейским переходником скрылась за дверью.

Пока народ провожал взглядами тоскливое зрелище тыльной стороны обреченного на одиночество Mac Pro и приходил в себя, к трибуне без приглашения прорвалась Подушка.

– Простите, сударыня, но вас никто не приглашал! – возмутился судья.

– Я сама себя пригласила! Тут такие страсти… таки… Ожидание выше моих сил. У меня аж все перышки дыбом встали.

– У вас же нет перьев, милочка! Сплошной синтепон…

– Я бы попросила! Не надо хамства! Бамбуковое волокно типа “Лебяжий пух”

– Ну, хорошо! Назовем это – микрофибра! – сжалился голос сверху.

– Синтепон это! Обыкновенный синтепон! Как ни называй! – смеялись под диваном и по шкафам забытые и брошенные вещи.

Подушка шмыгнула носом.

– Всякий может обидеть беззащитное создание! Синтепон там или нет, это не меняет моего состояния, которое сейчас на грани нервного срыва. Доведете меня, и я лопну тут по швам. Не думаю, что это зрелище доставит вам удовольствие!

– Так! Давайте оставим ваши будуарные страсти и перейдем к делу!

– Я клянусь!

– Подождите вы! – не выдержал судья. – Я еще ничего не сказал, а вы уже поперек всех регламентов!

– Я хотела как лучше! Дабы ваша честь не утруждалась лишний раз!

– Очень благородно с вашей стороны! Но меня это нисколько не утруждает! Это часть моей работы! Итак! Клянетесь ли вы говорит правду, только правду и ничего кроме правды? – торжественно закончил голос с потолка. Но ответа не последовало. – И чего же вы молчите, сударыня?

– Так я же уже сказала!

– Господи! – взмолился голос. – Ты видишь это создание? Прости ему, то есть ей, ее…

Судья задумался, что же Господь должен простить подушке, и после короткого раздумья продолжил.

– Прости ей ее чрезмерную покладистость, – и тут же обратился к подушке. – Вам следовало сказать: “Клянусь” не тогда, когда вам это заблагорассудилось, а после того, как я вас спросил об этом: “Клянетесь вы или нет!”, иначе ваша клятва выглядит нелепо и неуместно в сочетании с вашим преждевременным выступлением. Вам это понятно?

– Простите меня…

– Вот и хорошо…

– Но не совсем… – подушка немного сжалась от ожидания небесной кары.

– Что значит «не совсем»? – голос звенел, как натянутая тетива.

– Вы сказали так много слов, что я не все их успела умять в своей голове. Вы же сами сказали, что у меня внутри синтепон… я медленно соображаю.

Смех покатился по квартире из всех углов. Ничего не понимающий кот пронесся несколько раз по коридору туда-обратно и, никого, не обнаружив в квартире, забился от страха под кровать. Там он тихонько замяукал, зовя хоть кого-нибудь на помощь. Призраков ему еще не приходилось слышать за всю его зашуганную жизнь. Смех потихоньку утих.

– Все? Можно продолжать?

Подушка тут же начала оправдываться:

– Но в этом нет моей вины! Я тут ни при…

– Молчите! Прошу вас! Молчите! Хватит вашего словоблудия! Говорите только по делу.

– Так я и говорю только по делу! – ответила подушка и гордо взбила себя по краям.

– Пусть так! Продолжайте.

– Меня подарили Алексу на 23 февраля. Четыре года назад. Как сейчас помню. Он так трепетно отнесся ко мне. У него вообще особенное отношение к нашему роду- племени. К подушечному. Я бы даже сказала, особенные требования. Не каждая может ему угодить. Моя предшественница не продержалась и двух месяцев. Дело в том, что Алекс засыпает только лежа на животе. То есть лицом к лицу с подушкой. Поэтому мы должны быть гипоаллергенны, не токсичны, должны дышать и облачаться исключительно в хлопок. А еще надо быть не слишком большой и упитанной, иначе прогибается позвоночник, и не очень твердой… Но при этом упругой и миниатюрной. Алекс любил во сне запустить руку под меня и страстно прижаться. А еще он меня складывал, прогибал, проминал… Ну, и все в таком роде. В общем, вы понимаете, какие испытания мне пришлось вынести. И то, что я находилась рядом с ним четыре года, это о чем-то говорит!