Честно говоря, понимать много не надо. Что такое абстрактная мораль по сравнению с реальным рублём? Да ничего, ноль, пустое место. Плевала она на эту мораль с десятого этажа. Зато у неё дом – полная чаша. Захотел муж «Жигули» – пожалуйста! Дочке на свадьбу кольцо с бриллиантом подарила – рада без памяти. А сколько простыней, наволочек!

Алевтина убрала счёты, сунула заветную тетрадку в нижний ящик стола, закрыла её ворохом накладных. Хоть в иероглифах её никто и не разберется, всё равно так спокойнее. Бережёного Бог бережёт.

Теперь наведём порядок в финансах, решила она. Всю неделю торговала вином, надо рассортировать деньги: кому, куда и сколько. И узнать остаток – свой, кровный

Алевтина вытащила из загашника бумажный пакет. Оглянулась. Анна-Ванна всё еще возилась у плитки. Не увидит. Алевтина вообще не доверяет никому, а женщинам – тем более.

Деньги были в основном в мелких купюрах – крупных у алкашей не водится. У грузчиков своя клиентура – шваль всякая подзаборная. Но и ей брезговать не след. Она-то как раз и не сдаст. Алевтина со своих берет по пятерке за бутылку, а грузчики накидывают сверху еще два рубля. Все довольны, все смеются.

Среди неписаных законов базы был такой: незнакомых, непроверенных клиентов отваживать. Но этим золотым правилом иногда пренебрегали. Нарушители негласной конвенции тут же лишались кредита. Но пока всё сходило с рук…

Алевтина с профессиональной ловкостью карточного шулера перетасовала денежную колоду, разбросала ее на несколько кучек. Четыре завернула отдельно. Они предназначались директору торга, ментам и бандитам, которые крышуют базу. Стопку поменьше сунула в кошелек, а потолще – в ней было четыре сотни – тоже завернула в плотную бумагу. Подумала и добавила в пакет ещё двадцатку. Неприкосновенный запас должен всё время пополняться.

В это время в дверях появилась кладовщица кондитерского склада Фаина. Лицо её было обеспокоенным.

– Ты знаешь, – с ходу выпалила она, – обэхээсники базу райпо шерстят. К нам не заявятся?

Алевтина не волновалась. Почти всех сыщиков она знала как облупленных – подкармливались на базе, как и представители местной номенклатуры.

– А чего переживать-то? Не первый год замужем.

– В том-то и дело, что залётные они, не наши, – сказала Фаина.

Это в корне меняло дело. Когда Фаина ушла, Алевтина рассовала четыре пакета с деньгами между коробок с яблочным соком. Мало ли что. Крупных сумм на базе держать не положено. Тем более, что происхождение этих сумм объяснить трудно. Сразу ведь прицепятся.

4

На подъездные пути ставили вагон с краснухой.

– Бугор! – позвал Ваську Шепелева проводник. – Иди распорядись, куда чего.

Это всех застало врасплох.

– Ну, Максимовна! – не сдержался Васька. – Не баба, а жаба.

Утром он, как обычно, заглянул к дежурной по станции, справлялся насчет вагонов.

– Нет ничего, – сказала дежурная. – Ждите. Урожай, как обычно, в конце месяца.

Лень было посмотреть, как следует, сообщения диспетчеров. Наверняка было и это. Теперь же надо делиться на два звена, работы – прорва. А в бригаде всего пять штыков вместо одиннацати по штату.

Васька поднялся с лавки.

– Сколько ящиков? – бросил он на ходу проводнику.

– Тыща с хвостом. Не так, чтобы очень.

Васька моментально прикинул. Если бы их было одиннадцать, троих можно было бы оставить на складах, а остальных кинуть на вагон. Но даже и в этом случае пахать пришлось бы до глубокой ночи. А что делать сейчас?

Шепелев был самым старшим по возрасту среди грузчиков. Сороковник за плечами уже слегка тяжелил его шаг. Порой ломило крестец, но бригадир свято чтил первую заповедь грузчика: если что болит, лечись работой, вышибай клин клином. И он, казалось, не знал усталости, шутя бросал тяжеленные мешки с рисом на самую верхотуру стопы, в десятый ряд – это называется «нахлобучить шляпу».

Васька никогда не отлынивал и того же требовал от других. Его тяготила вечная нервотрёпка, хотелось работать без суеты и спешки, без каждодневных пьянок.

Он устал от всего этого. Зашибал редко. Денег, заработанных честно, хватало с лихвой. Вот только мужества бороться с алкашеством и махинаторами-кладовщицами не хватало.

Однажды Сан-Саныч поинтересовался, какое у бригадира образование.

– Высшее, – пошутил Васька. – Окончил с красным дипломом институт Воровского, факультет карманной тяги, замков и форточек.

В этой шутке была доля правды. Бугор отбарабанил свой срок давно, ещё по малолетке. Но получил не красный диплом, а волчий билет. Со справкой об освобождении брали на работу только в грузчики и дворники…

С тех пор утекло немало воды. На кривую дорожку Васька не вернулся. Но к тем, чья измочаленная судьба напоминала его судьбу, относился с сочувствием.

Наряды он закрывал нормально, никто не обижался. Качал права, если надо. В бухгалтерии торга его побаивались. Лентяев воспитывал самолично, словом, старался соблюсти справедливость в большом и малом, и за это его уважали. Но с каждым днем нарастало чувство досады. Ваську выводила из себя любая мелочь. Взять, к примеру, этот вагон. Он стоял у склада, но, конечно же, не совсем там, где надо. Метров двух-трех не дотянул машинист до дверей, а маневровый электровоз был уже далеко.

Сопливых вовремя целуют, подумал Васька. Придется самим толкать.

Бригада стекалась на эстакаду.

– Давайте решать, кто останется на погрузке, – сказал Шепелев.

Все молчали.

Вагон с краснотой – калым выгодный. В пути следования допускался бой с каждых ста ящиков по бутылке. Если расстояние перевозки большое – по две. И проводник никогда не остаётся в прогаре. Он грузчиков в обиде не оставит, иначе те будут тянуть волынку. Даже если и грохнулись два-три ящика, всё равно можно выкрутиться. Воды – вдосталь. Отлил по чуть-чуть из десяти бутылок, плеснул туда ашдвао, пробочку пришпандорил аккуратненько – всё в ажуре. Не станут же на базе каждую бутылку на экспертизу отправлять.

– Смелых нет, – сказал Босяк. – Сам решай.

Чувствовалось, что он уже принял малость для поправки здоровья, и теперь, ожидая новую инъекцию горячительного, ощущал прилив молодой энергии.

Васька окинул взглядом бригаду. В прошлый раз на вагоне Ганс с Босяком перебрали мыслимые и немыслимые нормативы потребления спиртного. В результате вся тяжесть легла на самого бригадира и на Костынюка. Тянули жилы до глубокой ночи. А сейчас он такого не допустит.

Ему помог Костынюк.

– Шо провидник кажет? Скильки булек на рыло?

И тут Шепелева осенило.

– Сейчас узнаю, – сказал он.

Винный чичероне сразу же понял цель визита бригадира.

– Как обычно, – сообщил он. – По два пузыря каждому. Идёт?

Васька нахмурился.

– Вот что, друг. Вина не надо. И чтобы излишков никто не видел. Скажу ребятам, что бой у тебя большой.

Проводник опешил:

– Постой, не врублюсь никак. Куда же я дену то, что вам причитается?

– Куда хочешь, – отрезал Шепелев. – А если увижу кого-нибудь из наших под мухой, буду с тобой по-другому базарить. Усёк?

Проводник глядел на него, как на посланца внеземной цивилизации. Он так ничего и не понял, за исключением угрозы поговорить с ним по-свойски. Эта угроза была вполне реальной. И сразу возникла проблема: как избавиться от лишнего вина? Если б знал, что так повернется, продал бы в пути, как то, разбавленное. Придется толкнуть кладовщице, но она возьмет по дешевке.

Мучимый этой мыслью, проводник отправился к Алевтине, а Шепелев – к бригаде.

– Ну, что почем? – встретил бугра вопросом Ганс.

– А ничего, – весело сказал Васька. – Ничего не даёт. Нет у него.

– Вот это номер! – присвистнул Босяк. – Такого еще не было.

– Рога ему отшибить, – высказался Ганс. – Мы его мигом отоварим. И сразу вино найдется.

Шепелев остановил его:

– У него десять ящиков – всмятку.

– Эх-ма! – вздохнул Костынюк. Теперь, думал он, придется обедать без вина, вприглядку. З таком, как балакают на Украине.

Ганс швырнул бычок в ящик с песком:

– Мы с Босяком – пас. Мы не железные фраера, пусть они пашут. Мы лучше на складе.

Васька смотрел им вслед, почти торжествуя. Но к сладости победы примешивалась горчинка. Ведь он, по сути дела, просто схитрил. И всё-таки, утешал себя Шепелев, лиха беда – начало. И с Алевтиной тоже разберётся.

– Вперед, братва! – позвал он бригаду. – Нас ждут великие дела.

5

Проводник взвалил на плечо рюкзак, в котором специфически звякнуло, и Петя Гарин прикинул: бутылок пятнадцать, не меньше.

Фамилию проводника он не знал. Можно, конечно, заглянуть украдкой в накладную – она лежит у Альки на столе, но не стоит. ТАМ узнают, проблем нет. Главное – вагон разгружался во вторник.

На память ему не жаловаться: фиксирует автоматически, как скрытая телекамера. Что надо и что не надо.

В вагоне Петя приметил кислородную подушку. Здесь она неспроста. В такие ёмкости припасают воду. Без неё проводники как без рук. Вернуться из рейса с пустым карманом – всё равно что наплевать себе в душу.

Если же по большому счету, то подушка да рюкзак с леваком – мелочи. Донесение будет на редкость лаконичным. Внизу, как обычно, его псевдоним – девичья фамилия матери. Она не обидится – её давно уже нет в живых. А бумага с грифом «Секретно» пойдет по инстанциям, ляжет на столы больших чиновников. Правда, начинаться она будет уже не по-Петиному, а со слов «Источник сообщает…».

Да, он – «источник». Он глубоко законспирирован. Его знает в лицо только один человек из милицейского дома – старлей Ефимов. Они встречаются в опредёленное время. Вроде бы невзначай, причём место сходняка периодически меняется. Всё, как в шпионских романах.

Старлей, конечно, в гражданке. У него тоже память натренирована. Он ничего не протоколирует. Поговорят минут пяток, получит Петя новые инструкции – вот и все контакты. От «источника» требуются только глаза-бинокли да чуткие локаторы.

Петя Гарин превратился в «источника» добровольно, без всякого принуждения.

Наверное, это никому не понять. Раньше стукачами становились либо сломленные изощрёнными пытками, либо из-за страсти к женщинам, большим деньгам и красивым вещам, из зависти, из страха… Но тут всё не так.

Какие же мотивы владели им?

Так сразу и не ответишь.

Петя увенчал стопу последним ящиком с вином – и присел вместе со всеми перекурить. Это был первый перекур за полтора часа разгрузки. вдруг заскребло под сердцем, замутило глаза слежавшимся, словно старая войлочная кошма, туманом. Прошлое сплошной стеной обступило со всех сторон.

Три года назад он не думал, не гадал, что узнает изнанку жизни.

Петя вырос в интеллигентной семье. Отец занимал солидный пост, часто бывал в загранкомандировках. Каждое лето мальчика тщательно полоскали в черноморском рассоле, обрамлённом сочной зеленью пальм. Репетитор раскрывал тайны английской грамматики, «королевского» акцента, ливерпульского и йокширского произношения – мальчика с младых ногтей готовили к дипломатической работе. Служебная машина отца подвозила Петю прямо к школьному крыльцу, всё давалось легко, без излишних затрат энергии, успех казался естественным и вполне логичным. Но отсутствие жизненных тягот порождало некоторую дряблость характера.

И это вкупе со стремлением к эпатажу подкосило под корень. Неожиданно на экзамене в МИМО Петя сдулся. Причём именно на английском. Решил блеснуть своей эрудицией и выдал несколько фраз с йокширским прононсом. Это произношение не каноническое, и преподаватель поставил только четвёрку. А конкурс, как всегда, был большой. Одного балла для поступления как раз и не хватило…

Отец устроил его в пединститут, намереваясь всё-таки. перевести в МИМО. Но к этому времени умерла мать, а у отца начались нелады на службе. Должности, которые он занимал, были уже не столь престижными, всё меньше перепадало пряников привилегий.

Он сражался за место под солнцем с яростью раненого гладиатора, окруженного со всех сторон римскими легионерами, но Фортуна от него отвернулась. Комиссия, которую возглавил некто Седых, пришла к выводу, что Петин родитель виноват во всех смертных грехах и даже сверх того. Отцу влепили строгача и сняли с работы, но он, в свою очередь, катнул телегу на обидчиков.

Уже на более высоком уровне была создана новая комиссия по проверке деятельности первой. Теперь не поздоровилось Седых. Из обкома партии его шуранули, но номенклатура не умирает потому, что никогда не умрёт. Скоро Седых стал командовать крупным заводом.