«Майор медслужбы Ремизов после обследования сделал заключение, что я нормальный, – вспоминает Владимир Павлович в своей тетрадке. – Но генерал боялся, что слух о двух ЧП подряд во вверенной ему дивизии дойдёт до тогдашнего министра обороны и командованию не поздоровится. И подполковник медслужбы Вольф Лазаревич Цейтлин признал меня психически больным. И сказал: у нас госпиталь, тут опаски меньше, это своего рода санаторий, а вот попадешь в Бляхинскую больницу – там ад. И я попал именно туда, в шестое отделение».

Стеклянно-деревянный

Больница, как пишет Дубравин в своей распухшей от записей тетради, была хуже всякой каталажки. Властвовало время, когда простая человеческая порядочность и честность часто расценивались, как происки врагов.

Психиатр Агнесса Альтмарк пыталась взять Дубравина на испуг:

– Мы и не таких обламывали.

Владимир Павлович не растерялся. И хотя знал, что воевать с карательной медициной означает то же самое, что копать иголкой колодец, ответил:

– Это еще вперёд поглядим, чья возьмёт. Труса из меня не сделаете, разве что только труп мой получить можете.

За своенравным пациентом установили неусыпный контроль, накачивали сильно действующими препаратами. Каждое малейшее непослушание наказывалось. Санитары могли и бока намять, вправить мозги, которые, по их мнению, набекрень, привязать жгутами к кровати, сделать «укрутку» – завернуть в мокрую простыню. Когда она высыхала, тело сдавливало словно тисками.

Дубравин стал тенью того, кем был. Одичал; словно стеклянная хрупкая этажерка, в строго отведенное время бродил по коридору, отмеряя несколько десятков положенных ему метров деревянными ногами. А когда зима в конце ноября уже входила в силу, у него от передозировки лекарств остановилось сердце.

Но были хорошие люди и в те времена. Спасла его Римма Александровна Павлова, и Владимир Павлович словно очнулся от наркоза, словно глотнул чистой родниковой воды. И в итоге оказался на воле. Когда человек настойчиво ищет свободы, он становится сильнее и чаще всего своего все-таки добивается.

Одиночество – странная штука

Дубравин бодр, лёгок на ноги. Строит дом: родительская изба, где он сейчас живет, попала в зону затопления. После повышения уровня Чебоксарского водохранилища, если оно когда-нибудь будет, Волга скроет строение, которое давно пора сносить, навсегда. Сварить-постряпать ему тоже приходится самому. Да мало ли других забот?!

Я встретился с ним, и мне показалось, что прикоснулся к чему-то далёкому и загадочному и сразу же отдернул руку, потому что я этого не понимаю. Потому что люди набиты предрассудками с головы до подошв ботинок, но это им невдогадку.

Они не всегда знают и другое: где кончается заблуждение и где истоки мудрости и мужества, где стремление убежать от самого себя – хотя бы в ту же добровольную немоту, а где намерение доказать, что это – жизнь, которую мы сами выбираем. И можно ли считать одиночество Дубровина его карой, наказанием за то, что выбрал он жизнь не ту, которая ему предназначалась?

А еще мне показалось, что Владимир Павлович знает ответы на эти вопросы. Потому и молчит уже столько лет. К такому знанию, наверное, каждый должен придти поодиночке.

Она его помнит

Автору этих строк удалось разыскать Агнессу Михайловну Альтмарк, которая уже два десятка с лишним лет на пенсии. Она хорошо помнит Дубравина. По её словам, всё именно так, как он описывает, за исключением одного: она никогда никого «не обламывала» и вообще «человек очень мягкий».

– Дубравин вёл себя совершенно неагрессивно, «карательных мер» к нему не применялось, – сказала она. – Выписался он в состоянии ремиссии, то есть в удовлетворительном состоянии. Забрала его жена. А то, что он замолчал, это объясняется шизофреническим мутизмом, то есть, некоторым обострением болезни.

Так или иначе, но Агнесса Михайловна проговорилась, косвенно подтвердив, что «карательные меры» в больнице все-таки применялись. Если не к Дубравину, то наверняка к другим.

Насчет клинической смерти Дубравина психиатр в отставке не помнит. Римму Александровну Павлову я не нашёл – она куда-то уехала. Но так ли уж важно – была эта клиническая смерть или нет? Жизнь все-таки важнее. Жизнь каждого человека, каким бы он ни был.

***

Самое любопытное, что в Нижегородской области обнаружился ещё один молчун. Это бывший сварщик Григорий Ворончихин, который живет в селе Двоеглазово на границе с Мордовией. Его «глухонемой стаж» немного меньше, чем у Дубравина. Но тоже солидный – 12 лет.

Ворончихин, как и Дубравин, отказался от пенсии по старости. Живёт огородом и тем, что делает церковные свечи. За ними паломники идут целыми группами.

Почему Ворончихин дал обет молчания, досконально неизвестно. Говорят, от несчастной любви. Но это только одна из версий. Сам же он ссылается на Священное Писание, где говорится, что «Молчание – золото».

Больница в наши дни

Архитектурный комплекс в Бляхино практически полностью сохранил свой первоначальный облик. Время не пощадило лишь некоторые строения. Водонапорная башня перестала использоваться ещё в 30-х годах прошлого века, а расположенное неподалёку от нее здание лечебного отделения (пятый корпус) было заброшено при Михаиле Горбачёве. Планировалось пристроить е нему семиэтажный корпус с двумя цокольными этажами, однако этому проекту не суждено было стать реальностью из-за отсутствия финансирования. Как корова языком слизала женский павильон на 30 персон, кухню с кладовыми, контору с квартирой вахтёра, дом для рабочих, водокачку с оборудованием, конюшню с каретным сараем, каменный ледник, часовню, здание для биологического канализационного фильтра. Поменяло свою специфику и центральное машинное здание, где располагались резервуары с водой, баня, цейхгауз и квартиры служебного персонала.

Нет, там не отрыт бассейн, хотя было такое предложение. Идею отвергли, тоже по финансовым соображениям: нужно покупать надувные жилеты, иначе шизики станут топиться. Сейчас здесь физико-терапевтическое отделение.

Больше не дымит мазутная котельная. Её перевели на газ. В 30-е годы в Бляхино появился детский сад для детей сотрудников больницы и даже акушерский пункт, сохранившийся, кстати, до наших дней. Число медперсонала перевалило за 600. Старинный больничный парк, заложенный в начале XX столетия, является региональным памятником природы.

А это уже из другой «оперы». Другой «памятник». Под больничной территорией пролегает канализационный коллектор, в котором революционеры скрывались от преследования царской охранки. Под землёй можно было добраться из Бляхино к берегу Оки. Коллектор существует и ныне, правда, все входы в него замурованы, ибо находиться в подземных ходах опасно для жизни из-за многочисленных обрушений.

Сто лет с лишним лет назад больница в Бляхино была прорывом психиатрии в будущее, но положение дел сегодня здесь далеко от идеального. Мало кто из работников больницы имени Кащенко придерживается идей её основателя. Родственники больных отмечают безразличие и халатность персонала, ужасные условия содержания и гнетущую атмосферу, от которой хочется умереть.

Территория больницы обнесена бетонным забором, в котором дыры в человеческий рост, к ним протоптанные тропы. Кто ими пользуются, чтобы проникнуть в лечебницу? Медперсонал, сами больные или же просто любопытные? Ответа нет. Но периодически раздаются крики, которые хорошо слышны почти на всей территории больницы. Такое ощущение, что кого-то периодически избивают. Или это только эхо прошлого?

Такой судебный процесс мог пройти и в Нижнем Новгороде

В Саратове – громкое судебное дело. Бывшая старшая медсестра областной клинической психиатрической больницы Ирина Климентова предъявила иск к администрации этого учреждения, допускающей многочисленные нарушения. Она также рассказала о травле со стороны руководства, о «тайном морге», расположенном на территории больницы, об использовании труда пациентов, о фотографиях медиков рядом с больными. Эти снимки они выкладывают в соцсетях, что является разглашением врачебной тайны. Да и вообще жизнь больных в этой психушке настолько жуткая, что смерть кажется им избавлением от мук. Вот несколько отзывов о больнице и её персонале. Фамилии по понятным соображениям я не называю: «Отвратительное место. Лежала во 2-м отделении – санитарки матом кроют пациентов… Питьевой воды не хватает, персонал это видит и знает, но равнодушен. Еда – сплошные водяные каши-хлеб, „пустые“ супы (за две недели ни разу мяса не дали, я не говорю уже о свежих овощах и фруктах). Туалет просто страшен – всё сломано, вода течёт, стульчаков нет. Ну, и отдельное слово про „умиральню“. В это сложно поверить. В отделении есть такая комната, там стоят 5—6 кроватей панцирных с матрасами. На этих кроватях сидят-лежат вповалку истощенные старые женщины без одежды. Совсем без одежды, голые. На них даже памперсов нет… Вонь в этой комнате стоит несусветная. Эти бабушки регулярно умирают (от истощения, по-видимому, я таких худых только на фотографиях их Освенцима видела). Иногда бабушек для умирания кладут ко всем в общую палату. Что про врачей сказать? Даже если настаиваешь и спрашиваешь, не считают необходимым сообщать диагноз, информацию о лечении. Мне сказал один диагноз, моей матери – другой».

Ещё один отзыв: «Приехал добровольно на платной основе в наркологическое отделение, пробыл пять дней и понял, что мне там не выжить. Медперсонал не интересует твое здоровье. Вяжут к койке, издеваются, кричат. Когда сказал, что у меня диабет, стали возмущаться: дескать, я – аферист… Вот такой был опыт выхода из запоя. Никому не советую».

И ещё: «На платной основе привёз свою маму, чтобы подобрали лечение, ночами плохо спала… Дошла сама до второго женского отделения. Звонил, говорили, что все нормально. Через десять дней мама умерла. Разрешили посмотреть на неё за день до смерти. Что ей кололи – не знаю. Не отдавайте своих родных в эту больницу».

А вот что говорит другая бывшая медсестра – Екатерина Осипова: «За всё время, что мы работали, ни разу не видели, чтобы главврач ходил по отделениям и узнавал, всё ли есть, как идут дела. А дела шли не очень. В нашем отделении постоянно не хватало то бинтов, то перчаток, то ватных палочек, то шприцов, то пластыря… Не думаю, что у больницы проблемы с финансированием – просто наверняка воруют или не следят за своевременными поставками медицинских расходных материалов. В палатах было душно, окна не открываются. Лежачих одиноких бабушек не моют. Если моют иногда, то разводят в ведре порошок, который разъедает кожу и льют на тело, не вытирая – всё это впитывается в памперс, в котором бабушка подолгу лежит. К мытью, перекладыванию, замене памперсов привлекаются пациенты-подростки – за сигаретку (санитарки специально для этого сигареты покупают). Больных из-за нехватки коек могут положить вдвоем на одну кровать. Без матраса, подушки и постельного белья… А однажды в марте за ночь привезли пять человек. Для этого сдвинули две койки и уложили на них всех пятерых».

Сестра Екатерины, Марина, которая тоже работала в этом отделении, добавляет:

– Когда человек умирает, труп выносят в коридор и ждут два часа, прежде чем вынести в морг. Как-то одну бабушку забыли передать из одной смены в другую – умерла она в семь утра и до обеда пролежала в коридоре. После того, как труп отнесут, носилки на обычной матерчатой основе не обрабатывают антисептиком. Они находятся в приёмном отделении и госпитализируют с их помощью больных, неспособных ходить самостоятельно. То же с простынями, которыми накрывают труп, – их стирают и используют повторно.

Ирину Климентову уволили из больницы за якобы систематическое неисполнение служебных обязанностей. Медсестра, предъявившая претензии руководству больницы, проработавшая здесь 15 лет и не имевшая нареканий, стала неугодным элементом,

– Меня всегда возмущало использование фактически рабского труда пациентов, – говорит она. – Больных заставляют выполнять обязанности санитаров и санитарок. Они выносят мусор, моют полы, вытряхивают контейнеры. Девочки-подростки обмывают покойников. Чтобы навестить родственника, необходимо получить специальное разрешение…

А дальше Ирина обобщает:

– Не удивлюсь, если и в других психбольницах то же самое.

И, наверное, она права.