II. Всадник (поэма)

Нам было весело лопатой

Взрезать слежавшийся песок,

Чтоб шеи гривистой покатой

Открылся бронзовый кусок.

Мы деревянную рубаху,

Дощатый саван, рассекли,

И, руку вытянув сразмаха,

Он вдруг рванулся из земли.

И никаким не сжат покровом,

Закинул с мощью молодой

Лицо огромное в лавровом

Венке над невскою водой.

* * *

Он так знаком чертою каждой,

Глядящий вглубь морских ворот,

С неукротимой вечной жаждой

Лететь вперед и звать вперед,

В такие он окутан были,

Воспетый кистью и пером,

Что мы почти что позабыли,

Что он когда-то был Петром.

Он не отдельным персонажем

Истории живет.

Но вот –

Почти что безымянным стражем

Он стал просторных невских вод,

Стал нашим молчаливым братом.

Смотря с гранита своего,

Навек он сросся с Ленинградом,

Стал сердцем бронзовым его.

И если обхожу вблизи я

Скалы волнистый пьедестал,

Я вижу:

он – сама Россия,

Ее он воплощеньем стал.

* * *

Один припомнился мне случай

Совсем не пушкинский, иной…

То не был год благополучий.

Еще корою земляной

Укрыт был Всадник.

Год блокады.

Шла Невским девушка. Ее

Могли б изобразить плакаты.

Шинель, ушанка и ружье

Пристали ей.

Широколица,

Приземиста, крепка она.

Перерядиться, закалиться

Ее заставила война.

Она с Днепра, не ленинградка.

Да что еще без долгих фраз?

Волос из-под ушанки прядка,

И пара крупных карих глаз.

Из части в краткий отпуск скорой

Походкой шла она тогда

К одной старушке, у которой

Во флоте сын.

Да, вот беда –

Давно уж девушке ни вести

От моряка. Как понимать?

Ведь часто он писал невесте.

Имеет, может, вести мать?

И валенки ее скрипели

По снегу.

Ранний март. Мороз.

Хоть солнце, но не до капели.

На крышах гривой снег нарос.

Был тихим город без трамвая,

Сугробов замерли валы,

И, яркий воздух разрывая,

Серел в чехле корабль Иглы.

И сквозь сухие прутья сада

Яичной желтизной горел

Край вытянутого фасада…

И тут-то

– начался обстрел.

Качнулся, сдвинутый снарядом,

Глубокий воздух, дребезжа.

И грохнуло почти что рядом.

Из рам шестого этажа,

Стуча, посыпалась фанера,

Осколок свистнул над плечом.

И пухлый снег почти до сквера

Обрызган свежим кирпичом.

И девушка туда, под липы,

Метнулась,

будто бы, укрыв,

Они ее спасти могли бы…

И новый прокатился взрыв.

Троллейбуса промерзлый ящик

Шатнулся, дернул круглым лбом

И набок лег у зданий спящих,

Весь дымным осенен столбом.

Вздохнуть, перебежать к фонтану…

– То – недолеты по мостам…

Пожалуй, этак я устану.

Как странно,

– по своим местам

Стоят и старый дом со львами,

Собора грозного шатер…

Над тяжкими его главами

Вновь тот же вой.

Опять – костер!

На этот раз перед Сенатом.

– Ну, и попала. Чистый фронт!..

Еще удачно, что не на дом,

Большой бы нужен был ремонт.

Ну, прямо в центре урагана.

Жди, да по сторонам смотри. –

Так бормотала у кургана

Она, где Петр укрыт внутри.

* * *

И тут подходит к ней, кивая,

Боец, стоявший на посту

У памятника.

– Что? Живая?

Ишь, лупит нынче по мосту! –

Они стоят.

Как будто в льдины

Огромным кто-то бьет ведром.

Волочит дым свои седины

Середь Невы перед Петром.

– Ты здешний?

– Нет. Перед блокадой

Под Новгородом был в лесах.

Опять летит… Подальше падай

(Взглянул на солнце в небесах).

Дай срок… И «он» по тем болотам

Пройдет, где увязали мы…

Так… Поздравляю с перелетом…

Дождется «он» другой зимы.

– Тут стережешь?

– Да, по приказу

Сюда направлен я с утра…

Жаль, не видал его ни разу…

– Кого?

– Да этого Петра.

Хоть раз бы глянуть…

– Неужели

Не видел?

– Нет. Поди, высок.

Пожалуй, танка потяжеле.

Вон как горой лежит песок. –

И, вспомнив Тулу иль Воронеж,

Какой-то свой родимый край,

Добавил:

– Все равно, не тронешь…

Не пустим, как ни напирай.

– Да, этот Петр

Она взглянула,

Заулыбавшись широко.

Под гнетом пушечного гула

Ей стало ясно и легко.

Тот берег ослеплял снегами,

Голубизна небес резка.

Меж искристыми берегами

Горела льдинами река.

Греметь окрестность перестала,

И здания, как фонари,

Иль словно бы куски кристалла

Светились тихо изнутри.

Касаясь сизыми боками

Гранита, забредя сюда,

Спустившимися облаками

В Неве насупились суда.

Был выпуклым и четким остров.

Гранит, как черное стекло.

А куполов, а шпилей острых

И башен сколько!

Как светло!

Сюда б весну! Апрельской влаги,

И майской зелени в сады!

И чтобы музыка и флаги

За все бои, за все труды.

Ведь этот город – праздник…

– Слушай,

Он – на коне.

– Да, ты о ком?..

Эх, стукнуть бы по ним «катюшей»!

– Ты хоть по книгам с ним знаком?

– Ты про кого?

– Да, про Петра я.

Читал у Пушкина?

– Да, да…

И, мысленно перебирая

Обрывки строк, она тогда

Вдруг что-то вспомнила такое

Про наводненье.

Значит, тут

Евгений мыкался с тоскою,

Смотря, как волны все растут.

Спешил, как я, на ту сторонку,

Да опоздал…

Тяжел полет

Снаряда.

– Взроет он воронку, –

Сказал боец,

– Нет, снова в лед. –

…Он опоздал. И после, муча

Себя, бродил. Сошел с ума…

Ах, если бы не эта буча,

Все знала б я насчет письма!

…Тут волны прыгали на плиты.

Конечно, горе для людей.

Но кровью ежели политы

Поля, то горе полютей.

И если враг, как будто ломом

По городу и день за днем

Колотит так, что дом за домом

Трещит…

И голод… Ведь, о нем

У Пушкина не говорится.

И это длится месяца.

А тут же и мороз за тридцать,

И стынешь пуще мертвеца…

Да, что тут толковать!

Тут зубы

Лишь стисни.

Мы бы все не прочь

Любую вынести грозу бы!

Подумаешь. Одна ведь ночь.

Мы б живо помощь подавали

С баркасов, шлюпок, катеров,

Спасли б товар в любом подвале,

Скарб из квартир и со дворов.

И все б одной семьей, без платы

До самой поздней до поры

Чинили б, ставили заплаты,

Взяв гвозди, кисти, топоры.

О, если б и теперь скорее

Дожить до этаких трудов!

А тот бедняк бродил, старея,

Не помню, много ли годов,

Хотя в другом была причина –

Невеста умерла его.

А нам в боях грозит кончина.

Дня не проходит одного,

Чтоб кто-то не утратил близкой

Или близкого…

Когда б мой Петр

Мне с корабля хотя б запиской

Дал знать, что он здоров и бодр!

Но отчего же тот Евгений

Вот с этим бронзовым Петром

Из-за злосчастных наводнений

Не мог все разрешить добром?

И клял, грозил рукою робкой,

Его чуть конь не растоптал.

А мы песчаною коробкой

Одели бережно металл,

Чтоб даже край плаща иль стремя

Не поцарапались.

Сейчас

Мы с ним в ладу.

Другое время,

Другие песни…

И на нас

Он не поскачет.

Помню, с юга

Когда сюда пускалась в путь,

Я торопилась, как на друга,

Скорее на него взглянуть.

Ведь он не только здешний, местный,

Он – общий, он – для всей страны.

Он сердцу каждому известный,

Мы все сберечь его должны.

Что мог он оживать, то сказки.

Но станет он еще родней,

Спасенный нами от фугаски,

От всех напастей этих дней.

* * *

Она – бойцу:

– Мне бы хотелось

Понятье дать, каков на вид…

Но, знаешь, главное, чтоб целость

Он сохранил…

А конь-то взвит…

А сам-то он рванул уздечку!

Ну, прямо, видишь наяву

Вдруг, будто маленькую речку,

Он всю перелетит Неву.

С таким бы в бой!

Его ни минам,

Ни танкам не отбросить вспять,

С таким – овладевать Берлином,

Брать у врагов за пядью пядь

И день отпраздновать победный.

А, впрочем,

что прибавить мне,

Коли написан – Всадник медный –

О нем и о его коне.

И ведь не вечно дальнобойным

Калечить мирные дома,

Конец бывает всяким войнам,

И из песчаного холма

Он выйдет, встанет пред глазами,

Не век скучать ему.

Дай срок,

Опять его увидим сами,

Поймешь тогда, кого стерег.

Коль доживем, так будем рады

Припомнить этот разговор.

Прощай!

– Куда ж ты под снаряды?

– Так до каких стоять мне пор? –

И, подтянув шинели пояс,

Упрямым шагом, молодым

Идет…

Над ней, гремя как поезд,

Летит снаряд.

И взрыв.

И дым.

* * *

Прошло три года.

Я не знаю,

Нашла ль она ей нужный дом.

Дорога дней стремилась к маю.

Нева очистилась. Со льдом

Простились радостные глади

Вод пробудившихся весной…

Бывают в жизни, как в балладе,

Возвраты темы основной.

По той же набережной та же

Шла девушка.

Был воздух чист.

И странно было вспомнить даже

Снарядов треск, фугасок свист.

Всю мощь возможных в мире звуков

Собрав в один громовый шквал,

В те дни пути к рейхстагу Жуков

Огнем и сталью пробивал.

А тут, как бы летя, машины

Проскальзывали во весь дух.

По скверам мирных лип вершины

В прозрачный одевались пух.

В вечернем солнце розовели

Мосты, фасады и река…

Дошла ль она тогда до цели?

Встречала ль после моряка,

Иль так и не дождалась вести?

От дома сохранился ль след?

Мать моряка на том же ль месте?

А девушка средь этих лет

Тропинками прошла какими?

И кто она сама, стрелок,

Сапер, разведчик?

Что за имя

У ней?

Весь этот узелок

Зачем распутывать?

И мысли

Ее в тот вечер каковы?

Заботы ли ей сердце грызли,

Надежды ль звали?

Головы

Не поднимала…

Что за гомон?

Шумят, толпятся, крик ребят.

Стучат, как будто в доски ломом,

Лопаты землю теребят.

Да это же его на волю

Высвобождают.

Я же здесь

Спасалась.

Как же я позволю,

Чтоб без меня?

Почти что весь

Он виден.

Здесь же мы под громом

Дежурили, два пришлеца,

Как будто в городе огромном

Лишь два оставшихся жильца

Мы берегли его.

А он-то,

Он нас берег.

– А, ну-ка, дай,

Лопату, что ли!

Я же с фронта,

Ну, шевелись, а не гадай! –

И вот она у самой шеи

Коня, на выступе земли

Стоит, как на краю траншеи,

И видит,

как в тот миг могли

Те, кто работал там, вплотную

Увидеть

этот ясный лоб

И этих глаз грозу родную,

Их суд, что выше всяких злоб,

Всю волю этих грозных складок

У рта,

весь вихрь его лица.

Всю мощь, которой нет загадок

И нет преград, и нет конца!

И, как бы в лик России глядя,

Она, невольно вздрогнув вдруг,

Шепнула,

чуть коня погладя:

– Мы победили.

Здравствуй, друг!

* * *

Средь пестрых клумб играют дети.

Присядь, коль хочешь, на скамью.

Вот – он парит в вечернем свете,

Стремясь вперед, поправ змею.

Мы в обновляющемся мире.

Нам – жить, работать и любить.

Земля – родней нам, небо – шире

Теперь.

А как с рассказом быть?

Воображенье обнимало

Меня, и отбивал я такт.

Но не прибавил я нимало.

Все это

– вправду было так.

Неудачники

Повесть

Кооперативное издательство писателей

«Никитинские субботники»

Москва – 1928

Часть первая

Глава I

Тут строят. Тут круглеют бревна.

Тут прочно сложен свежий тес.

Тут ряд столбов оградой ровной

Стволы блестящие вознес.

И лестниц гладкие решетки,

Чуть прогибаясь под ногой,

Ведут к мосткам.

Тут – бродят лодки

На привязи. И звучен бой

Волны, вплывающей сквозь сваи,

Бурлящей пенисто.

А там

Гремят прозрачные трамваи

В стеклянном блеске по мостам.

И если вечер дымно-сизый,

Выстеливаясь, просквозит,

И розовеющею ризой

Оденет пепельный гранит,

И в медленном непостоянстве,

Изменой отблесков жива,

Свои плывучие пространства

Всколеблет, шелестя, Нева, –

Чье сердце не забредит, споря,

Кто, задыхаясь в мгле забот,

Бег кораблей и трубы моря

К себе с тоской не призовет?

Но лирики довольно. Метод

Мы изберем такой: учет

Житейских происшествий. –

Этот

Рассказ зачат в недавний год

И в ту весну, когда событий

Багряно-медная волна

Откатывалась.

В стройке, в быте

Негромко пенилась она.

И мысли расчленив в порядок,

Осматриваясь наугад,

Исход международных схваток

Решал сметливый дипломат.

И сквозь суровую опаску

С ним Запад говорил.

Внутри ж

Шли в городах –

ремонт, окраска,

Починка мостовых и крыш.

Но люди, но умы, но пламя

Чувств беспокойных кто поймет,

Кто подглядит, когда мы сами

Души цветной водоворот

Не в силах уследить.

Вот нынче,

Ну, кажется, какой вопрос,

Весь день промерен, слажен, свинчен

И пущен вдаль, –

как паровоз

По вытянутой параллели

Звенящих рельс.

Но что с тобой?

Здесь путаница.

В самом деле,

И путь не тот, и день другой,

И поле хлынуло иное

В твое вагонное окно,

И море вздыбило прибои…

Какое море? Все равно.

Бывают случаи –

железный

Вдруг лист с карниза упадет,

Тем самым оборвав полезный

Твоей служебной жизни ход,

Иль в клуб зайдешь и тут рассудку

Наперекор, в страстей дыму,

Разгорячившись не на шутку,

Казенных денег спустишь тьму,

Иль в городе чужом, в подъезде

Гостиницы замедлишь.

– Ба!

И здесь ехидная судьба

Подстережет на хмуром скресте

Двух улиц.

– Неужели вы?

Марина? Вот не чаял встречи.

– Как? Лугин?

– Да, я из Москвы.

Весьма запутанные речи.

– Скажите!.. Право, он совсем

Такой же. Вы должны явиться

Сегодня в театр.

– В театр? Зачем?

– Вы позабыли – я певица.

– Мне надо нынче ехать…

– Ну,

Не принимаю отговорок.

И взгляд ее горяч и зорок.

– Что ж? Надо вспомнить старину.

О, времени полет незрячий,

Ему не возвратить назад

Ни комнаты на старой даче,

Ни вечеров, одевших сад,

Ни настороженного лада

Бесед ночных. Ему не жаль,

Что в напряженный шорох сада

Уж не проговорит рояль.

– Так решено.

Судите сами,

Да сколько миновало лет?

Бежит смолистыми торцами,

Оглаженными, как паркет.

А было…

Вот он, восьмиклассник.

Взросл. Даже курит при родных.

Весьма сознательный участник

Всей жизни. Тонет в мировых

Вопросах. Он давно умелый

Начетчик символистских книг.

Его воспитывает Белый

И Блока звуковой родник.

Ярмо зависимости школьной,

Уроков прозу, суету

Товарищей презрев, мечту

Избрал в подруги своевольно.

Он любит в вешний ледоход,

Уединившись втихомолку,

Глядеть, как зори пенят Волгу

И первая звезда встает.

Марина. Две густых и русых

На плечи скинутых косы.

Подвижней и стройней осы.

Взгляд, будто аметист на бусах,

Почти лилов. Характер горд…

Не сладишь с неуемным нравом,

Она велосипедный спорт

Предпочитала всем забавам.

Но, впрочем, понимала толк

И в теннисе. Блеснет ракеткой –

И мяч дугой отбит над сеткой,

И смех до темноты не молк.

Но если вкрадчивой и хмурой

Волною обоймет тоска,

Податливой клавиатурой

Скользит привычная рука.

И, отдаваясь по соседним

Аллеям, над покоем летним,

Как чистый соловьиный гром,

Играет песня серебром.

Ну, в общем, пагуба, заноза

Для впечатлительных сердец,

Мираж, подобие наркоза.

Увидишь и пропал. Конец.

Зачем ей было на поправку

Из Питера являться вдруг

В тишь этих дач?

Какую давку,

Какую беготню вокруг

Птенцы классических, реальных,

Коммерческих и прочих школ

Подняли. Как пылился пол

На вечерниках танцевальных.

Заваривались пикники.

Сгонялись отовсюду лодки.

И стали чрезвычайно ходки

Прогулки ночью у реки.

Что гимназисты? Не хотите ль

Узнать – то каждый подтвердит –

Студент, затянут в белый китель,

И тот бродил понур, забит.

И начал мазать мимо лузы,

Хотя мелил исправно кий.

Что делать? Всякий вязнет в узы

Любви. Сильна игра стихий.

Но ежели разоблаченья

Пошли, то выложим сполна –

И Лугин был ценитель пенья.

Короче, – ни еды, ни сна

Два месяца. Напрасны охи

Родителей. Хоть злись, хоть плачь, –

Не ест. Рассеян, лоб горяч.

И даже с символизмом плохи

Дела.

И вдруг, скажите, он

В спектакль домашний вовлечен.

Кто не играл…

Но будем кратки.

Нет! Лирику тут не неволь.

Кто в юности пред словом «роль»

Не трепетал, кто, по тетрадке

Вызубривая трудный стих,

Не оглашал трущоб лесных

Басистым рыком, не коверкал

Лицо у зеркала, кому

Хоть раз не открывалась дверка

В сценическую полутьму,

Кто хоть на миг не слыл актером,

Кому черты не метил грим,

Кто застилающимся взором

Не зрел, как вздернут перед ним

Кусок холста, и на помосте,

Теряя голос, монолог

Не начинал, не чуя ног, –

Тот не поймет…

Рассказы бросьте.

Тщетна воображенья прыть.

Все это надо пе-ре-жить!

Отрывки Гамлета. Почтенно

Заданье. Но и тут как раз

Судьба насолит непременно.

– Какой он к чорту Фортинбрас?

Иль, правда, не хватает роста

Ему. Ведь он же – Гамлет! Просто

Интрига явная видна.

Увы! Офелия – она.

Попробуйте, его оденьте

В плащ. Он сумеет…

– Башмаков

Не износила –

Что в студенте

Нашли? Не голос – трубный рев!

А главное…

– Ишь, льнет. Ишь, вспучил

Глаза.

Еще посмотрим. Ну-с!

Влюбляться в этаких-то чучел!

Нет, у нее прескверный вкус.

Спектакль. Кленовые гирлянды

Увили столбики веранды.

На стульях суетня, галдеж.

Хохочет зычно молодежь.

Толкаются. Куда? Не лезьте!

Родители на первом месте.

Гитар и балалаек хор

И щебет мандолин упругий

Выбренчивает, яр и спор,

О том, как Стенька правил струги.

Звонок гремит. С трудом уже

Оттянут занавес. Знакомых

Тьма. Тут заметят каждый промах.

– Тсс. – Начинают. – Сядьте же!

Клянусь, Офелии милее

Я после не знавал и сам.

Как шли к волнистым волосам,

О, нет, не лилии – лилеи.

И угловато-робкий жест

Рук загорелых, – чуть неловкий.

За этой худенькой головкой

Мы, не дыша, следили с мест.

Когда ж запела… В тонком звоне

Протяжных слов – простая боль.

Мы били яростно в ладони.

Мой бедный Лугин. Скомкав роль,

В смешном костюмчике, с горячим

Лицом, измазан гримом, в сад

Сбежал, где липы шелестят.

Нет, он не разразился плачем.

Но Тютчев прав.

И кто же вновь,

Борясь, «в избытке ощущений

Не ведал ваших искушений,

Самоубийство и любовь».

Но после пьесы…

– Строг порядок

В обслуживаньи дачных муз. -

И обязательный припаток -

Дивертисмент.

На всякий вкус

Таланты прорывались разом.

Один комическим рассказом

Взбодрит. А тот – мастак большой

По части пения «с душой».

Девицы – ленточки, румянец

Во всю щеку, стан строен, крут -

Такой малороссийский танец,

Что только рябь в глазах, – загнут.

И Лугин? Он-то что? Его ведь

В афишке нету. Вот сюрприз.

Каким молебном славословить

Богинь искусства вышел.

Вниз

Глаза опущены. У стула

Стал. После вскинул в потолок

Лицо. Читает. Чуть сутуло

Склонен. Стихи. Какие? – Блок.

Так в омут прыгают с размаха,

Бросаются в горящий дом.

Ему сегодня не до страха.

Он гиб. Все сотрясалось в нем.

И не слова, но звонкий молот