Отрадно видеть, что история семьи и изучение рода до седьмого колена вышли из популистского дискурса нуворишей образца 1990-х годов, когда за определённую сумму можно было пристегнуть себе княжеский или графский титул, стать дворянином, а то и целый дальним родственником царю. Всё это есть и сегодня – никуда от этого не деться. Но теперь серьёзный тон для генеалогического разговора задают деятели культуры. Возвращаются строгая работа с документами и степенность, за которой иногда идёт терпкий художественный шлейф. Новая книга Сергея Шаргунова – сборник повестей и рассказов «Свои» (который вот-вот выйдет в «Редакции Елены Шубиной») – преимущественно и есть такой разговор о семейном древе. Нечто подобное угадывалось в «Книге без фотографий» (2011). Но тогда мы имели дело с молодым писателем. Наряду с книгами «Птичий грипп», «Ура!» и «Малыш наказан» появилась ещё одна. Шаргунов примерялся к разным жанрам и брал напрокат чужую стилистику (что-то от Лимонова, что-то от Проханова, что-то от чисто советских титанов словесности) – словом, искал себя. Следующим этапом был роман «1993» – о ГКЧП и расстреле Белого дома. Исторические события давались на фоне семейной истории. Шаргунов, как писал тогда Павел Басинский, “рванул” – резко, далеко и высоко. Сегодня мы имеем дело уже с состоявшимся писателем.
Особую роль в его становлении сыграла работа над биографией Валентина Катаева. Здесь и работа с историческим материалом, и чуткое художественное проживание чужой жизни. Как следствие последнего – попытка примирить разбитый холерой гражданской войны народ – хотя бы для себя и своих читателей. Шаргунов так и пишет: на этот сборник примерялось другое название – «Всех жалко». И понятно, отчего оно не подошло: есть в нём слёзные и даже уничижительные коннотации. Поэтому утвердилось иное – «Свои». Самое же главное в писательской оптике Шаргунова – как и у Катаева в лучших образцах его творчества (да и у многих модернистов 1910-1920-х годов!) – работа на стыке fiction и non-fiction. Получается этакое сочетание строгой фактологии с художественной интерпретацией всего остального.
Разберём первый текст из новой книги – «Правда и ложка». Уже на уровне названия прослеживается игра с fiction и non-fiction: “ложка” воспринимается как производная от “лжи”. Но не всё так просто. Пытаясь разобраться с жанровой природой этой повести, Шаргунов полушутя предлагает: «Биография ложки. Житие. Приключения». Дело в том, что в семье обнаруживается кухонная реликвия, которая на протяжении века, а то больше – обитала в семье писателя. С ложкой связано несколько историй. Иногда повествование, чтобы читатель отдышался (есть отчего – предложенное блюдо сильно приправлено тропами и фигурами речи – неслучайно тут и там возникают гастрономические ассоциации), переходит на параллельные сюжеты. Но в конце, как в «Матрице», Шаргунов признаётся, что никакой ложки не было и нет: «Я мог бы вспомнить, как мой маленький сын умыкнул её в дворовую песочницу и лихо орудовал, точно ковшом, углубившись до землицы… Или про то, как её бешено очистила содой пришедшая в дом молодая женщина с прелестной мордочкой морского котика и влюбленно заблестела глазами… Но не стану. Потому что не было никакой ложки. Я её просто придумал. Никогда этой чудо-ложки я не видел. Разве что в каком-нибудь забытом сне. Но эта ложка – повод рассказать чистую правду».
А что есть правда?
Пожар в доме Шаргуновых, с которого всё начинается, история семьи, Анастасия Цветаева, останки последнего русского царя, режиссёр Герасимов – и многое другое. Вот они факты. Чтобы было удобно о них рассказывать, выдумывается небольшая “ложь”, то есть “ложка”.
Эта повесть, конечно, показательна. С ней удобно работать критику или филологу. Но она не единственная. Хорошо сработанных текстов в книге хватает: «Мой батюшка», «Валентин Петрович», «Поповичи», «Укол в сердце» и т.д. Разбирать каждый – не имеет смысла. Поэтому обратим лучше внимание на несколько технических моментов. Шаргунова начал работать с языком, как настоящий поэт. Его новая проза витаминизирована тропами. Нередко сюжет галантно уступает место игре слов (ему торопиться некуда, можно полюбоваться прекрасным) – и как следствие появляются такие жемчужины: “в нежное небо пялилось стоокое сестричество луж”. Возникают и осечки: “Раздвигая муть, уверенно и убежденно вставало розовое суперсолнце”. Но, к счастью, подобное случается суперредко. Работа со словом идёт на серьёзном уровне . Берётся на вооружение и сленг – столетней давности и сегодняшний. Нельзя не процитировать следующий отрывок: «Она вспоминала, как с сестрой смешливо называли свидания с гимназистами – “монсолеады”, потому что каждый ухажер, неважно, что он делал: придерживал под локоток или впивался с поцелуем – по тогдашней моде, задыхаясь, шептал: “Mon soleil…” – “солнце моё”… (Что ж, а теперь у молодежи появился лиричный англицизм “спуниться” – лежите вдвоём на боку, как ложка к ложке, и ты, обняв свою милую за живот, прижимаешься сзади)».
Когда натыкаешься на рассказ «Тёплая тайна», в котором Шаргунов в лирическом настроении просто-напросто вспоминает каждый раз, когда ему встречалась кровь – своя ли, чужая, особенно чужая, невольно вспоминаешь Эдуарда Лимонова с его «Книгой воды». Или, если брать шире и на более длинном временном отрезке, – «Чемодан» Сергея Довлатова и «Последнюю любовь в Константинополе» Милорада Павича. Лимонова, кстати, тоже зацепила генеалогическим веянием: он объездил отцовские и дедовские места, просидел в архивах и написал книгу «Седого графа сын побочный» – об истории своего рода. Что уж говорить, если даже «Каста», одна из самых популярных рэп-команд, записала трек «Стоп-игра»:
Пока искал себе признания,
Был признан отцом двух малых – суперприз мне.
Пока искал свое призвание,
Был призван на службу детским капризам.
<…>
Штампуйте клипы крутые, суйте лыбы в объективы –
Жгите-жгите, ниче-ниче.
Светите кроссы, подгоны, мерки,
Шмот свой хайповый, беспонтовый – ниче-ниче.
Взрывайте клубы, взрывайте ютубы,
Пусть вас там хоть облюбят – ниче-ниче.
Возите кукол своих, тусите с другом моим –
Я детям сказки не все прочел.
Модное ли это веяние? Новый тренд? По большому счёту, не так уж важно. Если наряду с популярными текстами появляются серьёзные, то, быть может, всё у нас в порядке с культурной политикой – и в недалёком будущем можно ожидать так чаемого нашими критиками большого семейного романа? Будем ждать.
Пока же – читать и перечитывать сборник «Свои».
