Праздник

«Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию.» (Первое послание к Коринфянам 10:31)

После торжественных слов Вероники Александровны с тёплыми поздравлениями именинников, класс наполнился весёлой суетой и разноголосым звонким шумом. Мамы виновников торжества разносили по столам аппетитные пироги и кексы, спеша угостить первоклашек своими кулинарными шедеврами за время большой перемены, папа Воробьёва Коли включил магнитофон с песней крокодила Гены.

Вера, мама Игнатова Костика, молодая женщина в красивом модном брючном костюме заметила одиноко стоявшего в сторонке от других ребят Лёшу Костина, маленького пухленького мальчишку с волнистым чубчиком. Он грустно смотрел на происходящее, и когда Вера пригласила его к столу, вежливо отказался.

– Не трогай его, Вер, он всё равно не пойдёт, – сказала подбежавшая подруга Веры, крашенная блондинка лет двадцати пяти, мама Игнатовой Кати, отведя находящуюся в недоумении женщину от скучающего мальчика, шёпотом добавила, – у него родители Свидетели Иеговы и запрещают бедному ребёнку отмечать дни рождения.

– Но это же полное безобразие! – возмутилась Вера, – Надо поговорить с ними, кто дал им право лишать ребёнка радости?

– Так в чём же дело, его мама вахтёршей здесь работает, спустись вниз, я видела она сегодня, как раз дежурит. Только бесполезно это, лишь на грубость нарвёшься.

Вера решительно направилась к гардеробу. Подходя к намеченной цели, она сразу заметила привлекательную весёлую женщину лет тридцати в синем форменном халате. Её искренняя улыбка никак не сочеталась с нарисованным в сознании Веры образом злобной сектантки лишающей маленького сына всех радостей жизни.

– Здравствуйте! Вы мама Алёши Костина?

– Да. А что случилось? – улыбка сразу исчезла с красивого лица, и неподдельное чувство тревоги отразилось в больших карих глазах.

– Нет, не беспокойтесь, с ним всё в порядке, просто меня возмущает то, что Вы запрещаете ребёнку участвовать в празднике, – решительно произнесла Вера заранее заготовленную фразу, – я считаю, что это несправедливо лишать ребёнка радости из за своих религиозных предрассудков.

– Очень приятно, что Вы так беспокоитесь о моём сыне. Это говорит о Вас многое. Но видимо, никакие мои слова не убедят вас, что Лёша не чувствует себя обделённым.

– Конечно, я же вижу, как ему грустно, когда все кругом веселятся.

– Тогда не стесняйтесь и сами спросите Алёшку, как он к этому относится, – по доброму сказала Лёшина мама и её лицо вновь озарила заразительная улыбка.

Вера вернулась в класс и подошла к продолжавшему скучать в сторонке малышу.

– Ты очевидно расстроен из за того, что тебе не разрешают участвовать в таких прекрасных праздниках?

Лёша посмотрел снизу вверх большущими удивлёнными глазами на странную тётю и по ребячески восторженно произнес:

– Вы думаете, что десять минут, несколько кексов и песня – это и есть праздник? Приходите к нам домой, и увидите, что такое настоящий праздник!

Прыгун

«…из-за роста беззакония во многих охладеет любовь» (Матфея 24:12 ПНМ)

Николай Дмитриевич Васильков, поджарый старичок в затёртом сером пальто и вязаной шапочке с эмблемой ЦСКА, неспешно закрыл газетный киоск, проверил надёжность замков, слегка их подёргав, потом присел на скамейку и глубоко вздохнул. Было как-то не по себе, сердце покалывало, то ли на погоду, то ли из-за той сварливой покупательницы, которая возмущалась, что цена на её любимый журнал выросла почти вдвое.

Первый морозец, хрустевший под ногами замусоленным снегом, щипал крючковатый нос и впалые, морщинистые щёки. Редкие снежинки, словно тополиный пух, кружили над головой и не спешили опускаться на землю.

– Что-то подустал я сегодня, – пробормотал киоскёр, тяжело поднимаясь с холодной скамейки.

Ещё раз взглянув на рабочее место, Николай Дмитриевич, слегка прихрамывая, медленно побрёл к остановке трамвая по заиндевелой аллее. Оголённые ветки деревьев поскрипывали на ветру, мороз пробирался под одежду, сковывая тело ледяными объятиями. Взъерошенные воробьи, крикливо гомоня, что-то делили возле бетонной урны. Рыжий кот спрятался за скамейкой, высматривая ближайшего из них, явно рассчитывая на сытный ужин.

– Прыгун! – услышал Васильков хриплый голос из глубины парка, – Давай к нам, третьим будешь.

Метрах в ста от себя киоскер увидел толстого мужика с обвислым животом, выглядывающим из расстегнутой куртки неопределённого цвета. Тот махал рукой, показывая бутылку с темным содержимым внутри и цветастой наклейкой снаружи. Это был местный завсегдатай, по кличке Мордатый. Парк, по сути, был домом этого толстяка, так как другого у него не имелось. Мордатый стоял возле столика на детской площадке, рядом с плюгавым дедком в фетровой шляпе, нелепо смотрящейся на нём в морозный вечер. Николай Дмитриевич часто выпивал с добродушным толстяком, приглашая его погреться в киоск, но сейчас пить совсем не хотелось, поэтому, покачав головой, Васильков двинулся дальше в сторону остановки.

– Кто это? – спросил плюгавый, стуча зубами от холода.

– Кореш мой, здесь в киоске газетами торгует, – прохрипел Мордатый и налил вино в пластиковый стаканчик.

– А чё ты его Прыгуном назвал?

– Погоняло у него такое. Говорят, раньше в воду прыгал – спортом занимался.

– А-а-а… Будь здоров! – пискнул плюгавый и выпил из протянутой посудины темно-красную жидкость.

Тем временем Николай Дмитриевич повернул к выходу из парка. До остановки осталось пройти несколько шагов, дождаться трамвай и через полчаса – дома. Мороз заставлял всё сильнее кутаться в потрёпанное пальто, но согреться не получалось. Вдруг в глазах всё потемнело, в груди что-то сильно запекло, посеревшее небо взметнулось вверх на острые кончики тополей и всё исчезло.

– Смотри, как нализался, на ногах не стоит, – тыча пальцем в падающего Василькова, сказал высокий парень в дорогом полушубке своей размалёванной подруге, закутавшейся с песцовую шубу.

– Фу, Мирчик, тебе какое дело до этих пьянчужек! Пойдём быстрее! Я вся замёрзла.