Ползунки

Чуша опять чуть не вывалился из гнезда, а ведь это могло разбудить хозяина волшебной сказки, и тогда её никто бы из нас не посмотрел сегодня – жуткая перспектива.

– Чуша, ты похож на лопотуна! – упрекнул я его, одновременно протягивая руку помощи.

– Сам ты лопотун! – не остался в долгу Чуша.

Лопутунами мы – существа лёгкого мира – называем двуногих великанов, что живут внизу в мире тяжёлом. Они постоянно лопочут что-то непонятное, часто делают это громко или даже очень громко. Мы же – пятнистые осы – свои споры решаем тихо, даже ссоримся тихо, да и как такие лёгкие, мягкие и пушистые создания, как мы, могут шуметь? Вабута же, пока мы с Чушей баловались, спустил моток крепкой веревки и включил волшебную сказку. Тут же все споры и разногласия были забыты и мы стали любоваться невиданным. Лопотун под нами заснул совсем (они иногда спят, а иногда совсем спят – такой уж у них характер) и лишь иногда мешал нам протяжным звуком: "Хр-р-р-р-м!" Да, забавные эти лопотуны штучки – даже во сне не забывают быть смешными.

Магистр

Поначалу я давал народу выбор и вместе со своей фамилией в избирательном бюллетене на высший государственный пост разрешал публиковать ещё несколько – так, для проформы. Выборы проходили сначала раз в четыре года, потом раз в пять, позже раз в шесть лет и так дошло до выборов раз в десять лет – чаще не нужно волновать людей, да и денег на исключительно формальные выборы уходит много, даже при том, что мы сильно экономим на почти вечных кабинках из серого алюминия. А потом я осознал, что лучший выбор для народа – это выборы без выбора. И фамилия в избирательных бюллетенях осталась одна. Моя. Самое время вяло крикнуть «Ура» и бросить в воздух конфетти серого цвета и разрешённого размера (не больше фундука), а то некоторые бросают всякий хлам – это уже правонарушение и за такое околоток положен…

Конституция у нас самая демократическая на старом континенте. Не удивительно это, ведь я к основополагающему документу руку приложил. И денег дал политологам, чтобы хвалили. В Третьем вечном магистрате декларированы: свобода совести, слова, печати, собраний и митингов, а также неприкосновенность личности и тайна переписки. А ещё всеобщее, равное и прямое избирательное право при тайном голосовании. На деле же вся полнота власти принадлежит мне. Ибо я знаю, что люди не рождаются равными, не живут равными и даже умирают не все в свой срок. А для понимания этой мудрости у нас есть пыточные камеры. Людьми хорошо управляет боязнь внезапной смерти, но смерть под пытками – это наилучшее политическое оружие.

Сижу, читаю очередные сводки – в провинции всё спокойно, а в столице снова были попытки организовать незаконное шествие. Мятежники, видите ли «просто гуляют» по проспекту. Нет, это не просто гуляние, это протест! Против моего – самого лучшего на свете! – правления. В столице серая стража задержала около 48 человек. Опять разгильдяйство. Что значит около 48 – это всё-таки 47 или 49 протестующих? А может, они упаковали в зарешеченную повозку женщину, беременную тройней? Я же давал указания беременных отпускать… Что за люди… вот Рыжий протесты давил, так давил, вот был человечище! Во время восстания в индустриальном городе Монобахе, он утопил бунт в крови. А выживших мятежников распял по дороге до Рима… я ехал по этому коридору и выжившие умоляли их прикончить… помню их стоны… Да – вот были времена! А Рыжего я отравил лично… никому не смог доверить это задание… во-первых, он слишком много знал, а во-вторых, он был амбициозен… рано или поздно это закончилось бы заговором… зато теперь у нас есть ещё один официальный герой в пантеоне славы… мёртвые герои – самые лучшие…

Иду по коридору, сворачиваю, очередной охранник с арбалетом вытягивается в струну… вот ведь он может выстрелить в заговорщика, а может и в меня… в спину… я гоню эту мысль от себя, но каждый раз она возвращается… легкое движение пальца, тренькает тетива, но этого звука я уже не услышу… Вот поэтому и надо проводить регулярные репрессии и среди народа и среди репрессивного аппарата – чтобы даже мысли не возникало, что можно покуситься на меня.

Боцман

Художник пришёл в город как всегда неожиданно. Конечно, ночные тучи перед его приходам бегали по небу как-то уж слишком затейливо, но ведь это могло быть просто следствием их игривого настроение (а точнее не их – а юго-западного шалуна ветерка), никак не связанное с приходом художника. Однако Художник пришёл в подтверждении моей "тучной" теории, в которую Эльза никак не хотела поверить. Я тогда сказал: "Вот видишь, любимая, тучи бегали по небу затейливо и художник пришёл". На что свет очей моих ответила как всегда логично: "Не надо пудрить мне мозги, когда я готовлю кофе". Ей действительно не надо пудрить мозги, когда она колдует над кофейком, а то можно получить горячим кофейником по башке, а ведь тогда пить этот кофе будет уже затруднительно – придется ждать следующей порции, а кто её будет готовить? Я все эти тонкости прекрасно знал, поэтому быстро ретировался из кухни на крыльцо, где сидел Художник с Верой и у них у обоих были загадочные глаза. Разверну загадку: художник блестел очками, Вера – золотыми кудрями, у обоих были глаза слегка ненормальные. Парочка ненормальных подданных Магистрата (скорее не подданных). Как такие люди могут жить вместе? они же сумасшедшеё нас с Эльзой! Как такая парочка вообще может жить в нашем государстве? Явный недосмотр магистра. Я улыбнулся им, они улыбнулись мне – так вот мы решили в этот раз поздороваться, видимо, не хотели тревожить тишину.

Наверное, они будут рисовать синих слонов. Я не угадал – они стали рисовать синих котов, которые летали верхом на лиловых крокодилах и жёлтых драконах, и даже эти зубастики получились весьма дружелюбными и очень понравились местной детворе. Художник придерживался одной манеры (или принципа): не нужно рисовать всякие ужасы, их и так в нашем мире полно, если уж взялся за кисть – рисуй что-нибудь доброе и вечное. Очень правильный подход, я считаю!

Наблюдение с моей колокольни, а точнее с моего шлюза: художники – люди слегка не от мира сего, может быть, где-то и есть мир, в который рисующие люди вписываются гармонично, но только не в наш, точнее не в наш теперешний. Когда-то давным-давно художники были в чести у королей и королев нашей славной страны, но с тех пор как заснула последняя из них… как бы это объяснить в двух словах? Много кисточек безвозвратно засохло. Художники стали никому не нужны. Ведь секрет цветных красок потерялся среди дебрей серого цвета и сохранился только в королевской библиотеке, но вход туда простому смертному заказан и двери в это святое святых может открыть только Сама, ну а пока королева спит.

Хотя знать иногда приглашала художников к себе в покои, для того чтобы те нарисовали серые портреты всякой дворцовой шушеры, которую даже если раскрасить настоящими несмываемыми красками всё равно останется серой, как столетняя пыль. Такое занятие сами художники называли шабашкой и пользовались им в исключительно редких случаях. Обычное же их занятие: разрисовывание цветными красками…

[Цветные краски в магистрате – это дурной тон у знати, вот серыми красками – а они несмываемые – можно рисовать практически всё, что угодно, кроме… и тут разворачивается длинный список от мачехи для талантов Цензуры.]

…фасадов домов простых граждан к праздникам – день рожденьям, свадьбам, именинам и так далее, – а ночью дождь смывает их рисунки в сточные канавы. Да, у нас же в Лас-Ке почти каждую ночь идёт дождь – это сделано в стародавние времена для удобства, ведь если дождь идёт каждую ночь, то он уже неохотно выходит из своего домика днём и его поведение, таким образом, не мешает людям спокойно обделывать все свои "дневные" дела, а они же самые важные. Большая экономия для городского бюджета!

Художники не расстраивались от того, что у их шедевров была такая быстротечная жизнь, и переходили от здания с уже смытой дождём картиной к другому дому, где намечалось торжество, чтобы раскрасить его стены в веселые тона. Это уже не считалось шабашкой – это настоящее творчество, и за цветные полотна художники брали суммы, покрывающие лишь расходы на краски, на еду, ну и плюс командировочные, а также запасную еду и запасные краски… и в свете контекста – ведь у каждого свои представления о запасе – порой художники брали денег много, хотя высокие цены могли позволить себе лишь именитые представители карандашей и кисточек, а знаменитыми художники становились в основном после смерти (в наших краях и в наше время – чаще всего насильственной, а иногда ещё и мучительной).

Кстати, если теперь приглядеться на раскрашенный фасад нашего дома, то среди котов, крокодилов и драконов можно было найти и автопортреты художников. Коты были любимой темой Художника (вообще-то его настоящеё имя Дима, но все зовут Художником – не знаю, почему и не хочу знать, меня же называют Боцманом, хотя я никогда не ходил в рейс на чем-либо с парусами или без). А наш магистр Маркел – так его и растак! – любил котов в целом и их рисунки в частности, и самой выгодной шабашкой считалось получить заказ на портрет его очередного любимца или очередной любимицы. К чести Художника надо сказать, что для Маркела он котов ни разу не рисовал. Кому угодно рисовал за просто так, а магистру – ни за какие деньги. Это он так протестовал против запрета…

– Дядя художник, раскрась моего змея! – кричал карапуз ростом с большую кеглю для боулинга, и своим криком сбил меня с мысли.

– И мне, и мне! – вопил ещё один пузырь (пузырями я называю всяких карапузов, которые не могут ещё самостоятельно делать змеев). Правда некоторые взрослые даже очень высокие и мудрые тоже не могут делать змеев, но мы же с вами не обращаем внимания на всяких дремучих личностей? И без них в мире полно скуки. Пацаны более старшего возраста, то есть уже не пузыри, держались достойнее, старались казаться весомее и не мешали художникам рисовать лиловых крокодилов. Среди подростков выделялся и мой знакомый по прозвищу Шкет, он умел плеваться сквозь зубы и имел ещё одно неоспоримое достоинство: открытая ему тайна ни при каких обстоятельствах не доходила до ушей серой стражи – а это дорогого стоит в неласковом городе Риме, который когда-то назывался Лас-Кой.

– Привет, Боцман! – поприветствовал меня Шкет.

– Мочи корягу! – сказал я и протянул ему свою пятерню.

Сначала «коряга» утонула, потом «краб» убежал, но после известных махинаций с рукопожатием, его ладонь утонула в моей, но он все равно приложил все усилия, чтобы рукопожатие не было медузоподобным, ведь ещё мудрецы древности говорили: не доверяй людям, у которых холодные и вялые руки.

– Сегодня? – спросил Шкет и подмигнул мне так, чтобы этого никто кроме меня не видел.

– Если жена отпустит.

Это были несекретные пароли. Шкет поинтересовался у меня: будем ли мы запускать сегодня ночью змеев, а я ответил: обязательно будем. Эльза могла запретить мне многое, но только не змеев, она знала – для меня это важно.

– Ты теперь живешь в доме с котами, – объявил Шкет.

– И крокодилами с драконами – целый зоопарк! – уточнил я. – Одних ползунков мне было мало, но это на один день.

– Ясное дело.

Дело действительно было ясным: держать в доме ползунков, как и цветные краски, тоже было дурным тоном и считалось предосудительным у знати. Я как сторож шлюза «элиту» нашего столичного общества не интересовал, поэтому мог себе позволить лицезреть в моем доме тех, кого я хочу, а не тех, кого считается приличным принимать. И не беда, что цветные коты, крокодилы и драконы проживут лишь один день – спецы кисточек нарисуют ещё. После того как Художник закончил роспись змеев для детворы, он кивнул в сторону чердака. Я тоже кивнул в ту стороны – так мы договорились. Оставив своих благоверных на кухне готовить амброзию и перемывать наши косточки, мы поднялись по скрипучей лестнице и выбрались на крышу. Художник закурил и стал пускать кольца, а я посмотрел на дым и упругие обручи из него, и вычислил – откуда ветер дует… а когда сориентировался, то сел с наветренной стороны к Димону – я не люблю вонь табачного дыма, а тем более дыма не совсем табачного. Но, видимо, тяжело рисовать синих котов с лиловыми крокодилами и жёлтыми драконами без допинга и поэтому он позволил себе это маленькое и абсолютно противозаконное в наших краях удовольствие.

– Не женился ещё? – задал я "трудный" для Художника вопрос.

– Не дождётесь!

– Я-то не жду, а вот Эльза давно мечтает поженить тебя и Веру.

– Два гения в одной семье – это слишком много.

– Ну, мы же живем… – протянул я многозначительно и мы расхохотались.

– Будешь сегодня запускать змеев с пацанами? – в свою очередь задал вопрос Художник, коснувшись уже "трудной" для меня темы.

– Ага.

– Не надоело?

– Нет смысла запускать змеев, но нет смысла их и не запускать.

На самом деле для нас не было трудных тем, и в этом мы были похожи, пожалуй, это было единственное, в чем мы были похожи.

– Тебе надо покурить, – художник предложил мне трубку из красного дерева, собственноручно вырезанную и украшенную резьбой.

– Уж лучше я напьюсь и меня посадят, чем накурюсь и меня повесят.

Надо сказать, что за курение табака в нашем королевстве положен немалый штраф, а за курения не табака – виселица, но без штрафа (и пусть ваши извилины пощупают разницу), считается, что два раза наказывать за одно и то же нельзя – у нас эра гуманизма и этого… как его… человеколюбия.

– Ты улетишь от палача, – сказал он и сделал очередную затяжку.

– Почему-то это пока никому не удалось.

– Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста! – донесся снизу ангельский голосок Эльзы.

– Семь секунд! – прокричал я, но пришли мы значительно позже к полуобеду или полуужину, за что и получили нагоняй.

К еде присоединился Малыш – кот художников или художнический кот. Весил он со среднюю собаку, но был меньше, а значит удельно-тяжелее. Любимым его занятием было клянчить еду. Он всегда ходил за художниками (в смысле принадлежности) и чуть позади них (в смысле относительно местоположения), как бы отдельно. Как только на горизонте показывалась что-то съестное с его точки зрения, он спрыгивал с солнечного лучика – а путешествовать на своих четырех лапах ему было слишком утомительно, – и отбирал свою законную десятину. К тому же Малыш мог разговаривать. Для этого достаточно было заглянуть к нему в жёлтые глаза и не мигать некоторое время. Потом к вам приходило ясное и недвусмысленное понимание того, что Малышу жизненно важно поесть именно сейчас, иначе это доброе и беззащитное создание умрет с голодухи, причём прямо на ваших руках, которые уже онемели держать такую мохнатую тушу. Обычно после этого люди понимали, что Малыш – кот говорящий и больше с ним не разговаривали, чтобы не перенапрягаться. И конечно несли коту всё, что могли найти в закромах.

Умяв нехилую порцию жрачки, этот представитель гордой породы кошачьих вымогателей осоловелым взглядом окинул гнездо ползунков и решил их не трогать. Так происходило каждый раз, когда он сваливался в нашем доме на постой (иначе бы я его на порог не пустил) и поэтому все ползунки у нас до сих пор живы (с другой стороны и Малыш до сих пор жив). Сладко почивал он там, где падал, а приземлялся там, где ему надоедало жрать. В этот раз Малыш растянулся в углу гостиной на коврике под цвет своей шерсти: белая туша на белом ковре, а коричневые лапы доставали до темных некрашеных досок пола, усища левого борта торчат по-военному в потолок, но никакого беспокойства ползункам не доставляют. Даже наоборот, жители верхатуры устроили шубуршащий хоровод вокруг спящего – а значит, без всякого сомнения, доброго – Малыша.

А ещё благодаря художникам моя благоверная покрасила плащ в радикально жёлтый цвет. Не на долго – до первого ливня, который смоет иллюзию… погода у нас изредка балует и ливень может пройти днём… при королеве такого не было! Но пока это был чудо плащ, жёлтый аки полуденное солнце или глаза яичницы… Эльзя придерживалась правильной стратегии в ношении плаща: ноги всё равно промокнут, так зачем их закрывать, тем более, если они такие красивые? Так что фигуристые ножки моей женушки плащ закрывал не более, чем на два дюйма, ну и приличия соблюдались или нарушались в меру… мужчины на улицах не могли спокойно смотреть на шагающую на высоких каблуках в таком коротком плащике Эльзу… и я их прекрасно понимаю.