– Учитель обязан именовать ученика его младшим именем, чтобы тот не чувствовал себя одиноко и неприютно, – на лице наставника Ханса застыла невероятная, беззащитная улыбка, смущенная собственной беззащитностью и еще больше удивленная себе самой.

Не сдержавшись, Роберт тихо охнул от изумления.

– Роберт, мой мальчик, оставь нас, – с тихой улыбкой молвил епископ Марк.

Лорд-канцлер вышел, плотно прикрыв дверь. И стал ждать. Он не смел даже догадываться, что за беседа происходит сейчас между его учителем и наставником всех гномьих лазутчиков. То, что вдруг сказал мастер Ханс, было… поразительно.

Или нет? Что, если это очередная уловка?

А то, что сказал в ответ его учитель… «Роберт, мальчик мой…» так и звучало у него в ушах. Никогда епископ Марк не обратился бы так к нему при постороннем. Так не значит ли это…

Значит.

Именно это оно и значит, потому что ничем другим просто быть не может. Вот поэтому его и выставили. Первая беседа ученика и учителя – дело настолько личное, что никто, никто, даже другой ученик, особенно другой ученик, не смеет при этом присутствовать.

Распахнувшаяся дверь выпустила наставника Ханса.

Он вышел с таким удивительным выражением лица, что Роберт и не подумал его остановить, даже сказать ничего не сказал. А тот просто ушел куда-то, оставив Роберта в полном недоумении.

– Роберт, – позвал его учитель, и он вновь повернулся к распахнутой двери.

– Учитель…

– Ты знаешь, я тебе его не отдам…

– Но учитель…

– Грех такой талант попусту переводить, – решительно объявил епископ Марк. – И не спорь, мальчик мой, ты и без него справишься.

* * *

Пожилые гномы сидели, плотно прижавшись друг к другу, и боялись.

Там, за тонкими и ненадежными деревянными бортами – бортами, сляпанными кое-как, – да разве эти долговязые могут, как надо? Руки у них не из того места растут, вот что! – Там, за таким хрупким и почти не существующим щитом, плескалось море. Чужое, непонятное, страшное… небывалая вода.

Даже гномики и гномочки, взапуски носившиеся по палубе, слегка присмирели – и отнюдь не под грозным взглядом своей владыки – просто страшновато как-то стало. Вот отошли как следует корабли от берега – и стало. Корабль – он, конечно, большой, даже очень большой… ну так это пока он у берега, он большой. А чем дальше отплывает, тем меньше становится. Вот оно как, оказывается.

Страшновато стало гномикам и гномочкам. Правда, страшновато. Впрочем, у этих-то в глазах все едино чертики бегали. А один молодой гном вдруг подошел к Фицджеральду и, посмотрев прямо ему в глаза, храбро объявил:

– Эйвинд, сын Годрика, из клана Железных Скал. Хочу быть моряком. Ты тут гросс, вот и передай кому следует!

– Обязательно, – удивленно откликнулся Фицджеральд.

«Ну надо же!»

Пожилые гномы сидели, плотно прижавшись друг к другу, и вполголоса обсуждали невероятное событие. Нет, это надо же, гном решил моряком сделаться! Бородатые старейшины из его клана просто ошалели от эдакой выходки, они не могли решить, что им делать – гордиться или негодовать? Кое-кто втихомолку над ними посмеивался. Кто-то, напротив, осуждающе качал головой. Кто ворчал, что молодежь совсем обнаглела, ишь какие, мол, моряками они сделаться удумали. Кто, наоборот, ругал тупоумных стариков, дальше своей бороды не видящих. Малышня начинала потихоньку оживать и приставать к морякам с вопросами. Моряки, такой же бородатый народ, как и гномы, казались им почти своими, вот только занимались они чем-то чудесным и даже таинственным – как тут удержаться от расспросов?

– Дядя, а почему вы такие большие все выросли, потому что по морю плаваете? – даже спросил один из гномиков.

– Потому что рыбы едим много, – нашелся в ответ моряк. – Будешь много рыбы кушать, вырастешь точно таким же!

Юная владыка одним движением выхватила свой ритуальный нож и молча поднесла его к глазам вскинувшегося было старейшины Пихельсдорфа.

– Он же просто пошутил! – прошипела она.

«Вот только посмей что-нибудь вякнуть, старый паскудник, я тебя и правда зарежу!»

– Пошутил?! – возмущенно прохрипел старейшина.

– Конечно, – кивнула она. – А я вот – не шучу. Нисколечко не шучу.

Лезвие уперлось в горло старейшины. Надави сильней – кровь брызнет.

– Сядь, – ласково шепнула владыка, и старейшина мешком обрушился на свое место.

Владыка медленно выдохнула. Голова слегка кружилась.

Ничего. Все хорошо. Все уже хорошо. Гномы не бросятся на моряков. Моряки не выбросят их за борт.

– Потаскуха, – одними губами прошелестел Пихельсдорф. – Человеческая…

– Ты даже представить себе не можешь, какая… – с наслаждением шепнула ему владыка. – А уж что я с тобой утворю, если ты немедля не заткнешься…

Похоже, у старейшины была неплохая фантазия. Он замер. Содрогнулся. И заткнулся. Ни слова больше не сказал. Даже когда его о чем-то постороннем спросили.

Вот и хорошо. Вот и молчи. А то ведь мне придется исполнить свою угрозу. А это будет страшно. Очень страшно. Хотя бы потому, что я и сама не знаю, чего пообещала.

А остров уже виднелся, и Гуннхильд вздохнула с облегчением. Ничего страшного так и не случилось. Еще немного, и гномы сойдут с корабля на берег своей новой родины.

Она не знала, что так же, одновременно с ней, вздохнул и Тэд Фицджеральд, причем по той же самой причине. Ничего страшного все-таки не случилось.

А остров все рос и рос из воды, и даже самые закоренелые цверги уже не могли его не замечать.

«Вот он, ваш остров, засранцы твердолобые! Кто там бормотал, что вас всех попросту утопят?! Кто шипел, что король Джеральд предатель и клятвопреступник?! Ну?! Хоть одна бородатая сволочь покраснеет?! Как же… дожидайся!»

Фицджеральд отвернулся.

Говорят, что старейшина Пихельсдорф с того дня так никогда и не отведал рыбы. До самой смерти ни кусочка в рот не взял. На всякий случай. Очень боялся человеком сделаться. Зря боялся. Ну какой из него человек? Из него и гнома-то не вышло. Так, какое-то бородатое недоразумение. Это вам не Шарц, который и человеком стал, и гномом остался.

* * *

Лучшие музыканты жили в городе Реймене. А сам этот город находился в Троанне и был столицей всего, что имело отношение к музыке. Это оказалось настолько общеизвестным фактом, что Якш даже удивился. По словам его многочисленных собеседников, выходило, что любой, чувствующий в себе музыкальное призвание, должен беспременно отправиться в город Реймен, «а уж там-то тебя всему научат, можешь не сомневаться, приятель!»

Порасспросив о дороге, Якш решил немедля отправиться в Реймен, а денег на обучение у кого-нибудь из тамошних мастеров заработать по дороге. Не такое это уж трудное дело здесь, наверху, где мастеров по гномским меркам немного, а мастерство в почете, а значит, и в цене.

Возможность подзаработать не замедлила. Ближе к вечеру, когда Якш пересчитал все заколдобины и выбрался наконец на большую дорогу, впереди обнаружился осевший на бок фургон и суетящийся вблизи оного толстенький невысокий крепыш.

«Почти гном, – про себя усмехнулся Якш. – Только основательно разъевшийся. Старейшина, одним словом, даром что безбородый…»

– Что случилось, почтенный?! – громко спросил он, подходя к пыхтящему от усилий человеку.

– Сам почтенный! – огрызнулся тот. – Болтают тут всякие! Не видишь – колесо отвалилось, чека потерялась, да еще и ось треснула! Что теперь делать прикажешь?!

– Прикажу быть чуточку повежливее! – развеселился Якш. – Я твой фургон не ломал.

– Еще не хватало! – возмутился толстяк. – Не ломал он, видите ли! Ходят тут всякие! Да я с этого болвана, что фургон мне продал, три шкуры спущу! Дай только до города добраться! Совсем новый фургон, говорит! Нет, ты это видел?! Совсем новый, только крыша в одном месте протерлась! Ах ты, крыша!

– А почем фургон покупал, уважаемый? – полюбопытствовал Якш.

– Сам уважаемый! – вновь огрызнулся тот. – А еще этого болвана Вилли пришлось выгнать за пьянство! Кто ж мог знать, что он мне пригодится?

– Пьянство – это очень плохо, – с умным видом покивал Якш.

– Сам знаю, что плохо, дубина! – фыркнул толстяк. – Ну, чего стоишь, болван? Живо принимайся за работу!

– Что? – Якш наконец услышал то, на что надеялся, но виду не подал.

– Чини давай! – потребовал толстяк. – Чего стоишь, рот разинув?

– Я?! – весело удивился Якш.

– А ты здесь кого-то другого видишь, к кому я мог бы обращаться? – возмущенно выпалил толстяк.

– Ну, например, к себе, – подсказал Якш. – Некоторым, говорят, очень нравится с собой разговаривать…

– К себе?! Издеваешься?! – взвился толстяк. – Нет уж, хватит с меня! Я себе уже все руки сбил! Теперь твоя очередь!

– Ты, наверно, что-то не то этими своими руками делал, – предположил Якш. – Или они у тебя какие-то не такие…

– Поговори мне! – рассердился толстяк. – Руки мои ему, видите ли, не нравятся! Принимайся-ка лучше за работу, да поживей!

– А что мне за это будет? – полюбопытствовал Якш.

– А вот что заработаешь – то и будет! – отрезал толстяк. – Знаю я вас! Вам только плати, а как работать – так шиш.

– Э-э-э… нет! Так не пойдет! – усмехнулся Якш. – Я тебе не Вилли, чтоб бесплатно на тебя отработать, а потом за пьянство вылететь. Сколько дашь за то, что я тебе этот фургон обратно на все четыре колеса поставлю?

– И колесо, и чеку, и ось наладишь? – деловым тоном осведомился толстяк.

– Конечно, – подтвердил Якш.

– А за какое время?

– За малое, – посулил Якш, уже разглядевший поломку и прикинувший, за какое время он с ней разберется.

Пустяк поломка! В самом деле – пустяк! Видать, этот болван или лентяй каких мало, или совсем безрукий!

– За малое время и плата малая! – отрезал толстяк.

«Ах ты, жадина!»

– Вот как? – ехидно обрадовался Якш. – Что ж, могу дня три провозиться…

– Кровопийца! – возопил толстяк. – Этак весь мой товар протухнет!

– Так ты у нас торговец? – вопросил Якш.

– Не твое дело. Проваливай! Ты уволен! – величаво объявил толстяк.

«Уволил один такой!»

– Так ведь я у тебя еще и не работаю, – усмехнулся Якш.

– Убирайся! Я другого найду!

– На этой пустынной дороге? – вопросил Якш. – Ну-ну… попробуй…

Он сделал вид, что собирается уйти.

– Стой! – вскричал толстяк. – Мерзавец! Кровопийца! Не уходи!

– Так «мерзавец», «кровопийца» или – «не уходи»?! – от души рассмеялся Якш.

– Не уходи, – повторил толстяк. – Я того… погорячился. Прости.

– Тогда продолжим разговор, – как ни в чем не бывало промолвил Якш. – Итак, ты – торговец?

– Торговец, торговец…

– А чего такой жадина?

– Я – жадина?! – возмутился торговец. – Да ты…

– Мерзавец? – подсказал Якш.

– Нет, черт тебя заешь, – рявкнул торговец. – Порядочный человек!

– Вот как? – ухмыльнулся Якш. – Отчего ты в этом так уверен?

– Только порядочный человек может быть таким… мерзавцем, – выдохнул торговец. – Ну пожалуйста, не уходи, ты мне и в самом деле нужен, как же я без тебя…

– Не заплатишь по совести – сам чини свой фургон! – оборвал его Якш. – Глядишь, к концу мира и починишь.

– Нет! Нет! Стой! Я заплачу! Заплачу я… – торговец уже задыхался. – Сколько скажешь, столько и…

– А что у тебя за товар, кстати? – полюбопытствовал Якш.

– А вот это не твое дело, бродяга! – мигом взорвался торговец. – Твое дело – фургон!

– Бродяга? – ухмыльнулся Якш. – Да ведь я у тебя уже, можно сказать, работаю! Какой же я бродяга? Я – мастер для починки твоего фургона, здесь и сейчас – единственный и неповторимый мастер!

– Так ты берешься? – обрадовался торговец.

– Берусь, конечно, отчего бы нет? – откликнулся Якш.

– Вот и чини, да помалкивай! – выпалил торговец.

– Экий ты сегодня сердитый, – покачал головой Якш.

– С вами и не захочешь – рассердишься… – проворчал торговец. – Разбойник на разбойнике сидит и разбойником погоняет! Только плати, знай! Двадцать пенни тебе заплачу. Медью, естественно. Доволен?

– Я здесь чужой, – отозвался Якш. – Что чего стоит, не ведаю. Удачей своей поклянись, торговец, что не обманешь меня!

– Удачей… – протянул торговец. – А ты чудной. Удачей, говоришь?

– И не гневи ее, удачу-то, – наставительно заметил Якш. – Она на тебя и без того косо смотрит.

– Так уж и косо! – фыркнул торговец.

– Недаром же у тебя фургоны ломаются, – усмехнулся Якш.

– Поговори мне! – буркнул торговец.

– С удовольствием! – чуть поклонился Якш. – Вот за работой и поговорю. Но ты сперва поклянись, а то я и пальцем не шевельну.

– Вот урод, – сам себе под нос с досадой пробурчал торговец. – Ладно. Удачей своей клянусь, – громко и важно начал он. – Что не обману… как там тебя?

– Трамп, сын Уинда, – сказал Якш.

– … что не обману Трампа, сына Уинда, а расплачусь с ним честь по чести, как и должно поступать в подобных случаях. Доволен?

– Да.

– Тогда чини.

– Уже начал, – ответил бывший владыка, приступая к работе.

Когда повозка вновь уверенно встала на все свои четыре колеса, торговец отсчитал положенные Якшу монеты. Якш пересчитал сам и убедился, что одной недостает.

– Эй, – возмутился он. – Кто-то поклялся, что честь по чести заплатит, а одной монеты недостает!

– Так и должно быть, – кивнул торговец. – Девятнадцать. Одну монету я вычел.

– Вычел? С какой стати? – еще пуще возмутился Якш.

– А за кошель, – усмехнулся торговец.

– За какой такой кошель? У меня нет никакого кошеля!

– Вот именно, – промолвил торговец. – И куда ты все свои деньги класть станешь?

Якш хлопнул себя по лбу. Он совершенно об этом не подумал. Ну вот нет у бывшего владыки привычки таскать с собой деньги. Все еще нет. Заработать их, выходит, проще, чем научиться с ними правильно обращаться.

– Держи, балда, – почти ласково сказал торговец, протягивая Якшу пустой потрепанный кошель. – Вот за него я с тебя монету и удержал.

Так началась дорога в город Реймен.

Что ж, стоит немного повозиться с разными прочими ремеслами да брани хозяйской послушать, чтоб потом взаправдашним рейменским музыкантом сделаться. Ей-богу – стоит!

Так-то вот, господа, недаром в гербе этого славного города не какие-нибудь мечи с алебардами или наковальня с молотом, а самые что ни на есть настоящие скрипка с лютней перекрещены!

* * *

– Да, – говорил Тэд Фицджеральд. – Именно здесь вы и будете жить. Да, в этих деревянных палатках. Вообще-то у людей они домами называются. Нет, каменных не построили. Просто не успели. Как – почему? Гномов среди нас не было, потому и не успели. Нет, не издеваюсь, правду говорю. Да. Виноваты. Сам знаю, что виноваты, но вы уж нас простите. Да, мне известно, что дерево горит. Нет, это не попытка уничтожить гномов при помощи пожара, это просто дома. А вы с огнем поосторожнее. Да, в них можно жить, честное слово, можно. Я сам всю жизнь в таких прожил. Ну, почти всю. Нет, это не издевательство. Честное слово, не издевательство. И Якш тут ни при чем. И владыка ваша не виновата. Просто – так вышло. Да, и мы тоже будем жить в таких же домах, рядом с вами. И поможем все наладить как следует. Обязательно. Нет, никаких других жилищ на острове нет, если не считать двух человечьих поселений. В одном поселились рыбаки, те, кто будет снабжать вас рыбой. В другом – те, кто будет учить вас огородничеству и другим человечьим ремеслам. Нет, у них дома не лучше, можете сходить поглядеть. Все самое лучшее отвели вам. Какое же это лучшее? А уж какое есть. Обживетесь – стройте себе любые хоромы, какие только хотите. Любые, по вашему вкусу. Хоть каменные, хоть железные, хоть из каменьев самоцветных. Да, и под землей можно. Правда можно. А пока уж не взыщите… что есть – то есть…

Фицджеральд облегченно вздохнул и чуть не подавился кислым гномьим «спасибо», брошенным кем-то из старейшин, словно ком грязи в лицо.

Нет, это надо же! В одно-единственное слово суметь вложить столько всего мерзопакостного!

Впрочем, Фицджеральд все-таки не подавился. Быть может, потому что подавился сам старейшина. Вынырнувшая откуда-то сбоку владыка с маху врезала старейшине кулаком по губам.

– Ук! – булькнул старейшина, зажимая разбитые в кровь губы.

– Утрись, – буркнула Гуннхильд, протягивая ему платок.

– Человеческая… – сквозь платок прошипел старейшина и мигом заткнулся, поймав многообещающий взгляд владыки.

– Без зубов останешься – чем морковку грызть будешь? – с мрачноватым весельем поинтересовалась та.

– Гномы… – устало вздохнул Фицджеральд.

– Гномы? – переспросила владыка. – А ты не туда смотришь. Разве это гномы? Это засранцы. Ты – туда посмотри! – широким жестом она указала на приготовленные для гномов дома. – Гномы – там!

Фицджеральд поднял взгляд от кучки обступивших его стариков – и почему это ему показалось, что их так страшно много, галдели они с такой силой, что ли? – и увидел молодежь, с любопытством осматривающую новые дома.

– Вот – гномы, – повторила владыка, и Фицджеральд согласно кивнул.

Недовольные всем на свете старейшины, понурившись, потянулись в сторону чуждых человечьих построек.

«Неужто и в самом деле придется здесь жить?» – казалось, говорили их укоризненные спины.

«Придется, засранцы, еще как придется!»

Впрочем, глаза некоторых из них уже загорались любопытством, а один задорный старикан поспел даже раньше молодежи и теперь, посвистывая, сидел на скошенной крыше, горделиво поглядывая на остальных.

«Старейшины, они тоже разные бывают».