На берегу

Сегодня стоило хорошо закрепить этюдник. Вот так, теперь не снесет. С залива дует сильный порывистый ветер. Этот мыс из гранитных валунов всегда был нашим любимым местом на берегу. Что-то дикое, первозданное было в этих каменных гигантах и взмывающих вверх соснах. Он был нашим причалом и местом уединения.

Погода испортилась окончательно. Линия горизонта терялась за низкими тучами, струившимися словно дым. Волны раскатывались по мелководью и с размаха бились о прибрежные камни.

Помню, что раньше писал это место в июне, ранним утром. Тем интереснее было сделать это сейчас, когда оно изменилось совершенно.

Быстро набрасываю контуры будущего рисунка и перехожу к цвету. Все стремительно меняется на глазах. Очень скоро приходится отойти под плотную крону деревьев, начинается дождь.

Отрываюсь от работы и начинаю кормить чаек. Теперь кажется, что они собрались сюда со всего берега. Крошки выхватываются почти из рук, налету. Настоящая феерия из взлетающих брызг, свиста крыльев и крика голодных чаек. Наконец, натура была найдена мною полностью…

В таком движении успеваю только намечать изображение и выделить основные цветовые планы быстрыми мазками. Кажется, осталось ощущение некоторой незавершенности.

Дождь усиливался, сверлил свинцовую воду фонтанчиками разрывов. Теперь чайки важно ходили среди бегущей по песку воды и с криком требовали продолжения банкета.

Истощившись, дождь на время закончился, стало светлее. Мимо меня на песок шлепается знакомая сумка. Оглядываюсь, и через мгновение вижу Шурочку, смело прыгающую через завалы камней. Сегодня она в узких джинсах, футболке с длинными рукавами и буквально искрится скрытой энергией. Ее короткую мальчишескую стрижку льняных волос венчает задорная челка.

Шурочка усаживается рядом и внимательно изучает мой этюд. Тонкие брови ее поднимаются вверх, и она одобрительно кивает головой. После этого Шурочка уверенно показывает мне большой палец руки. Это означало у нее положительную оценку.

– А знаешь, неплохо. Даже очень. И больше не трогай ни-че-го… Уйдет эта свежесть и ощущение движения.

Теперь мы сидим на днище старой лодки и вместе с чайками доедаем остатки пирога с капустой.

– Смотри, смотри, – говорит Шурочка, – а эта чайка совсем не может летать.

– Да, это, кажется, подранок. Кто-то упражнялся на ней, скорее всего из пневматики на каком-нибудь пикнике. Чайки здесь очень доверчивы по отношению к людям.

– Что же теперь с ней будет?

– Скорее всего, она погибнет, умрет с голоду. Чтобы жить, птица должна летать.

Нам обоим очень жалко эту несчастную искалеченную чайку. Теперь неловкая, грязная, она боится всего и не подходит к нам. Все крошки вокруг подбирают здоровые, сильные птицы. У Шурочки краснеет нос, и наворачиваются слезы.

– Какая бессмысленная жестокость… Помнишь, у Чехова в "Драме на охоте", Сергей Петрович спокойно взял и добил раннего кулика. Ты бы смог, вот так взять и добить птицу?

– Не знаю, там же была охота. Нет, наверное, нет. Я и охоту за это не люблю…

Кажется, Шурочка решала этим какую-то важную задачу для себя. Теперь она облегченно вздохнула.

К вечеру ветер усилился. Стоял непрерывный шум, трещали стволы деревьев. Старая дача, словно живое существо, пришла в движение. По углам скрипели половицы, двери открывались сами, будто кто-то невидимый ходил по комнатам. Где-то далеко, за дорогой, громыхало оторванное железо, по стеклу снова барабанил дождь. По стенам скользил бледный свет проезжавших мимо автомобилей. С улицы слышались голоса, кто-то спешил мимо.

Шурочка прижалась, превратившись в маленький дрожащий комочек. Потом все стихло и утонуло в темноте. С ней пришло ощущение близости и тепла. Все происходившее куда-то отдалялось, и мир не казался больше таким значительным. Он сжимался до расстояния близости тел и уже она, эта близость, становилась для нас самой надежной защитой.

Нам еще долго слышался мерный рокот волн со стороны залива. Он умолкал и снова усиливался. Словно неведомый нам морской предводитель гнал и гнал вперед седые от пены шеренги своих солдат на приступ осажденной крепости. Шаг за шагом рвутся они по прибрежным скалам, круша израненный битвой берег.

Сильная женщина

Медленно иду по горячему песку вдоль берега. Мимо лежащих тел, словно через поле битвы. Кажется, сегодня солнце побеждало, и тела уступали, прятались в тень. Усиленная автомобилями, мотоциклами, мотороллерами и вездеходами человеческая плоть вновь и вновь шла в наступление.

Плоское блюдо залива блестело как зеркало. Вода отошла, обнажая поляны зеленых водорослей и торчащие, словно спины доисторических животных, камни. Присаживаюсь на один из их и начинаю набрасывать в альбоме живописную группу загорелых девушек, едва прикрытых лоскутками купальных костюмов. Заметив внимание, они начинают откровенно позировать.

Из-за ближайших кустов стелется сизый дым и запах горящего мяса, сдобренного специями. Ну, какой же русский отдых обходится без шашлыков? Это такое же незыблемое правило, как и охота до быстрой езды. Помутневшие от спиртного и солнца глаза. Красные, медленно жующие потные лица, висящие подбородки и дрожащие как студень груди, – все это сливалось в одну кривую гримасу. Ощущение вечного праздника безделья дополнялось проходившей в соседнем кафе свадьбой. Неувядающим голосом комсомольского работника невидимый ведущий уверенно выстраивал действия гостей и поздравлял молодых. Звучала музыка из бразильских сериалов.

Больше уже работать не хотелось. Поднявшись в верхнее кафе, едва успеваю несколькими линиями набросать одинокую фигурку дамы в шляпке с крохотной собачкой на руках. Она будто искала кого-то и совершенно выпадала из атмосферы общего праздника. Почувствовав мой взгляд, она нервно поводит плечами и быстро уходит.

Теперь неспешная чашка кофе за столиком. Звонок моего телефона словно взрывает этот мир тревожным сигналом.

– Где ты сейчас? Мне очень плохо, слышишь? Приезжай, я…

Было странно, но в этот момент оказываюсь почти рядом. Нас разделяло всего несколько сотен метров.

– Я уже здесь, я бегу…

– А ты ведь не ждал моего звонка…

Лифт, длинный коридор гостиницы с открытой настежь дверью. Ее фигура у окна. Всегда тонкая и прямая, сейчас она будто сломанная грубой рукой игрушка. Казалось, непосильная тяжесть опустилась на плечи. И глаза, беззащитные и широко открытые… Так смотрит ребенок, которого ударил взрослый человек, хорошо уверенный в своей безнаказанности.

Осторожно беру ее руки: пальцы холодны как лед. Сжимаю их в своих ладонях, они теплеют. Вот мы и опять рядом. Капля за каплей уходит боль и обида. Теперь тревоги видятся нам легче, уже как бы со стороны.

Мы ведь давние друзья и дорожим своими отношениями, но видимся очень редко.

– Все же приятно, что в такие минуты я оказываюсь первым в списке твоих друзей.

– Ты не груб, как многие, и с тобой всегда как-то спокойнее за себя.

Она постепенно возвращалась в прежнюю себя, ироничную, уверенную в себе женщину. Только в уголках серых глаз еще затаились маленькие льдинки. Может это оставались слезы, которые она всегда умела скрывать.

– Только не очень обольщайся на свой счет. Ты ведь знаешь, что мне никто не нужен. У тебя творческая натура, а мне с такими людьми всегда не везло. Ты ведь тоже всегда один.

– Люди искусства не слишком хороши для семьи. Они заняты больше собой, ищут признания и хотят, чтобы служили им, – отвечаю я.

Она была одной из тех успешных питерских женщин, для которых любая цель досягаема, нужно только сильно захотеть и много работать. Это давно стало жизненным принципом. Казалось, ее годы остановились где-то чуть за тридцать. В таком возрасте женщина может находиться сколь угодно долго, если умеет следить за собой. Только нужно всегда находить чуточку времени для себя. Даже в спортивном зале, где мышцы тянутся до боли.

Нет, здесь не было любви к себе. Это давно превратилось для нее в жестокую необходимость существования, планку, которую ниже не опускала.

Совершенно незаметно для себя мы оказались в мире вещей, нужных и не очень. Удобные, красивые вещи любят и берегут. Какое-то место в этом мире занимаем и мы. Нами ведь тоже пользуются, как бы при этом не называли. Иногда беззастенчиво используя, потом отбрасывают и забывают. Как старую вещь, как надоевшую игрушку. В таком мире все имеет свою цену. Значит, ее нужно постоянно поддерживать, но со временем это становится все труднее. Только нужно еще постараться не сойти с ума. Иногда все это кажется мне странным, дурно затянувшимся сном. Стоит только разом очнуться, подставить воспаленную воображением голову под ледяную воду, и все приобретет нормальный человеческий вид.

Теперь мы сидим на полу, и я осторожно кормлю ее черешней из своих губ в ее ждущие, приоткрытые губы. Медленно, жадно целуемся до изнеможения, два истосковавшихся по теплу и ласке человека.

– У нас с тобой все как в песне, про то, как встретились два одиночества, развели у дороги костер…

В эту светлую летнюю ночь она была и сильной, и слабой, и беззащитной. Но именно такой она нравилась мне более всего.

Наступило утро следующего дня, и снова жаром накалялось летнее солнце.

Украдкой любуюсь совершенными линиями ее обнаженного тела, блеском глаз, в которых осталось тепло и усталость прошедшей ночи. Она чувствует это и отвечает счастливой улыбкой.

Позвонила дочь. Теперь она с живым интересом наблюдает за моим разговором по телефону.

– Какие у тебя хорошие и доверительные отношения с дочерью.

– Да, я очень люблю ее, она самый близкий и дорогой мне человек.

У нее тоже была взрослая дочь, но отношения порой складывались трудно. Наверное, приходит такое время, когда у женщин это получается иногда немного сложнее, чем у мужчин.

На парковку к гостинице подъехал автомобиль дорожной полиции. Кто-то из наших соседей развлекался и гонял ночью на встречном движении по Приморскому шоссе. Случилась авария, пришло время разбираться и платить по счетам.

Она тоже любила свой автомобиль, похожий на серебристый снаряд. Любила мчаться на нем по дамбе через гладь залива, нырять в длинный гулкий подводный тоннель. Казалось, что в какой-то момент за спиной вырастали крылья, и колеса уже отрывались от земли, воздух рвался и свистел в ушах. В такие мгновения она могла забываться и не думать совершенно ни о чем.

Я снова и снова набираю номер ее телефона. Трубка не отвечала, гудки… Охватывала тревога за человека доверившегося тебе и ставшего очень близким. Может быть сейчас, там, за этим поворотом мелькнет стремительно ее серебристый автомобиль, и снова услышу самые простые в мире слова:

– Здравствуй, это я…