Диалоги – выверено чётки, выпуклы, правдивы.

Монологи (по телефону в основном) – неотразимо соответствуют характерам и ситуациям.

Да, и снова – да: в части 1-й наш автор предстаёт, как вполне нормальный соцреалист. Несмотря на отмечавшийся органами биографический факт общения с московскими концептуалистами, прежде чем приступил к написанию рассматриваемого произведения. Молоденький ещё был, в подобном возрасте с кем только не поякшаешься.

(Тем не менее, позволю себе предположить, что упомянутое общение производилось не за доллары. В 70-е монетизация не успела ещё стать превалирующим аспектом творческих путей.)

Всё в данной части – правда, но увы, и это уже отмечалось, грёбаная узость тематики, окольцованной железным занавесом, сделало «Норму» книгой для внутрисемейного чтения, настольной книгой владеющих Русским в одной/шестой, но разноязыкой части.

И в этом, как обычно, кому-то повезло, а кому-то нет.

Часть Вторая

Визуально представляет собой нескончаемый ослиный уд в виде единого абзаца. Читается легко, благодаря отсутствию знаков препинания, – скользит буквально.

Удобоваримость и легкоусвояемость части 2-й обусловлена её тематикой, изливающей стандартный круг жизни человека в форме уже отмечавшегося нескончаемого ослиного члена.

К решению стоящей перед ним задачи автор подошёл новаторски. На всём своём протяжении, конструкция сложена из однострочных элементов, заключающих в себе цитаты широко известных выражений, лозунгов, прибауток, афоризмов…

Каждый построчный элемент составлен из всего только пары слов – прилагательное + определяемое им существительное. Обещанную лёгкость обеспечивает факт использования в каждой паре одного и того же прилагательного – «нормальный/ая/ое/ые».

«нормальный вес / нормальная тёлка / нормальное бухалово» и т. п.

Порядка полутора тысяч таких двусловесных строк, составивших часть 2-ю, целенаправленно отражают возрастные перемены среднестатистического гуманоида из отдельно взятой страны в ходе пробежки по кругу его/её жизни.

Зачастую эти строко-спарки содержат ухмылистую иронию, иногда беспощадную. (Впрочем, это уже ближе к концу члена.) Порою забавную комичность. Но главное – подкупает простота приёма. Доступность творчества без окончания литзаведений.

Умиляюще первозданная простота и непритязательность приёма работает безотказно. Оттого-то вся 2-я часть катит – словно реченька течёт.

На какой-то из пар гордо приосанишься, на другой ностальгически вздохнёшь, по пути к легко предсказуемому, вполне нормальному концу.

Тоже без точки.

Но главное достоинство – незамысловатость: после десятой строчки начало следующей вставляешь авто-рефреном, и даже предугадываешь, что выскочит дальше, спустя десяток строк. Хоть и не всегда в десятку.

Однако в целом она подкупает, эта часть сорокинской страды, и в ней ты начинаешь чувствовать себя хозяином, субъектом творческого процесса, умиляясь точностью попаданий своих угадок предстоящего полстраницей глубже по скользящему ослочлену. Да, промахи тоже случаются, но разброс не далее чем на пару строк.

Попробуйте! Вы сотворите нормальный нормалёк, уверяю вас.

Призна́юсь, что лично мне, как читателю, не хватило «нормальных пиздюлей». Остаётся лишь надеяться и ждать нового, дополненного и переработанного издания «Нормы», где автор отмудохает недоудовлетворившихся.

(Попутное примечание № 1: Об отношении “автор – произведение”)

А если начистоту, сугубо между нами, – не скрою, что предыдущий абзац просто бла для красного словца.

Что ставить промашки данного автора, как и остальных, причастных к любым другим произведениям, им в вину – есть нагло вопиющая несправедливость. И даже если он в одиночку, а хоть и с подмогой его концептуальной шоблы выпишет мне нормальных пиздюлей, то в том никак не стоит усматривать его/их заслуг.

Чем дальше занимаешься писательским ремеслом, тем яснее видишь, что – да, не мы пишем, но пишут нами, если, конечно, хватает смелости трезво взглянуть правде в глаза.

Автор – всего лишь труба для переливания из «бассейна А в бассейн Б», но что конкретно льётся – к тому он не при чём, и на его совести, единственно, ответственность за выбор: быть или не быть трубой?

Отмечались случаи отказников и забастовщиков. Саботаж тоже имел место. Достаточно вспомнить Николай Василича, спалившего второй том недоизлитой поэмы про Мёртвых Душ. Приступ пиромании вызван, несомненно, беспочвенными страхами, что из-за вливания помянутого тома мир станет гнуснее, чем его и так и так всё равно испаскудят. По любому.

Ах! Эти милые наивные классики! Да оглянитесь вы! Ведь этих труб вокруг миллионы – не через ту, так чрез другую, но хлюпнут в мир и «Апрельские Тезисы» и «Гарри Поттеры» и фейлетоны этого… (ну ты ж глянь! я ведь помнил… фамилия у трубы такая… жабье-лягушачья, не то цыплячья… как же, бишь, его ?.. а да пошёл он нах¥й!)

Однако хватит впадать в эмоциональную прострацию. Продолжим рассмотрение.)

Вторая часть «Нормы», как сказано неоднократно и не одним и тем же критиком, “полна иронии”.

(“Ирония” по-русски – “негласное ниспровержение”, однако в современной критике верх взяла струя, где вместо “иронии” правильнее говорить “десакрализация”.)

И каким же образом устраивается ниспровергающая десакрализация в каждой, что ни на есть членостроке?

Да легко! Как уже вскользь упоминалось, обильная куча эпизодиков, навалянная автором в первой части, замазала смысл знакомого слова, втемяшила раскрывшему сорокинский шедевр неортодоксальное прочтение существительного «норма». Оно, его трудами, превращено в говно.

Теперь при слове «норма», читателю мерещится порожний коробок от спичек, набитый говном, но не для анализа, а чтоб есть, ибо в том есть священный долг гражданина СССР. Любого и каждого.

Услышав «норма», челюсть правоверных непроизвольно приходит в движение, перемалывающее, а слюнные железы выдают на-гора объём сверхплановых секреций. Качают слюну сверх нормы. В попытке самообороны.

Говно, подменяя ключевой эпитет в каждом из словосочетаний на любой строке, неодолимо ниспровергает привычный прежде смысл знакомых словопар. Настолько простенький, но со вкусом сработанный приёмчик поверг меня в леденящий ужас – сколько сил и бесценного времени потрачено безвозвратно, впустую! Когда с пеной у рта доказывал, что я – нормальный!

. . .

Основная цель литературного критика – прокормиться посредством избранной профессии, а в ней очень важно умение выражаться афористично и с непререкаемым апломбом.

Некий поднаторелый, съевший на этом деле не одну собаку, критик афористично заявил, что, де, говно в «Норме» ничего не олицетворяет: говно – есть говно, и – точка!

Ух, голова! Ушлый засранец. Типа говно в чистом виде, полная абстракция и кушайте на здоровье. Молодчага! Сказал, как отрезал. И диплом имеет, и членство там и сям. Что скажет – соглашайся или назубок учи, если на том же поприще ищешь продвижения по стезе.

Да только вот заврался господин хороший, для всех, кто поимел счастье жить в СССР, говно очень даже олицетворяющая субстанция. Для нас оно, оно же «Норма», – это ложь, которой нас пичкали с утра до ночи.

Для нас “Жить не по лжи” – это “не жрать говна”.

Довольно сложная задача, когда вокруг тебя чавкают миллионы, потребляя “норму" – высранное центральными печатными органами, телевидением и прочими СМИ, совместно с тобой, господин литературный критик, выдавший нормальный афоризм, что “говно – это просто говно”, вещь сама по себе, а никакого госзаказа не было.

Да и откуда ему взяться? Всё само по себе идёт. Впрочем, это уже занос в темы социальные, вернёмся же в русло литературной критики.

Часть Третья

Вот она, часть вскрывшая истинную подоплеку Сорокина-художника. Он – прирождённый копиист.

В первой из 2 половин части третьей, мы обнаруживаем сертифицированную копию бунинской прозы. Один к одному, просто рукопись завалялась где-то, пока не оказалась вставленной в рамку из «Нормы». Однако от аутентичности обрамлённой прозы даже и Бунин вряд ли б открестился.

Увы, недолго верёвочка вилась, и вот уже заложен крутой вираж в следующую, вторую половину той же части, в монохромный супрематизм, присущий Оконам РОСТа.

Но стоит ли удивляться? Владимир Сорокин, помимо прочего, числится художником, проиллюстрировавшим немало книжек. Так что ему, покуда на художника учился, немало всякого пришлось перекопировать!

(Попутное примечание № 2: истоки плагиата)

На этом месте сам собою встаёт вопрос о правомерной правомочности пишущего на копирование кого-то из предыдущих ему авторов.

Где проведена черта между плагиатом и творческим продолжением идей, манеры письма из полюбившегося образца?

Ведь любой автор является в мир, где и до него много чего уже понатворили. Для своего как эстетического, так и творческого роста, начинающему приходится много чего всосать. Однако питающие вещества не маркируются, не вносятся в каталог, базу данных с пометками: когда, откуда и зачем впитывалось.

Впитанное становится неотъемлемой составной миросозерцания и практических навыков выкормыша. И оно пускается в ход безотчётно и, по большей части, неосознанно.

Порою такой подход даже и культивируется, чтобы пластичней соответствовать биржевому курсу и текущим вкусам потребителя.

Такие вот, а также масса сопричастных соображений, грозят придать нашей работе неприемлемый объём, вот и отложим их до более подходящего случая.)

Относительно же Части 3-й, добавим только, что двоякость, раскол и нарочитая несовместимость пары её составных есть несомненным отражением типически российской исторической судьбы. В ней истоки копирования шаблонов, заложенные Петровской эпохой, и рабского супрематизма, махрово распустившегося при военном коммунизме, рожая плакатную живопись…