Утро выдалось спокойное, безветренное. Река, словно стеснительная девица, прикрылась от взора парней легким туманцем. Спряталась, да ненадолго. Из-за горизонта, разгоняя сумрак, выглянуло солнце, протянуло руки-лучи меж деревьев, сорвало покров, обнажило гладкое водяное тело. Лишь изредка, потревоженное рыбами, оно вздрагивало, морщилось, мелкая волна шла кругами. Никита ждал хорошей рыбалки, и она удалась. Вскоре в корзине барахтались голавли, плотва, пара карасей и зубастая щучка. Поплавки из древесной коры то и дело погружались в воду. Рыбалка увлекла так, что оба забыли об утренней молитве, а за опоздание христолюбивый князь мог и пожурить. Никита и Моисей надеялись рыбой задобрить и без того отходчивого Бориса. Воины на подъем легки, сборы были недолгими. Моисей собрался раньше, неспешно стал отходить от реки. Никита быстро намотал лесу из конского волоса на удилище, зацепил за него крючок, взял в руки корзину и замер… Только теперь он заметил на реке три ладьи. Две из них подплывали к стану, третья причалила к берегу раньше. Никита увидел, как из нее выпрыгивают вооруженные воины. Такое поведение гостей не предвещало ничего хорошего. Никита, не отрывая взгляда от ладей, обратился к сотоварищу:

– Моисей, смотри!

Угр подошел, посмотрел на реку.

– Неужто враги? Скорее! Бежим в стан!

Неожиданно за спиной послышался конский топот, между деревьев мелькнули всадники. Никита бросил уду и рыбу на землю, схватил Моисея за руку, потянул в кусты. Конные воины проскакали мимо, их было не менее двух десятков, и они направлялись к стану. Борисовы дружинники дождались, когда всадники проскачут, побежали следом.

Уже на подходе услышали крики и звон мечей. Опасения подтвердились – гости оказались врагами. Когда Никита и Моисей достигли стана, все было кончено. То, что они увидели из зарослей, потрясло их молодые души. Стан был усеян трупами. Между потухшими кострами, шалашами и редкими шатрами лежали окровавленные тела воинов Бориса, в большинстве без доспехов и оружия. Они не ожидали нападения, а потому не сумели дать достойного отпора и защитить своего князя. Все рассчитали лиходеи, действовали наверняка, знали: в ночи можно побить своих людей и упустить князя, – потому и ворвались в стан с рассветом. Из всех дружинников остался только Угрин Георгий, старший брат Моисея Угрина, храбрый и опытный боец, верный сотоварищ князя. Он-то и пытался прикрыть израненного господина.

Они стояли у входа в княжеский шатер. Сам шатер зиял дырами, видимо, злодеи распороли мечами и ножами ткань и вошли внутрь. То, что происходило внутри, Никита не ведал, но Георгию удалось вырваться из него вместе с Борисом. Князь, высокий и стройный, ссутулился, повис на плече угрина, темно-русые волосы и белая рубаха в крови, лицо бледное, в карих глазах обреченность, обрамленные жидкими юношескими усиками и бородкой губы едва заметно шевелились. Борис творил предсмертную молитву. Никита подметил, что он не в доспехе и без оружия, а ведь должен был успеть приготовиться. Убийцам, прежде чем они добрались до шатра, надо было расправиться с дружинниками. Выходит, не стал князь бороться за свою жизнь, не взял в руки оружия, не стал спасаться бегством. Такая покорность судьбе умелого воина была выше его понимания. А может, все же не успел? Он не знал, какие мысли были в голове Бориса, но Георгий явно не собирался сдаваться на милость победителей. Придерживая одной рукой князя, угрин отбивался саблей от мечей и копий противников.

Моисей рванулся было на помощь, но Никита навалился сверху, придавил к земле, зажал рот, зашептал:

– Тише. Им не поможешь и себя погубишь.

Моисей извивался, пытался вырваться, но Никита, несмотря на меньший возраст, был крупнее и сильнее. Угр сопротивляться перестал, его взор был устремлен в сторону стана, туда, где погибал брат. Схватка между Георгием и его противниками еще продолжалась, ему даже удалось ранить в ногу одного из злодеев, но исход был предрешен.

Хриплый голос поторопил:

– Кончайте их, Святополк вестей ждет!

Голос исходил от пожилого воина на гнедом в яблоках жеребце. Всадник находился в двадцати шагах от места, где притаились Никита и Моисей. Никита хорошо рассмотрел плотного, краснолицего и седоволосого бородача с мясистым носом, судя по приказам, которые тот выкрикивал время от времени, предводителя. Он вспомнил, что видел его раньше. Это был прежний ростовский воевода Путята, иначе Путша. Никита знал, что Борис порицал воеводу за излишнюю жестокость, отчего Путша, с позволения Владимира, покинул молодого князя и поселился в Вышгороде, где и сошелся со Святополком. Обида воеводы усилилась, переросла в ненависть, и теперь выдался случай отомстить. Снедаемый нетерпением воевода соскочил с коня, отдал повод стоявшему рядом воину, а затем вновь обратился к тем, кто окружил Бориса и Георгия:

– Быстрее! Чего медлите!

Подчиненные поспешили исполнить повеление. Князь и Георгий рухнули на землю. Даже мертвым Угрин остался верен господину: закрыл князя собой.

Моисей, видя смерть брата, уткнулся лицом в траву. Его тело содрогалось, пальцы скребли землю.

– Ничего, мы им еще отомстим, дай время! – тихо произнес Никита и прикрыл голову угрина рукой, не давая ему возможности видеть, что происходит около княжьего шатра. А происходило страшное…

Пучеглазый верзила пихнул ногой тело Георгия, наклонился, попытался снять золотую гривну – дар Бориса верному угру. Верзиле было все равно, чей это дар, он дернул раз, другой, но гривна не лезла через голову. Краснолицый раздраженно окликнул:

– Еловит! Хватит возиться! Берите князя, тащите к ладье!

Верзила покосился на предводителя, зло бросил:

– Ты, Путша, не зазнавайся, я боярин, а не холоп, да и князь твой никуда не денется. Мертвые бегать не умеют.

Путша смолчал, Еловит продолжил мерзкое дело. Ему голова не помеха: махнул мечом, нагнулся, снял политую кровью драгоценность с обезглавленного тела Георгия, довольно ощерился.

Никита сжал кулаки. Ни он, ни Моисей не могли помочь князю, но им по силам добраться до Киева, рассказать о злодействе, свершенном на Альте, и поднять горожан с дружинниками против коварного Святополка. К скорому бегству побудили и слова Путши. Воевода, раздраженный перепалкой с Еловитом, вырвал повод из рук воина и уже с коня приказал остальным:

– Чего истуканами стоите! Обыщите все вокруг! И чтобы ни единой живой души не осталось!

Никита прижался губами к уху Моисея, зашептал:

– Уходи вдоль реки, в ближайшем селении найди коня и скачи в Киев. Надо сообщить о злодействе, я другим путем пойду. Кто-нибудь из двоих доберется.

Моисей поднял голову, утер слезы, отрешенно посмотрел на Никиту. Гибель брата, князя Бориса и дружины ошеломила молодого воина.

Никита тряхнул его за плечо, спросил:

– Ты меня слышишь?

Угрин кивнул:

– Да, в Киев, надо в Киев.

Никита поторопил:

– Быстрее.

Моисей ужом заскользил между кустарников к реке. Никита, наоборот, пополз к стану, у него была своя задумка, как отвлечь злодеев от Моисея, быстрее добраться до Киева и заодно досадить бывшему ростовскому воеводе. Его хриплый голос доносился совсем близко:

– Не медлите! Добивайте раненых, ни одного не должно в живых остаться! Доспех, оружие, иную поживу в ладьи сложите.

Кусты закончились, а до воеводы оставалось еще не менее пяти шагов. Для ненависти пять шагов ничто, Никита пролетел их птицей, запрыгнул на гнедого позади Путши, столкнул на землю. Бывший воевода мешком свалился с коня.

– Лови! – Голос боярина Еловита вывел воинов из оторопи. Закричали, заметались. Кто-то кинулся наперерез, кто-то потянулся к поводу, кто-то ударил копьем в бедро, но это не помогло, Никите удалось вырваться. Следом поскакала погоня. Пустили вдогон стрелы. Одна из них угодила в левое плечо. Стреляли только в него, коня Путши берегли. Убить не смогли, надеялись, что израненному далеко не уйти. Выручил резвый в скачке гнедой и лесистая ложбинка. Ее Никита приметил во время охоты и прогулок князя по окрестностям, по ней-то и ушел от погони. В укромном месте, на дне заросшего лещиной малого оврага, разорвал рубаху, перевязал рану на бедре. Вынуть из плеча стрелу не удалось. Потянул, да не так; древко сломалось, наконечник остался в теле. Осталась и боль. Она же быстро забирала силы. Что произошло дальше, помнил туманно. В памяти всплывало, как садился на коня, как долго скакал, как на извилистой лесной тропе гнедой шарахнулся от рыси и понес неведомо куда. Последними воспоминаниями была толстая ветка перед лицом, удар, темнота. Этим Никита и закончил рассказ.

Живород покачал головой:

– Отвратные дела творят князья! Поменяли родовых богов на греческую веру, потому и жестокосердны стали. Гоже ли брату на брата идти!

Никита возмутился:

– Разве князь Ярополк, погубитель своего брата Олега, был христианином?! Разве Владимир носил крест, когда пошел на Ярополка?! Ужель и до них такого не бывало?

Живород ответил не сразу, помолчал, покопался в бороде, словно выискивал в ней нужные слова, только потом сказал:

– Верно молвишь. Было. Только это капли, а впереди реки кровавые.

В землянке повисла гнетущая тишина. Никита заговорил первым:

– Дедушка, а как ты меня нашел?

– Конь твой поводом за валежину зацепился, ржал еще с вечера, ночью я на него вместе с Лохмачом вышел.

– Ночью?! В темень человека в лесу отыскать дело нелегкое.

– Мне богами с малолетства дар дан – ведать, где человек или скотина находится, жива она или нет. Да и пес со мной был, а у него нюх куда сильнее человечьего. Опять же, кроме Лохмача помощник у меня имеется. – Живород кивнул на сову. – Три лета назад случился в лесу пожар, в огне гнездо с птенцами сгорело, а этот вот совенок остался. Я его выходил, с той поры у меня живет, днем спит, ночью охотиться летает, да к невесте наведывается. Тем вечером за мной увязался. Он-то, зоркоокий, первым коня и нашел. Ишь, уши навострил, чует глазастый, что про него молвится.

– Сказывают, сова с Лешим и иной нежитью водится.

Живород усмехнулся:

– Ужель ты во мне нежить признал?

Никита отрицательно мотнул головой:

– Стал бы ты меня от смерти спасать.

– То-то и оно.

– Один лях из дружины Бориса молвил, что совы клады стерегут, а еще я слышал, они несчастья приносят. Только матушка говорила: тем, кто верит во Христа, этому верить не следует.

– Есть правда в словах родительницы твоей; сова, как и филин, хранительница тайных знаний, в ней мудрость великая.

Никита невесело возразил:

– Может, и так, только перед смертью отца на угол нашего дома сыч садился. Я сам видел. Палкой в него кидал, чтобы беду отвести. Не помогло…

– Знать, так Моране с Мокошью было угодно. Всем нам суждено изойти и в разное время… Твое еще не пришло, и за то следует тебе поклониться Угуше. Он на пень рядом с конем твоим сел, а ты неподалеку лежал. Следом мы с Лохмачом на вас вышли. Думается мне, когда ветка тебя из седла вышибла, ты грудью на кочку угодил или на пень, там и остался в беспамятстве. Я тебя через спину коня перекинул, на нем к берегу и доставил. Вовремя. На конское ржание волки пожаловали. Не менее десятка серых было.

– Как же ты, дедушка, с ними совладал?

– Меня волки не тронут, я заговоренный, и того, кто со мной, тоже. К тому же Лохмач при мне был, а он за три лета пятерых серых успел задавить… Как бы там ни было, ушли волки, а я со светом тебя на остров перевез.

– На остров?

– На остров. Здесь жилище мое при капище малом. Место глухое, малоприметное, сюда редко кто заглядывает. Берега с обеих сторон болотистые, а у острова заросли да мели – на ладьях не подплывешь, только на челне. И богам здесь спокойнее, и мне.

– Не страшно одному средь зверей?

– Иной раз не зверя страшиться надо, а человека злого. Опять же, в местах многолюдных, градах и селищах долго ли живут? То-то, мало кто за сорок лет перешагивает, мор, войны и иные напасти косят род человеческий, а я в этой глуши седьмой десяток топчу.

Никита продолжал сыпать вопросами:

– А всем ли волхвам даны умения, как тебе?

Живород усмехнулся в бороду:

– Ишь ты, любопытный. Волхвами-ведунами становятся избранные богами, те, кто более иных почитает их и преданно им служит, кому дана мудрость и праведность, кто чтит обычаи предков и бережет тайные знания своего рода-племени. За это волхвы после смерти попадают в Ирий, место, которое вы, веру греческую принявшие, раем зовете. При жизни же им дается помощь богов, способности ясновидения, исцеления людей и животных снадобьями и словом. За то почитали их прежде и простой люд, и князья. Раньше волхвы на вече могли родового князя изгнать, а ныне сами гонимы князьями-отступниками… А умение дается по-разному. Ведомо тебе, что оно от слова «ум» происходит?

– Ведомо.

– Ежели ведомо, ответь, всем ли ум одинаково дан?

– Нет.

– Вот и у волхвов так же.

– Еще спросить хочу, конь мой где?

– Коня переправил, рядом с жилищем пасется. Травы на острове обильные, сочные, ему в пользу пойдет, силы прибавит. У меня здесь коровка десятое лето живет, с каждым днем хорошеет, и молоко от нее целительное.

– Звери хищные не задерут?

– Ни волк, ни медведь сюда не сунутся. А и сунутся, зла не содеют.

– Как же так?

– Вот так. Место это богами охраняемое. А что это ты о коне беспокоишься? Уж не в путь ли собрался?

– В Киев мне надо. Должно Святополку за смерть князя Бориса ответ держать. Я роту себе дал.

– Отсюда до Киева не близко, с передыхом малым от восхода до восхода скакать придется. Конь тебя беспамятного в иную сторону увез. Да и куда тебе в путь: раны не зажили, а ту, что на плече, ежедень мазать надо, иначе краснота вернется, жар, а следом за ними и смертушка пожалует. Ишь ты, дня не отлежал, а уже в путь собрался. Слаб ты еще для такого пути. При таких ранах седьмицу в покое лежать надо. Исцелю, тогда и поедешь…

Отговорить Никиту волхву не удалось, юноша оказался упрямцем. Живород, убедившись в тщетности попыток его остановить, махнул рукой:

– Чему быть – того не миновать.

На рассвете старец проводил отрока, помог переправиться с острова на берег. На прощание одарил рубахой и портами грубого полотна, дал в дорогу снеди, малый глиняный горшочек с мазью и оберег – кожаный мешочек о трех углах. К двум верхним углам крепились концы гайтана, нижний украшал зуб медведя. Старик надел оберег на шею юноши, произнес:

– Ты воин от рождения, вижу, жить тебе воином, скитаться по свету и биться со многими врагами, а потому береги мой дар. В мешочке земля из священной дубравы. Помни, земля предков дает воинам силу духа, зуб зверя – силу тела и отводит беду. Когда станет туго, молви: «Землица родимая, дай мне силы зверя лесного!» Поможет.

Никита поклонился:

– Пока жив буду, не забуду доброты твоей, дедушка Живород. Когда в Киеве улажу, вернусь поблагодарить.

– Богов наших благодари, я их молил, чтобы оберегли тебя от ворогов и помогли до Киева добраться. – Волхв кивнул в сторону капища. Никита посмотрел туда же; низкая огорожа из ивовых веток, у входа два столба, увенчанные рогатыми коровьими черепами, чтобы отпугнуть темные силы и недобрых людей, пять истуканов смотрят сурово, осуждающе. Никита, не желая обидеть старика, поклонился чурам.

Живород тронул длинными пальцами плечо юноши:

– А сюда ты не скоро вернешься, да и меня к тому времени уже не будет. Езжай, отрок.

С этими словами и пожеланием доброго пути отпустил Никиту в Киев.