Прах

Олег проснулся от яркого солнечного света, бьющего в глаза. Шторы он так и не задёрнул вчера, а лампы остались гореть всю ночь. Часы показывали почти полдень. Он с трудом сел на кровати, чувствуя, как ноет затёкшее тело – так и проспал, не раздеваясь, поверх одеяла.

В доме стояла странная тишина. Не просто безмолвие, а какая-то вакуумная пустота, словно звуки здесь умирали, не успев родиться. Олег прислушался – ни скрипа половиц, ни гудения холодильника, ни пения птиц за окном. Даже собственные шаги казались приглушёнными, будто дом проглатывал их эхо.

На кухне он машинально поставил чайник. Руки всё ещё подрагивали, и спички несколько раз выскальзывали из пальцев, прежде чем ему удалось зажечь газ.

– Сон, – произнёс он вслух, и собственный голос показался чужим в этой тишине. – Просто дурной сон.

Но взгляд предательски возвращался к дверному проёму, за которым в коридоре висел телефон. Старый, с потёртым диском и чёрной трубкой. Сейчас, в дневном свете, он выглядел безобидно – просто винтажная вещица, оставшаяся от прежних хозяев.

Чайник закипел, но Олег не сразу заметил это. Он сидел, замерев, прислушиваясь к тишине дома. Ожидая. Телефон молчал.

– Мне приснилось, – повторил он увереннее, наливая кипяток в чашку. – Просто сон. Переутомление. Стресс.

Олег повторял эти слова как мантру, словно пытаясь убедить не только себя, но и сам дом. Однако что-то внутри противилось этому объяснению. Он слишком хорошо помнил голос. Слишком ясно чувствовал холод трубки в ладони. Слишком отчётливо слышал её дыхание на том конце провода.

Чай остывал нетронутым. А Олег всё сидел, не в силах оторвать взгляд от дверного проёма, за которым притаился молчащий телефон.

Олег медленно брёл по дому, заглядывая в комнаты, словно видел их впервые. Дом казался слишком большим для одного человека. Скрипучие половицы, тусклые обои, тени по углам – всё это было чужим. Временным пристанищем. Не домом.

В дальней комнате, которую он условно называл кладовой, громоздились нераспакованные коробки. Пять месяцев прошло с переезда, а он так и не нашёл в себе сил разобрать вещи. Будто открыть эти картонные ящики означало признать, что он остаётся здесь навсегда.

– Ладно, – пробормотал Олег, присаживаясь на корточки перед ближайшей коробкой. – Хватит уже.

Канцелярский нож легко вспорол коричневый скотч. В коробке оказались книги – старые справочники по архитектуре, пара романов, которые он так и не дочитал. Ничего важного.

Вторая коробка была подписана небрежным почерком: «Кухня». Олег отставил её в сторону.

Третья не имела надписи, и это насторожило его. Он медлил, прежде чем снять крышку, словно знал, что найдёт внутри.

Сверху лежал плюшевый мишка – потрёпанный, с заплаткой на правой лапе и стеклянными глазами-пуговицами. Любимая игрушка Леры. Она никогда не расставалась с ним, даже в больнице требовала, чтобы мишка был рядом.

Олег осторожно, будто боясь причинить боль, взял игрушку в руки. Ткань пахла чем-то сладким – может, детским шампунем, может, просто памятью.

Под мишкой лежала стопка детских рисунков. Яркие, неуклюжие, полные той искренности, на которую способны только дети. Дом с дымящейся трубой. Солнце с лучами-палочками. Кошка, похожая на овал с ушами.

Один за другим он перебирал эти рисунки, и каждый был как удар под дых. Вот они с Лерой держатся за руки. Вот праздничный торт со свечками. Вот бабочка, которую они вместе видели в парке.

Последний рисунок заставил его замереть. Качели – две верёвки и дощечка между ними. Рядом – маленькая фигурка в платье с косичками. Олег медленно перевернул лист. На обороте детским неровным почерком было написано: «Это мы с папой. Я жду, пока он вернётся».

Он положил рисунок на стол, отвернувшись. Не глядя. Не позволяя себе задуматься о том, что могли значить эти слова тогда. И что они значат сейчас.

Олег нашёл себя стоящим в ванной, руки упёрты в холодный фаянс раковины. Он поднял глаза и встретился взглядом с собственным отражением. Потускневшие серые глаза смотрели устало, почти безжизненно. Щетина неровно покрывала впалые щёки – когда он в последний раз брился? Неделю назад? Две?

Лампочка над зеркалом мигнула, на мгновение погрузив комнату в темноту. Когда свет вернулся, Олег вздрогнул – человек в зеркале казался чужим. Незнакомцем с его лицом.

– Ты с ума сходишь, – прошептал он отражению. – Надо выкинуть этот телефон к чёрту.

Слова прозвучали твёрдо, но руки предательски дрожали. Он включил воду, плеснул в лицо. Холодные капли стекали по щекам, по шее, за воротник рубашки. Олег потянулся за полотенцем и замер.

В зеркале, за его спиной, что-то шевельнулось. Тень. Силуэт. Мимолётное движение на границе видимости.

Сердце пропустило удар. Олег резко обернулся, чуть не поскользнувшись на мокром кафеле.

Никого.

Только пустая ванная комната с облупившейся краской на стенах и старой чугунной ванной на гнутых ножках. Занавеска для душа слегка колыхалась – должно быть, от сквозняка.

Он медленно выдохнул, только сейчас осознав, что задержал дыхание. Снова посмотрел в зеркало – теперь там был только он. Усталый мужчина с мокрым лицом и затравленным взглядом.

– Просто сквозняк, – сказал Олег вслух, будто надеясь, что произнесённые слова сделают их более правдивыми. – Старый дом. Здесь везде сквозняки.

Он вытер лицо полотенцем, стараясь не думать о том, что в доме все окна были закрыты. И о том, что занавеска двигалась не как от ветра – а словно кто-то только что отступил за неё.

Вечерело. Олег стоял перед телефоном, как перед алтарём. Старый дисковый аппарат висел на стене, чёрный и тяжёлый, будто ворон на ветке. Несколько раз он протягивал руку и отдёргивал, не решаясь прикоснуться.

Где-то в доме скрипнула половица. Олег вздрогнул, но не обернулся.

Наконец, собравшись с духом, он снял трубку. Пластик был холодным, почти ледяным. Поднёс к уху – ни гудка, ни шороха. Мёртвая тишина, как в могиле.

– Если ты меня слышишь… – голос дрогнул, он сглотнул и продолжил тише, почти шёпотом, – скажи, кто ты на самом деле.

Олег замер, вслушиваясь в пустоту на другом конце. Только собственное дыхание, тяжёлое и прерывистое, отдавалось в ухе. Секунды растягивались в вечность. Он ждал – чего угодно: шороха, вздоха, того самого голоса.

Ничего.

Медленно, с каким-то разочарованием, Олег повесил трубку обратно на рычаг. Постоял ещё мгновение, а затем резко сорвал телефон со стены. Аппарат оказался тяжелее, чем он ожидал. На обоях остался светлый прямоугольник – след от многолетнего висения.

Перевернув телефон, Олег открыл заднюю панель. Внутри – пустота. Никаких проводов, никаких плат или батарей. Ничего, что могло бы объяснить ночной звонок. Он поднёс аппарат ближе к глазам, изучая каждый миллиметр, словно надеясь найти ответ в пыльных внутренностях.

Взгляд случайно упал на окно. За стеклом медленно кружились первые снежинки – лёгкие, почти невесомые. Они падали бесшумно, покрывая землю тонким белым покрывалом. Ноябрь только начался, а зима уже вступала в свои права.

Олег почувствовал, как по телу пробежала дрожь. Но это был не холод – страх. Глубинный, первобытный страх перед чем-то необъяснимым. Перед тем, что не укладывалось в рамки разумного. Перед голосом мёртвой дочери из телефона без проводов.

За окном темнело. Небо заволакивали тяжёлые облака, сквозь которые изредка пробивались последние лучи заходящего солнца. Олег сидел в старом кресле, обитом потёртым бархатом, и смотрел, как мир постепенно теряет краски. Чашка с чаем, давно остывшим, стояла на подоконнике – он и не притронулся к ней.

Пейзаж за окном казался нарисованным в серых тонах. Голые деревья, припорошенные первым снегом поля, низкое небо – всё сливалось в однообразную картину. Чужую. Безжизненную. Не имеющую к нему никакого отношения.

Олег медленно достал из внутреннего кармана фотографию. Потрёпанная, с загнутыми уголками, она хранила яркое летнее воспоминание. Лера в жёлтом сарафане, с косичками, улыбается так широко, что видны две дырки от выпавших молочных зубов. Карусель на заднем плане. День её шестилетия.

Его палец осторожно коснулся изображения, словно боясь стереть улыбку.

– Ты ведь была… такой живой, – прошептал он, глядя в глаза ребёнку на фотографии.

Он помнил тот день до мельчайших подробностей. Запах сладкой ваты. Визг Леры на каждом крутом повороте карусели. Её руку в его руке – тёплую, доверчивую. И ощущение абсолютного счастья, которое казалось вечным.

Олег поставил фотографию на тумбочку рядом с креслом. Лера смотрела на него с глянцевой бумаги, застывшая во времени, вечно шестилетняя, вечно счастливая.

Телефон в коридоре молчал. Но его присутствие ощущалось физически – как давление, как незримый взгляд, направленный в спину. Олег не оборачивался, но чувствовал его всей кожей. Чёрный аппарат, вновь висевший на стене, словно стал ещё одним обитателем дома. Молчаливым. Выжидающим. Знающим что-то, чего не знал он сам.

Сумерки сгущались. В комнате становилось всё темнее, но Олег не включал свет. Он сидел, глядя то на фото Леры, то на сереющий пейзаж за окном, и ждал. Сам не зная чего.

Ты меня забыл?

Олег не помнил, сколько часов прошло с тех пор, как он вернул телефон на стену. Время растворилось, потеряло смысл. Он пытался заняться чем-то обыденным – открыл ноутбук, попробовал читать, даже достал старый блокнот с набросками домов, которые когда-то проектировал. Но ничего не удерживало его внимание дольше нескольких минут.

Взгляд постоянно возвращался к дверному проёму, за которым в коридоре висел телефон. Чёрный. Молчаливый. Ждущий.

К полудню он поймал себя на том, что ходит кругами по дому, как зверь в клетке. Кухня, гостиная, спальня, коридор – и снова по кругу. В коридоре он замедлял шаг, бросал короткий взгляд на телефон и шёл дальше, будто боялся задержаться рядом с ним слишком долго.

Холодильник был полон продуктов, но мысль о еде вызывала тошноту. Он налил себе воды, сделал пару глотков и оставил стакан на столе.

Снаружи начало темнеть. Зимний день угасал быстро, словно кто-то медленно выкручивал регулятор яркости мира. Олег включил лампу в гостиной, но свет казался чужеродным, неуместным. Он выключил её и зажёг старую керосиновую лампу, найденную в кладовке. Её тёплое, живое пламя отбрасывало на стены причудливые тени.

Когда за окном окончательно стемнело, Олег не выдержал. Он взял деревянный стул из кухни, отнёс его в прихожую и поставил напротив телефона. Сел, выпрямив спину, положив руки на колени. Взгляд его был прикован к чёрному аппарату.

Теперь он ждал. Не пытался больше убежать от того, что должно было произойти. Он принял это, как принимают неизбежное.

Тени от лампы плясали на стенах. Где-то в глубине дома поскрипывали половицы, реагируя на перепады температуры. За окном ветер гонял сухие листья по промёрзшей земле.

А Олег сидел и ждал. Ждал, когда зазвонит телефон. Ждал, когда снова услышит её голос.

Ждал Леру.

Стрелки часов подползли к полуночи. Олег всё сидел на стуле, не двигаясь, не отводя взгляда от телефона. Ветер за окном усилился, бросая в стекло пригоршни ледяного дождя. Керосиновая лампа мигнула раз, другой, словно подавая сигнал.

Тишина давила на уши. Олег не заметил, как начал задерживать дыхание, будто боялся спугнуть момент.

Дзынь. Дзынь.

Звук разорвал тишину, как выстрел. Олег вздрогнул, хотя ждал этого часами. Рука метнулась к трубке – без колебаний, без страха. Только жажда услышать.

– Привет, папа. Я думала, ты не возьмёшь.

Голос был тёплым, чуть радостным. Тот же голос, что и вчера. Тот же голос, который он не слышал пять лет.

– Кто ты? – выдавил Олег. Слова царапали горло, выходили хрипло, будто он разучился говорить.

Пауза. Короткая, но наполненная чем-то тяжёлым.