Я ликовала. Да, я играла дурочку, ну и что с того? Не хотела я никакую новую куртку. Вернее, хотела, но не в этот день. Раз уж об этом зашла речь, то я непривередлива в том, что касается новой одежды. Вот хорошие, прочные вещи, которые можно таскать годами – это для меня. Но и от нового тоже никогда не отказываюсь.

А Боженка все глядела на меня, и я подумала, как я ее люблю. Знаете, это тот оттенок любви, который по отношению к родственникам обычно осознается редко – основанный на благодарности, восхищении, признательности. Может, момент такой подобрался, когда я посмотрела на все свежими глазами. Не знаю. У Божены часто был такой взгляд: из-за окошка кассы, когда я приходила в гости, или когда она готовила на кухне, оглядываясь на меня через плечо. Вешала белье, смотрела телевизор, занималась на беговой дорожке, которая осталась от родителей. Только моя Божулька могла в любой миг обернуться и посмотреть на меня вот так.

И я счастлива, что на следующие несколько лет запомнила свою сестру именно такой – нежной, любящей, заботливой. Запомнила как не отступающую от своего дела, но всегда находящую момент, чтобы посмотреть на меня и безмолвно сказать: я тут, Алька, не бойся. Все будет хорошо.

Знали бы вы, как грела меня эта мысль в Темноте. Ведь это был последний раз, когда я видела Божену.

Я еще не закончила кружиться, как двери распахнулись с треском. Обернувшись, я…

Кстати, хороший пункт. Не могу точно описать первую реакцию.

В общем, представьте себе шестерых мужчин в масках и с пистолетами.

Нет, не отряд накачанных альфа-самцов в черных комбинезонах. Все было куда более прозаично. Неприметные городские плащи, небрежно завязанные на поясе, какие-то нелепые чулки на головах. И их было шестеро.

Верно, вспомнила. Это и было моей первой мыслью. Почему шестеро? Так грабят только в кино, и только крупные банки. При чем тут наше маленькое отделение, в котором и хранилища-то нет, да и сейф можно выдернуть из стены и утащить в одиночку?

Ступор пришел позже, и длился он недолго. Андрей вскочил с места, но его ударил в живот тот, что зашел вторым. К его голове приставили два пистолета, и мне показалось, что его сейчас убьют ни за что. О Божене подумала во вторую очередь, за что мне совестно по сей день. Странно, но за себя мне страшно не было. Наверное, я не верила в существовании смерти. Просто стояла на месте, опустив руки, и смотрела, как избивают Андрея. И все происходило в полном молчании.

Затем передо мной выросла фигура, уставившаяся на меня. Я лишь заметила, что в масках не было прорезей, и удивилась, как он что-то видит.

– Ложись, – потребовал он и ударил меня по щеке рукояткой пистолета.

Я только успела осознать, что лежу на полу, а мои очки слетели. Меня ни разу не били до этого. Даже сам удар не восприняла. Будто резко температура в голове повысилась. Страх еще не пришел, лишь в голове крутились какие-то дурацкие мысли: очки слетели, они же разобьются, меня увидят с размазанной тушью, как нехорошо.

– Кассу, – произнес кто-то другой. Я не видела его, так как продолжала лежать лицом вниз, нелепо раскинувшись на полу и поджав локти под себя. Щека горела пламенем, зубы свело ноющей болью. Мне очень хотелось отползти подальше, и я не могла собрать достаточно храбрости, чтобы это сделать. Андрей хрипло дышал, меня мучило желание обернуться, но я лишь прижалась больной щекой к холодному полу.

Я понимала, что Божене сейчас нужно скорее собирать деньги в одну кучу, однако шелеста денег не слышала. Прозвучал какой-то щелчок.

– Кассу, – повторил голос.

Не утерпев, я посмотрела назад. Легко сказать, посмотрела – я неуклюже перевернулась на спину, стараясь привлекать как можно меньше внимания и занимать поменьше места. Кто-то наступил мне ногой на плечо и тут же отошел. Я поняла намек и застыла, глядя, как один из грабителей сует пистолет в окошко.

– Быстро! – зарычал он.

Раздался сигнал тревоги.

Знаете, что было самым обидным? Этот чертов ремонт. Окошко месяца за три до того располагалось чуть левее, а с ним и место кассира. После небольшой перепланировки стол переместили, но тревожную кнопку оставили на месте. Для ее перемещения нужны были какие-то дурацкие документы, надо снимать пломбу, вызывать человека. И сделать это еще не успели. Словом, незаметно нажать на кнопку Божена не могла. Для этого ей пришлось наклоняться и тянуться в сторону – под дулом пистолета. Я так и не поняла, как у нее хватило смелости сделать это, но вызвать тревогу другим способом было невозможно.

Так что теперь всем было понятно, что Божена все же привела сирену в действие.

Никто из шестерки не подскочил на месте – они продолжали стоять, где были. Громила, стоявший у кассы, качнул головой. Его чулок неестественно растянулся по сторонам, и я поняла, что он улыбается.

– Венжега, – произнес он, и громыхнули три выстрела.

Это было по-настоящему громко. Кажется, я закричала, потому что не видела Божену, но понимала, что, кроме как в нее, в окошке стрелять было некуда. Двое грабителей обежали меня, выбили дверь в пристройку кассы и заскочили внутрь.

– Следить за входом! – рявкнул все тот же бандит у окошка. Похоже, он был главным. Один из нападающих присоединился к напарнику, стоявшему у входа, еще один держал пистолет у лба Андрея, глядя ему в лицо. Еще двое, судя по звукам, выдергивали сейф из стены. А главный подошел ко мне, задумчиво помахивая пистолетом. Вел он себя странно, хоть я и не понимаю, как должны вести себя грабители: в какой-то задумчивости оглядывался на одного из напарников и снова поворачивался ко мне, сжимая оружие.

И тут меня прорвало.

Я завизжала так, что он невольно отступил назад, и изо всех сил пнула его по стопе. От этого я чуть не прокатилась по полу в обратную сторону, но и он, похоже, не ожидал нападения. Отскочив назад, главарь чуть не потерял равновесие. Я уже поднялась на ноги, схватила стул и ударила его по голове.

Если вы думаете, что у меня случился приступ храбрости, то это не так. Страх был такой, что я сама не знаю – то ли была на грани потери сознания, то ли уже потеряла его к тому времени и двигалась механически. К моему горлу подступали рыдания. Если Божену убили, то и мне незачем жить. Так я думала.

Стул разлетелся, и у меня в руках остались две ножки. Главарь рухнул на пол, не выпуская оружия. Один из бандитов, стоявших у входа, нацелился в меня из пистолета, и случилось совсем непонятное – тот, который держал Андрея, отвел пистолет от его головы, повернулся, схватил за руку своего напарника и съездил ему по морде.

Андрей пнул его ногами и в результате сшиб обоих.

Не знаю, что было дальше. Последнее, что я успела сделать, это швырнуть обе ножки от стула в третьего, стоявшего у двери.

Затем мир взорвался радужными кольцами.

Я упала и больше не поднялась. Затылок вопил немилосердной болью, я куда-то ползла, обламывая ногти о пол под истошный вой сирены. Женские крики заполнили помещение, и я узнала Божену. Ты еще жива, сестренка, подумала я. У меня так болит голова, приди и посмотри, что со мной, я умираю.

И включите кто-нибудь лампочку, наконец.

Радуга исчезла, растворившись во тьме без следа.

– Алекса! – рыдал голос Божены в кромешной мгле. – Алекса! Ты меня видишь?

Я кое-как подняла руку и нащупала ее локоть.

– А что, светло? – спросила я, и мой слабеющий голос прозвучал откуда-то со стороны.

Громкие всхлипывания сестры не смогли разбить мглу на части. Ее волосы коснулись моего лица и открытых глаз.

С того времени бесполезных.

Глава 2

Как такое может быть? Весь мир сразу потемнел, и ничего светлого в нем больше не существует. Так зачем же кричать, что теперь в нем темно? Теперь это просто нормальный мир.

Вот только кому он нужен?

И боль. Странно. Что такое боль в мире, который состоит из боли? Обычное дело.

Движение. Меня куда-то везут, и я не пойму, куда.

Головы нет. Я не чувствую ее. Только тупая ноющая боль где-то в далекой части Темноты. Тебе тоже больно, стерва ночная?!

Раз головы нет, значит, болит что-то другое.

Остановка. Поток свежего воздуха. Так хочется вздохнуть полной грудью, но больно. Меня несут по ступенькам в двери. Я не вижу этого – Темнота мне услужливо подсказывает все, без чего я могла бы обойтись.

Врата чистилища. Огромная арка, уходящая в фиолетовое небо. Сейчас меня основательно почистят.

Добро пожаловать в Темноту, Алекса. Предъяви глаза, две штуки. Выиграй стильные очки.

Сознание, похоже, решило надо мной жестоко приколоться – начало возвращаться. Продавец боли, щелкнув пальцами, развернул передо мной расширенный ассортимент своего товара на любой вкус. Уйди, проклятый. Я знаю, у тебя на это дело круглогодичные скидки.

Здравствуй, доктор. Что ты прячешь свой скальпель? Я же вижу, он у тебя есть. Темнота не даст соврать. Я не могу ей не верить – мне больше общаться не с кем.

Что это у тебя в руке? А, всего лишь шприц… Давай…

Спасибо…

Почему подушка такая горячая?

Я поднимаю голову и тут же выгибаю шею, дергаясь на кровати под отвратительное бульканье. Что это за трубка в моем горле?!

Подушка снова бьет мне в затылок подобно молоту. Нет, это слишком несправедливо.

Пойду погуляю. У меня бессрочный абонемент в Темноту. Надо сходить посмотреть, что там интересного.

Вы не поверите: ничего. Даже кровать негде поставить. Прямо ложись и помирай.

Не хочу. Пойду обратно. Должно же тут быть хоть что-то еще.

Опять Темнота.

Как расколоть тебя на части? Где тот белый свет, из лепестков которого составляются цветы радуги? Покажите мне семь цветов. Покажите мне миллионы. Сейчас я смогла бы их увидеть. А когда все закончится, я нарисую их простым карандашом на листке.

Покажите мне хотя бы черное. Я хоть представляю, что такое черное. Снимите этот мрак. Хотя бы черное пятно на фоне Темноты. Я увижу в нем краски, о которых ни одно пятно не мечтало.

Темнота, раскрой себя, и я раскроюсь для тебя. Нарисуй мне барашка, дай образ морских волн. Поднеси меня чуть ближе к небесам, и отпусти в полет, который не закончится, пока взмах крыльев не услышу я вдали. Небрежно брось снежинки мне в лицо, и я почувствую их раскаленный поцелуй. Пусть ледяное пламя коснется моих рук, даря рисунок лучших нот, а нежный аромат цветов подарит ласковый покой. Направь ко мне кристаллы водопада, напои меня дождем. Дай мне понять, что я еще жива, еще цела, еще кому-нибудь нужна.

И заберите эту боль.

Темнота, ты почему молчишь? Я обращаюсь, ты отвечай. Не унижай меня. Дай мне понять, что я еще хоть что-то значу. У тебя нет ответов – так и скажи. Ты мучаешь меня – но где же хохот? А если не нужна я тебе, то отпусти меня. Я нарисую тебе множество дверей, и я согласна на ключ от любой из них, даже если там не то, что я хочу увидеть.

Я лишь хочу увидеть мир.

Если в чем-то есть моя вина, то я готова слушать. Не надо адвоката, ведь только Бог судья. Если я была слишком слепа, чтобы видеть знаки, то сейчас готова я смотреть во все глаза. Молчите все? Я поняла, что нет ко мне претензий. Ну, я пойду?

Где мой журнал, где моя жизнь описана? Что сделала я такого, что мне отключили свет? Какой же из грехов не оплатила? Я просмотрю журнал, затем сознаюсь. Но не могу читать я в Темноте.

Ведь боль – такой намек, да? Я должна сама все вспомнить? И что же именно я так должна понять?

Я раскалываю боль на части – сейчас это единственное, чем я могу заняться. На глыбы тяжести, на сгустки пламени, на ниточки агонии. Ищу себя и все, чем я являюсь.

Но там ничего, ничего нет!

* * *

Время, что с тобой? Ты вообще существуешь?

* * *

Я медленно открыла глаза.

Похлопала ресницами.

Тяжелое одеяло навалилось на меня вместе с больничными запахами. Зубы были разжаты, во рту стоял мерзкий вкус пластика. Трубка все еще позволяла мне дышать. Лампы светили прямо в лицо, их раздражающее сипение встало на слуховую вахту, заменяя звон в ушах.

Божена сидела рядом, глядя на меня. Ее побледневшее лицо повернулось в мою сторону, и губы задрожали.

– Алька, – произнесла она и обняла меня, сотрясаясь от рыданий.

Я попыталась что-то