И такой тут гвалт поднялся, даже и не понятно с чего, орали все, что мужики, что бабы, ну и конечно мальцы, ну, последние, правда, просто с перепугу. Пришлось выжидать, пока шум угомонится…

– Тута, – продолжил Сучок, – важен подход. Первое, надо составить бумагу, а это дело серьезное, на ногах не решишь, поэтому, бабы – геть, домой, хозяйством заниматься! И мелких прихватите, чтобы почем зря по улице не шастали, потому как, дело намечается очень серьезное и не короткое.

Самый большой дом в деревне, не считая конечно, барских хором, был у попа, батюшки Калистрата. К нему-то народ, всем числом и направился. Батюшка Калистрат был мужик с понятием, сам в свое время крестьянствовал, выслушал их на пороге, бороду почесал, да и пригласил в дом, в самую большую комнату.

– Проходите, присаживайтесь, где место найдете.

– Спасибо, батюшка Калистрат, ты бы и сам, присоединился бы к нам, глядишь, подскажешь правильное слово, – предложили мужики.

– Спасибо, на добром слове, и на доверии, конечно, – поклонился поп, – но я от дел мирских напрочь отошел. Однако, пока вы тут делом занимаетесь, я за вас непременно помолюсь, а там, глядишь, Господь подскажет, что делать.

– Спасибо тебе, батюшка…

– Я попадье скомандовал, чтобы она самовар поставила, хмельного не предлагаю, потому как понимаю, что разговор пойдет серьезный…

На том и порешили. Отец Калистрат молиться пошел, попадья его, мать Ефросинья, то есть, вскорости и самовар подала. А мужики, к тому времени и без хмельного гудели пуще разбуженного пчелиного роя…. Перво-наперво, беды свои вспомнили, насчитали общим число сотни полторы и приуныли. Тут, правда, сразу надо сказать, считать они, так себе мастера были, ну еще первый десяток без ошибок, ну второй, если по трезвой голове, а уж что подалее, так вообще тьма кромешная. Чуть было не подрались, но опять Сучок встрял.

– Не дело так, мужики, не дело. Уже вечереет, а мы только попусту воздух мелем. Не так надо.

– А как, – спрашивается.

– А вот правильно было бы, сразу человека сюда посадить, чтобы он сразу же, за нами и записывал…

Грамотеев, понятное дело, в деревне выбор небольшой, пришлось снова к батюшке обращаться, тот спорить не стал, только предупредил, что в светском алфавите не силен, больше церковный разумеет, но для памяти достаточно будет и этого. Матушка Ефросинья к тому моменту уже третий самовар кипятила, так оно, с чайком да матерком, дело с мертвой точки и сдвинулось…

Мужики, между тем, уже следующим кругом по своим бедам пошли, словно запомнить стараются, или, к примеру, от повторений этих, бед их крестьянских меньше становиться…. В общем, дело за полночь. Кое-кто уже дремать настроился, а иные, уже и выспаться успели, и поновой в разговор встряли. А дело-то, как было в самом начале, так все там же и стоит. Тут ведь нашего мужика знать надо, он, когда серьезный разговор затевает, то на одном месте мыслью удержаться не может, он ведь обо всем поговорит, и про урожай, и про скотину, которая то болеет, то мрет, то плодиться перестает. Опять же про молодых, потому как, поколение молодое, раз от раза, все бестолковее становиться, все непочтительнее. За баб, надо пару слов замолвить, которые, тоже, зверь беспородный, чудной, но в хозяйстве, все-таки нужный. Ну и так далее, и тому подобное. Это собраниеисключением не стало, начали за здравие, по упокою прошлись, а конца по-прежнему, не видно. Не известно, чем бы все закончилось, однако, вмешался отец Калистрат…

Отложил бумагу, поднялся, оглядел общество, а мужики расхристанные сидят, мокрые все, в глазах туман, и дух невозможный, тяжелый…

– Ну что, мужички, – поинтересовался батюшка, оглядывая собравшихся, – решили мы вопрос, а то мне пора молиться пришла?

– Какой вопрос, – переспрашивают ошалевшие мужики, и удивленно так, чисто дети, смотрят на отца Калистрата.

– Ой, лапота, ой, бестолковые, – вздохнул батюшка Калистрат, – вы зачем ко мне просились? Зачем меня писать заставляли, почему от хмельного отказались, а, сирые?

– Дык мы это…

– Ну, того…

– А…

– А чего это мы, правда…

Одним словом, ничего они в первый раз так и не решили. Да и во второй раз тоже – просидели с обеда до глубокой ночи без всяких перерывов, да только запутались в словах своих, не говоря уж про мысли, так ни к чему полезному и не пришли. Потребовался третий раз, тут уж сам Бог велел разобраться. Пришли они опять к отцу Калистрату, расселись мирно, спокойно и заговорили, наконец-то, о деле…, уложились всего-то в полдня. Оставалось только красиво переписать бумагу, а для этого…

Глава 3.

А вот этот в любой истории есть, его даже и звать по-другому могут, но он есть всегда. Конечно! Какая может быть история, если нет Ивана, и хорошо бы, чтобы непременно Ивана Дурака…

Этот Иван проживал в избушке на самом краю барского сада. Хотя, как проживал – больше лежал под яблоней, а иногда под грушей или вишней-черешней, зависело от того, что на тот момент поспело. Пробовал лежать в малине, так комары-мошки заели, в крыжовнике – слишком много иголок оказалось, так что лакомился он ими мимоходом. Правда, поначалу на Ивана возлагали кое-какие надежды, может даже намеревались к должности какой пристроить, обучали счету, грамоте и письму, а что касается барыни, матери Клепатры, так она хотела обучить Ивана еще кое-какой науке, но оказалось что годков Ивану маловато, пришлось отложить. Хотя, в свои шестнадцать смотрелся он статным, да еще и красивым парнем, на которого было грех не позариться. Что именно остановило Ольгу Матвеевну, неизвестно, но почему-то смущал ее Иванушка. Вот и погнала она его прочь со двора, подальше от соблазна, а кроме того, сильно он напоминал ей одного офицера, с которым она то ли по молодости, то ли по замужнему одиночеству была в связи…

Так что должности Иван не получил, зато осталась при нем грамота. А так как был он сверх меры ленив, крестьянского труда знать не хотел, так и стал он кормиться с этой самой грамоты. Письмо в столицу отписать, расписку какую, или, там, жалобу пожалостливее, а то и посвидетельствовать при какой серьезной сделке – все шли к нему. Ну и за грамотность, и за умение чертить на бумаге всякие каракули, стали звать его любовно – Иван Дурак. Так вот и получилось, по шальному делу получил Иван и фамилию, и место, да и сытный приварок заодно. Но была при всем этом одна странность, вся барская семья к Ивану относилась с повышенной нежностью. За безделье не корили, от солдатской повинности берегли, а в иную минуту, могли ни за что и рублем наградить.

Вот был с Иваном, к примеру, такой конфуз. Пошел как-то Иван в лесок, потребовалась ему для хозяйства палка тяжелая, да длинная, что-то вроде оглобли. Стоит он, значит, на полянке, выбирает подходящую. Вдруг, слышит – лай, топот, свист. Оглянулся в испуге, примериваясь в какую сторону стрекача задать, и видит, как через поле перед лесом несется барская охота. Наученный смолоду, решил Иван, убраться подалее, да не успел. Вылетел ему прямо под ноги огромный рыжий комок. Иван и задуматься не успел, наподдал рыжему, не со зла, от растерянности, да и выбил у зверя дух. А тут уж и барыня подоспела с провожатыми.

– А, Иван, – узнала она своего холопа.

– Точно так, барыня, – Иван голову опустил, руки свесил, взгляд потупил, исполнил, одним словом, все нужные формальности.

– Что делаешь здесь?

– Да вот, барыня, дрын искал.

– А не видели ли ты, Иван здесь лисы, рыжей такой.

– Видел, барыня.

– И куда она побежала?

– Так это, никуда она не побежала…, стукнулась об меня, и упала замертво, – пробормотал Иван, раздумывая, сильно ли будет сердиться барыня, за то, что прибил он по глупости барскую забаву…

Тут следует добавить, был у тех сомнений весьма серьезный резон. Было дело, когда он учился грамоте, да разным другим премудростям, наткнулась на него, таким же вот образом, барская французская болонка…, барыня тогда сильно гневалась. У Ивана даже спина зачесалась, припомнил он, как барыня собственной рукой отмерила ему десяток ударов кнутом.

– И где же она?

– Да вон лежит, – не поднимая глаз, указал Иван рукой.

– Сама стукнулась, – неожиданно рассмеялась барыня.

– Поглупела, видно со страха, ну и того, стукнулась, в общем…

– Врет шельма, но как складно, – барыня была в настроении положительном, поэтому дала команду дворовым подобрать лису, а Ивану дать рубль на водку.

Едва барыня с дворней скрылась из виду, Иван перекрестился торопливо и выдохнул.

– Пронесло, значит, в этот раз, – пробормотал он задумчиво, разглядывая новехонький, блестящий рубль, – мало, что при своем, так еще и с наваром…

Хмыкнул Иван, повеселел, начисто забыл про дрын и дела хозяйственные, и прямиком направился трактир. Хотел, как и приказала барыня, пропить награду. И вошел, и зубом цыкнул, подзывая хозяина, да не тут-то было…. Трактирщик посмотрел внимательно на Ивана, зыркнул цыганским, пронзительным глазом и нежно так спросил:

– Ты, любезный, чего приперся-то?

– Да вот, уважаемый, пожаловала барыня рубль и велела напиться, – в подтверждении этого, Иван достал деньгу и показал ее трактирщику.

– И за что же это барыня так к тебе благосклонна?

– Так я для нее лису поймал, вот она меня и отблагодарила.

– А что же ты, – трактирщик взглянул поверх Ивана, а потом подступил к нему вплотную и зашипел страшным шепотом, – потрох вонючий, хочешь благодетельницу свою, барыню нашу, подвести под царский суд?

– Да господь с тобой, не хочу, да и зачем, да я и не думал, – забормотал в страхе Иван.

– А что же ты делаешь-то?

– А что я делаю, – понизил голос Иван.

– Ты что, дурак?

– Ну да, фамилия у меня такая, а ты откуда знаешь?

– Грамотой что ли владеешь?

– Ну да.

– А что же ты, зараза, Указ царский не читал.

– Какой Указ?

– А такой, что если нет тебе двадцати одного года от роду, то никто тебе в трактире, ни в каком другом торговом месте, водки не нальет.

Вон оно как бывает…

– Ты погоди собачиться, – Иван смахнул пыль со скамейки и пригласил присесть трактирщика, – ты, уважаемый, сядь рядом и скажи мне бестолковому, что это за Указ такой. Я о нем ничего не слышал.

– Ладно, – согласился трактирщик, предварительно осмотревшись и убедившись, что в помещении пусто, присел рядом и заговорил, – неделю назад, подписал царь Указ, что лицам моложе двадцати одного года, водку не продавать, и в трактире не наливать. А кроме того, отправил по городам российским, наблюдателей тайных, для проверки, как его Указ исполняется.

– Вот тебе и раз, – огорчился Иван, – пропала деньга.

– Дурак ты, Иван и правильная твоя фамилия. На эту деньгу, кроме водки можно много чего купить…

– А что мне надо-то, у меня все есть…

– Есть у тебя все, – расхохотался трактирщик, – да ты хоть на рубаху свою посмотри, дырка на дырке! А про штаны даже и говорить не буду, грязные, драные, да вонючие…

Иван оглядел наряд, и огорченно покачал головой, трактирщик был прав, дыр на рубахе было больше чем целой ткани. Да и лапти, если говорить правду, только числились лаптями, а на деле, были так – выбросить за пригорок, да забыть.

– Добрый человек, спасибо тебе, – поклонился Иван Дурак трактирщику.

– Да не за что, иди с Господом, – отмахнулся торгаш, но присоветовал, – а ты потом, обновки напяль, да сходи на барский двор, скажи спасибо барыне, а потом тихонько предупреди ее об Указе. Ответь добром на добро. Соображаешь, дурья твоя башка?

Поклонился Иван Дурак еще раз трактирщику за науку, пожелал удачи в коммерции и пошел, следуя умному совету, в скобяную лавку. Вышел навстречу купец, толстый, бородатый, а глаз темный, хитрый – настоящий торговец.

– Что хочешь, голодранец?

– А ты не торопись меня крестить-то, ты ж не знаешь, с чем я пришел, – огрызнулся Иван.

– И с чем же?

– Да вот надоело голодранцем ходить, кличут обидно, всякие бородатые.

– Да ну, – рассмеялся купец.

– Не запряг. Рубаху хочу, красную что б, с воротом, а вот здесь, с вышивкой. Подберешь, торговая рожа?

– От чего же не подобрать, подберу…

– Так неси, показывай, чего глаза пялишь, я еще без обновы.

Купец вытянул первую рубаху, Иван посмотрел на нее, между пальцев потер, и нос в сторону своротил:

– Ты мне что предлагаешь, толстое брюхо, шелку давай.

– Понял, – тут уж купец и сам сообразил, что при деньгах человек, и очень ему захотелось деньгу эту в своем кармане носить, – прости, не сообразил, добрый человек.

Легла перед Иваном рубаха гладкая, переливчатая.

– И штаны к ней, чтобы подходили.

Легли рядом и штаны светлые.

– Скажи-ка купец, а может, у тебя и сапоги имеются, чтобы по мне.

– Так, сей момент, посмотрим, вроде как были подходящие…

Появились и сапоги, черные, смазанные, с гармошкой на голенищах, да еще и со скрипом. Солнце от них так прыснуло по бревенчатым стенам лавки.

– Хороши, – похвалил Иван, – и сколько возьмешь, душегубец.

– Ну почему сразу душегубец, – вроде как обиделся купец, – глянь какой товар, а я и рубля не прошу за все.

– Рубль – ладно, – согласился Иван, – а что б гроши тебе не искать, довесь-ка оставшееся, мне, вон теми пряниками…

А вот вы когда-нибудь честного купца встречали? Понятное дело, нет, потому что в природе такого не бывает, тут либо купец, либо честный. Вот и этот, на рубахе обжулил Ивана, не меньше чем на копейку, и на штанах грош себе урвал, а на сапогах, зараза, никак не меньше трех копеек прикарманил. Зато пряников отвесил от души, на весь остаток. Хотел Иван сразу переодеться, да передумал, решил, что для такой рубахи, следует сначала в бане попариться, поэтому свернул все в узелок, сапоги на бечевке через плечо повесил и пошел до дому.

А дома уж как положено, сходил в баньку, а потом уж и обновки примерил. Выходил красавец, с какой стороны не глянь…. Обглядел себя Иван, руками обхлопал и остался вполне собой доволен. Потом снял обновки, выложил их на лавку и еще полюбовался, а затем собрал все, сложил в сундук и сам устроился сверху. Остались у него пряники, целый кулек…

– Эй, гулящая, – окликнул шалавистую бабенку Иван.

– Чего тебе, Ваня.

– Хочешь пряник.

– Понятное дело.

– Вот и ладно, приходи, как свечереет.

– Приду, только ты уж оставь мне пряник-то.

– Не боись, у меня их много, только ты уж приходи обязательно…

Вот так славно все у Ванюши и сладилось. Днем помылся, вечером Варьку-шалаву повалял, предварительно накормив ее пряниками, за что был любим еще раз, да еще и обстиран, и починен, от щедрой Варькиной души. Рассказал ей всю историю, посмеялся, сказал, что собирается во всем новом пойти прямо на барский двор, предупредить барыню…, но Варька отговорила…

– Ты, лучше, Ваня в чистом иди, ты и так хорош…

– А что ж не в новом, это ж барынин подарок, – удивился Иван.

– Подарок, это конечно, хорошо, вот только хвастаться им не след…, а ну кто завидовать начнет или сглазит, того хуже.

– О…, так я вроде как барыне приятное хотел сделать…, да и про Указ царский рассказать надо…

– А ты и сделаешь, – заверила Ивана Варька, – только не надевай нового, это я тебе точно говорю…

Поверил Иван Варьке, не потому что она умная была, а потому что было лень ему вникать во всякие бабские тонкие места. Оделся в чистое, пришел с поклоном, а потом и про Указ рассказал. За что милостиво, рукой барской, был похлопан по щеке и отпущен до дому…. Только вот еще что, отпустила Ольга Матвеевна Ивана со двора, а ручку белую, ту, что хлопала Ванюшу по щеке, прижала барыня к сердцу, там так сладко кололо, и в сердце, да и еще кое-где… Так был хорош Ванюша, так хорош. Хорош, стервец, да…. Так что, права оказалась шалава, предстань Иван перед барыней в рубахе красной, да штанах, да в сапогах со скрипом, а? Довел бы барыню до греха, как пить дать…

Впрочем, на Ивана и молодая барыня заглядывалась, хотя и имела при себе приказчика. А уж когда тот сбежал, так и вовсе…, закрывала глазки мечтательно, да и пряталась под одеяло с головой. А бывало, что звала к себе Варьку-шалаву, выспрашивала зачем-то подробности, собственной рукой чаек наливала, да сахарку белого подкладывала не скупясь, а напоследок, провожая с порога, приговаривала шепотом в самое Варькино ухо:

– Ты, Варенька, не отказывай ему, ежели, вдруг, попросит…

– Конечно, барыня, конечно…, с чего бы мне ему отказывать-то…

– И запоминай все подробно…, а потом мне рассказывай.

– Вот вам крест, ничего не утаю, – горячо обещала шалава, крестилась и опускала удивленный донельзя взгляд, себе под ноги.

– А еще, сделай, как я говорила…, будет ему очень приятно.

– Хорошо, барыня, обязательно.

– Это…, от меня вроде как ему подарок, но только Христа ради, не говори, что от меня.

– Ни-ни, барыня, я все-все запомнила, сделаю все прямо так, как и сказали…

Вот так и жил Иван Дурак, пока поздним вечером не пришли к нему батюшка Калистрат, Сучок, да еще один мужичек, Митяй Хромой, пришли для серьезного разговора. То есть, Митяй Хромой для такого разговора совсем не подходил, по чести говоря, он и два слова-то с трудом связывал, а если учесть еще и отсутствие зубов, то даже сказанные слова разобрать было невозможно. Так что пользы от него, точно, никакой не было, а с другой стороны, вреда ведь тоже не было, поэтому его никто и не прогонял. Культурно пришли, культурно постучали, даже подождали, пока Иван вылезет из своей конуры на свет Божий, и только после этого заговорили…

– Надо Ваня, обществу послужить, – заговорил первым батюшка Калистрат.

– Надо, так послужим, – кивнул Иван, намекая, что готов сделать, что в его силах, потому как, для общества.

– Мы тут письма жалобное придумали, надо его красиво переписать…

– Ладно, почему, нет…

– Только очень надо постараться, потому как, возможно, сам царь-батюшка будет его читать…, а может, какой министр, сможешь?

– А че ж не смочь-то, смогу…, – кивнул Иван, – тока, бумага нужна хорошая, опять же, чернила…

– Все есть, Ваня, – уверил батюшка Калистрат, – все есть, к тому же, стол хороший, стул, приходи, любезный, располагайся и пиши на здоровье.

– В каком смысле – приходи, – не понял Иван.

– Ванюша, неужто ты царю-батюшке письмо прямо на коленях писать будешь, или на лавке…, стола-то у тебя в дома и в помине нет.

– А…, это верно, – признал такой довод Иван, и снова кивнул, на всякий случай, – так я это…, готов.

– Тогда вот что, Ваня, сходи в баньку, оденься в чистое, вот тогда и приходи ко мне, прямо домой, – предложил батюшка Калистрат.

– А может, я только руки помою, да умоюсь…, чего всему-то мыться?

– Надо Ваня, надо, а ну как царь или там, фрейлина какая носом поведет, они ведь шибко чувствительные бывают, а от тебя разит, прости господи, как будто ты месяц воды не видел…

– Всего-то пару недель, – уточнил на всякий случай Иван, но опять же спорить не стал, потому как интерес общественный, – так это, я как только, так сразу и приду…

– Вот и договорились, – улыбнулся батюшка Калистрат, и пообещал на всякий случай, – а как напишешь, так я тебя еще и ужином накормлю.

Вот так все и сладилось. Иван, конечно, тут молодец, как гости ушли, он первым делом мыться полез, потом достал из сундука чистое…, хотел даже нарядное надеть, да передумал, потому как никакого праздника не намечалось, а надо было лишь поработать…

А уж письмо то вышло на загляденье, и буковка к буковке, и завиточки непременно, и вензеля по углам…, а будь у попа еще и чернила красные, так вообще картина бы получилась, а не письмо. Песочком его Иван посушил, полюбовался еще разок и подал батюшке, вот, мол, полюбуйся как мы могем, если для обчества надобно.

– Уважил Ваня, ох, уважил, – Сучок даже прослезился и обнял по-братски и похлопал по спине.

– Дык, это…, я ж никогда не против, я ж это, понимаю, обчественность, значит особо надо постараться.

– А ты, Ванечка, иди, матушка на стол уже накрыла, иди, заслужил…