И что подвиг Дума может совершить только справившись с «голубыми» мужиками, так как их одолеть легче, чем баб правильной ориентации. Такой «вопль» души «мозгана» из Думы Ване был понятен.

Он ещё дня три чокался с этим бородачом, пока того не наградили медалью Ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени и не повысили, предоставив право на деле доказать свою исполнительную потенцию возглавив какой – то Нижний город. Надо заметить, такой поворот событий кому – то не очень понравился, и на его Родине установились холода до минус 45 градусов по Цельсию, которые сменили затяжные дожди, в результате которых смена климата слилась в одно сплошное бедствие для всех его земляков и не только.

Бывали дни, когда Ваня допивался до «чёртиков» и в каждой телеведущей видел принцессу. Тогда он начинал звонить на телестудию и требовать встречи. Телестудия его каждый раз приводила в чувство, мягко объясняя, что в те «сейфы» даже целиться бесполезно, а платить надо ещё до включения телевизора.

Из запоя он вышел в день рождения своего уважаемого земляка Володи. Одна песня, как «мёртвая вода», успокоила и вылечила его: «Тут за день так накувыркаешься, домой придёшь, там ты сидишь». Рядом она не сидела, и он решил, что пить пора заканчивать. Вторая песня, как «живая вода», вдохнула в него жизнь: «Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал». Он ещё что-то помнил о кратере, об острове, и его потянуло обратно. Но что-то не пускало….

Ваня бесконечно слушал песни своих земляков. Их песни бальзамом проливались на его душу: Высоцкий, Визбор, Митяев. Он даже нашёл старые записи с голосом Николая Рыбникова и слушал: «Ковыряй, ковыряй, ковыряй. Суй туда палец весь. Только ты этим пальцем в душу ко мне не лезь».

Он совершенно отстранился от окружающего его мира. В итоге, в его памяти начались примерно те же процессы, что и на больших сибирских реках весной: где-то уже гладь, а где-то огромные ледяные торосы.

Он всё знал, всё умел, был вполне общественным человеком, но никак не мог вспомнить в каком именно обществе его, Ивана, место. Его уже давно ничто не волновало и не радовало в знакомом ему обществе. По долгу он мог разговаривать только с кошками и собаками, да ещё с зеркалом, глядя в него. Чувства будили в нём только увечные люди и животные. Его глаза наполнялись слезами даже при виде кошки с отрубленным хвостом.

Ваня уже вышел из того радостного возраста веры в чистоту идей идущих «сверху», когда призывая к единению народа ставят монументы его ополчению.

Общество, в котором он жил, не понимало его. Вокруг него все суетились, бежали на перегонки за деньгами, ставя друг другу подножки. Упавшие редко могли подняться. Ваня очень хотел быть как все, но бежать никуда не хотел и поэтому был всем чужой. Он часто менял место жительства, чтобы сделать очередную попытку приспособиться к этому обществу и ждал, когда же откроется второе дыхание.

Но какое – то смутное чувство присутствия чужого в его собственной жизни вновь тормозило его. Он не знал, с чего начинается собственная жизнь, отличная от жизни других, но чувствовал, что такая жизнь возможна, и искал. Его трактат об островитянах мало что ему дал, он даже не понял, почему именно Монах отправил его в отпуск.

Ваня вроде всё понял, всё увидел, но что – то не давало ему покоя. Да, люди по-прежнему были грешны, но не более чем тысячелетия назад. Любой правитель дня сегодняшнего мог сравниться с одним из Цезарей дней минувших.

Да и богатые евреи сегодня также могли похвастаться тем, что совершили сделку в тридцать серебряников, изменивших мир. Но вроде мир стал мельче. Вроде ум одиночек «высох».

Вроде и общество «бежало» вполне дружно, в общем стаде, подгоняемое массовыми религиями и массовой культурой. Но что тут нового, и где та таящаяся опасность, которая заставила правительство страны опыта выяснять, что первично: демократия или диктатура, и отправить его на такое нелёгкое задание? Что изменилось? Раньше Цезари осуществляли террор по отношению к многочисленным народам, сегодня Вожди терроризма делали то же самое.

Озарение пришло неожиданно. Он уехал в родимую глушь, чтобы прийти в себя и спокойно умереть, что, как ему казалось, пора было сделать. Умирал Иван сутками, лёжа на диване. Однажды раздался громкий стук в дверь. Ваня с большой неохотой поднялся с дивана в надежде, что стук больше не повторится. Увы, кто-то настойчиво продолжал заявлять о своём присутствии. Ваня открыл дверь.

Перед ним стоял заплывший жиром мужичок лет 50 с блудливыми глазками. Мужичок, прямо с порога заявил Ване, чтобы он перестал «трахать» его супругу.

От такого неожиданного обвинения Ваня даже начал перебирать в памяти всю свою сексуальную географию не за одну прожитую жизнь и с удивлением открыл, что этот захолустный городок в ней не значится. Он с ещё большим изумлением посмотрел на странного мужичонку, представил себе его супругу и спросил: «А сколько ей лет?». Мужичок, ожидал чего угодно, но только не такого вопроса, поэтому и ответил машинально: «Пятьдесят три».

Ваня улыбнулся, глядя на жирное брюхо, свисающее поверх штанов, обиженного супруга и сказал: «А всё равно, пошли пить водку». Мужичок заметно повеселел. Да и кто на его Родине не забудет даже о любимой супруге, если зовут пить водку. Ваня со своим новым знакомым нажрался как свинья. Мужичонка оказался не таким уж и плохим человеком.

Правда, в жизни его интересовали только два дела: еда и рыбалка. Между этими делами ему удалось зачать несколько детей, но своим он считал только одного, которого как и его интересовали только еда и рыбалка.

И вот этот факт, что только один ребёнок похож на него в своих желаниях, и породил в нём «смутные» сомнения запоздалой ревности.

А так как в городе, где поселился Ваня, только его одного не интересовали еда и рыбалка, то он, мужичонка, и пришёл с претензиями к нему.

Ваня ожил, он опять становился тем беспечным шалопаем и бабником, каким был всегда. Он от души стал подтрунивать над этим мужичком: «Конечно, ты сидишь себе на бережку с удочкой летом или над лункой зимой – медитируешь. На одном конце червяк, на другом конце… А ей на хрена такая медитация, вот и взгрустнулось».

Ваня, посмеиваясь над незадачливым супругом, знал, что не причиняет вреда его жене. Её супруг был занят любимым делом, он жрал и значит ничего вокруг не видел и не слышал. Тарелка перед носом для него была той же лункой во льду.

И тут Ваню озарило. Общество вокруг него, это же общество из сказки «О потерянном времени». Вокруг него одни дети с зачатками идей, чувств, совсем не развитых, детских. Да и были ли они взрослыми, если родители с пелёнок загрузили их своими детскими страстями. Может быть, всё вокруг него – это «дребезги», сырьё чего-то другого. Сырьё, которое, так и не успевая чем-то стать, исчезает мелкой пылью.

При таком раскладе ревность это серьёзная заявка на то, что ты есть, существуешь. Но тогда выходит, что для окружающего его общества пороки – это единственная заявка на право выделиться, на право быть. Другая сторона медали им не ведома. Пороки привели общество к термоядерной бомбе и полётам в космос, а при таком хаосе в умах это действительно опасно.

Мужичок уже был так пьян, что не мог держать стакан. Он наклонялся к нему, отхлёбывал и кивком указывал Ване, чтобы тот не забывал подливать.

Ваня впервые выбрался в «люди» в этом захолустном городке и с интересом осматривался. Они сидели в ресторане. Мужичонка был гидом, приведшем его в этот очаг местной массовой культуры. Зал был большой. По средине зала под потолком на растяжках висел плакат, на котором с двух сторон было написано: «WELCOM ВЗМОРЬЕ». Пока Ваня и мужичонка пили, соседи менялись несколько раз. Ваня, давно смирившийся с тем, что его судьба – безучастно наблюдать мир, регистрировал события: это поминки, это день рожденья, это второй день свадьбы, так как все пожилые, все орут горько и целуются, но невесты с женихом нет. Ближе к ночи дневные группы стали расходиться, оставляя по три, четыре человека, ещё не добравших своего счастья.

Ровно в 23 часа на сцену вышла разбитная бабёнка с пышными открытыми грудями и плотными ягодицами, которые облегало красное платье. Платье облегало ягодицы так естественно, что создавалось впечатление об их самостоятельном существовании. Её зад же, в целом, вообще вызывал бурный восторг. Раздались дружные аплодисменты. И она, упёршись руками в бока, запела… по-французски и под аккордеон.

Аккордеон был тем инструментом, который больше всего мог растревожить душу Ивана. Он спокойно переносил даже скрипку, но аккордеон пробуждал в нём огромный пласт чувств. Он иногда задумывался, почему аккордеон почти не звучит на больших сценах и в массовых аудиториях. Почему люди не знают великих аккордеонистов. Ване стало необыкновенно хорошо. Он осмотрелся вокруг. Ночная жизнь «била ключом». Ему хотелось бесконечно долго оставаться в этом состоянии радости и счастья. Отовсюду орали на бис: «Веруня, давай Марсельезу».

Веруня немного пококетничала и опять запела. Голос звучал легко и свободно. Голос был «чертовски» красив и силён. Ваня поймал себя на мысли, что голос этот ему странным образом знаком.

Но мысль эта быстро отлетела от него, оставив одно недоумение: с такими формами и голосом и в этом захолустье. Он слушал и слушал Веруньку, аккордеонист играл виртуозно, в его игру вплеталась и «Варшавянка», «В землянке», «Очи чёрные», и даже «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой». На Ивана накатила новая волна мыслей. Он начал думать о том, что совсем не знает городка, в котором очутился, и его так потянуло на ночные улицы, что он встал и вышел из ресторана, оставив дремать за столом наевшегося мужичонку.

Свежий воздух, тишина и тонкий провинциальный аромат, в котором ощущается запах цветов и долго не убираемого мусора, только усилили благодушие Ивана. Он с интересом стал рассматривать заведение, из которого только что вышел. Здание было крепким, старым, каменным, кое-где окрашенным в жёлтый цвет. Вертикально висела вывеска «ВЗМОРЬЕ», горизонтально «BRODOWEЙ». Эти надписи окончательно привели Ивана на вершины счастья, и он расхохотался. Городок освещала только луна. Городок был пуст, городок спал. Иван был наедине с созданными людьми творениями. Это было чудом, вот так, просто оказаться в рукотворном мире, покинутом его жителями.

По вывескам на домах он догадался, что находится прямо в «сердце» города. Рядом с рестораном был рынок, рядом с рынком – администрация города и магазины. Культуру отражала доска почётных граждан города, начинающаяся с портретов директоров местного завода и заканчивающаяся их замами. Всё это венчалось памятником недавнему вождю, стоявшему, как и по всей его Родине, спиной к зданию администрации местной власти и лицом на большую дорогу.

Луна была почти единственным источником света в городке. Ваня смирился с этим, как вдруг из – за очередного дома ярко засветилась реклама. Это был «$». Доллар сиял, освещая всё вокруг синим светом. В его свету чернел крест. Ваня обомлел.

Доллар сиял над православной церковью, очень сильно напоминавшей осколок католического костёла. Ваня, как «мотылёк», пошёл на свет. То, что он увидел, стало его озарением. Церквушка, в виде непонятного готического сооружения, была пристроена к огромному панельному зданию, в котором размещался сбербанк, прокуратура, фонд содействия налоговой полиции, нотариат и ещё целый ряд государственных и не государственных учреждений, и всё это упиралось в грязную привокзальную площадь. Этот памятник людскому «маразуму» открыл ему тайну людских душ. В их душах было примерно также, как в этом доме. Поэтому он и Ваня, и, одновременно ещё кто-нибудь, что «всякого разного» в нём было даже больше, чем в этом городишке. Это открытие потрясло Ивана. Он пытался себя успокоить, что не он первый увидел и понял, что город «Глупов» – это и его душа. Но он то понял, а Верунька, для чего-то разучившая Марсельезу, а аккордеонист… Монах отозвал Ивана обратно.