И на первых порах могло показаться, что Польша с своим королем были правы: в Петербурге не с полною твердостию было выдержано искушение турецкой войны, обнаружилось колебание и некоторая перемена системы относительно Польши, сделана была ошибка, заставившая поляков еще выше поднять головы и выставить сопротивление, хотя и страдательное, но тем не менее затруднявшее и раздражавшее. Как обыкновенно бывает, при затруднительном положении ввиду двух войн, при неприготовленности к ним стали искать, кого бы обвинить в этом затруднении, на ком сорвать сердце; на ком же больше, как не на человеке, управлявшем внешними делами? Панин должен был готовиться к буре. Он раздражил поляков, раздражил Австрию и Францию, следствием чего было поднятие Турции; он переменил старую, мудрую систему, по которой Россия была в постоянном союзе с Австриею, союзе самом естественном, доставлявшем постоянное обеспечение от турок; придумал какую-то Северную систему, которая никак не ладилась; заключил тесный союз с Пруссией, но прусский король может ли оказать против турок такую помощь, какую бы оказала Австрия по своему географическому положению, а главное, при австрийском союзе и турецкой войны никогда бы не было: Порта не осмелилась бы вооружиться против двух империй. Разумеется, все эти нарекания должны были немедленно же появиться в устах врагов Панина, врагов сильных, Орлова, Чернышева, к которым примыкали люди и менее значительные, но составлявшие громкий хор. Сольмс писал своему королю, что говорят об удалении Панина, виноватого в настоящем затруднительном положении государства. Английский посланник Каткарт доносил своему двору, что Панин с очень немногими друзьями должен выдерживать напор французской и австрийской партий. По мнению Каткарта, Панину нельзя было устоять против потока. Против Панина были Орлов, Чернышев, Разумовский, оба Голицына – вице-канцлер и генерал, все недовольные новою системою, покинутием австрийского союза.