Для кого-то слово "люблю" – оружие наступательное. Ей, как тараном, берут крепостные ворота. Ей обстреливают из катапульт. Крепость пала, победитель с любовью наперевес поскакал к новой твердыне.
Для меня слово "люблю" всегда было оружием оборонительным. Отбивался им, как мог, пока хватало сил. Потом вставал на колени и протягивал его, покорно склонив голову.
Это слово никогда не было искренним. Его вырывали под пыткой.
"Ты меня любишь?" – спрашивала она, нежно глядя мне в глаза, пока руки умело закручивали зажим испанского сапожка.
"Конечно, люблю" – ревел я от боли.
Она делала ещё один оборот и целовала в губы.
"А о чём ты сейчас думаешь, любимый?" – ласково доставала она щипцы из жаровни.
"Конечно, о тебе любимая…" – шептал я не сводя глаз с раскалённого до красна металла.
"А скажи мне что-нибудь хорошее…" – просила она, приматывая к моему животу таз с крысой.
"Самое хорошее, что со мной случилось в жизни – это ты." – отвечал я, чувствуя, как впиваются крысиные когти в мою кожу.
Меня так воспитали. Желание женщины – всё, моё – ничего.
Так было до тех пор, пока я не сказал это слово сам, добровольно и с большим желанием произнести его вслух.
Не спрашивайте "Ты меня любишь?", даже если под рукой нет пыточных инструментов. "Я тебя люблю" не может быть ответом на вопрос.
Бабушка Марианны Ротерхут по отцу служила хоффмаршалом в замке Вольфенбюттель. При ней в замке был абсолютный порядок: скатерти хрустели, под перинами – никаких горошин и всё – от ночных ваз до рейнского имело идеальную температуру. Челядь судачила о том, что фрау хоффмаршал была колдуньей, и безупречной работы всего замкового хозяйства добивалась магией, но у подобных слухов было вполне прозаичное объяснение – зависть. На самом деле магия состояла из двух компонентов: строгость к прислуге и тщательно продуманные должностные инструкции.
Герцог так высоко ценил фрау хоффмаршал, что пожаловал ей за верную службу свой охотничий домик в самой глухой чаще Оберхарца, куда и препроводил под почётным конвоем. Теперь, чтобы прийти в гости к бабушке, Марианне надо было на трёх постах охраны предъявить специальный аусвайс, подписанный самим герцогом. Марианна очень гордилась такой заботой правителя о бабушкиной безопасности.
На Оберхарц опустился вечер, стемнело, ветер колыхал серо-зелёные кроны дубов. Марианна поправила кружевную салфетку на корзинке с штрудлями, кюхенами и картоффельплацхенами и потянулась к шнурку. Справа от него висела привычная табличка «Для открытия двери потянуть за прилагающийся шнур». Ниже – ещё одна, с надписью «Не дёргать!». Ни тянуть, ни дёргать Марианна не стала: в узкую щель между дверью и косяком лился уютный мягкий свет. Она толкнула дверь и вошла в дом.
– Бабушка… – осторожно сказала она. Три кордона солдат герцога проверяли аусвайсы только у людей, а в лесах Оберхарца хватало и хищников.
Тишина была ей ответом. Где-то вверху лилась вода, и Марианна, на цыпочках, мимо бесчисленных дипломов и благодарностей в дубовых рамках, поднялась по винтовой лестнице на второй этаж. У двери бабушкиной спальни остановилась, прислушалась. Вода шумела там. Затаив дыхание, Марианна открыла дверь. Спальня тоже была пуста, в приоткрытой душевой стучали капли по эмали и незнакомый мужской голос напевал марш королевских егерей.
Марианна смутилась, отшатнулась к двери – голос умолк, затих шум воды. Не успела она выскользнуть из спальни, как распахнулась дверь в ванную. В проёме появился волк. Он небрежно опёрся передней лапой о косяк и оскалился. Оскал его, однако, был совсем не угрожающим, а каким-то дружелюбным и даже располагающим.
– Я, наверное, не вовремя… – пролепетала Марианна, делая ещё один маленький шажок к двери.
– Нет-нет, – поспешно ответил волк с густым нижнебаварским акцентом. – Я уже закончил. Желаете принять душ?
Марианна сглотнула слюну. Она впервые видела волка так близко, и понятия не имела, что волки могут ходить на задних лапах и говорить по-немецки. Особенно смущало банное полотенце, обёрнутое вокруг бёдер. Она старалась смотреть волку в глаза, но взгляд постоянно сползал ниже, через крутую, мощную грудь, покрытую мокрой шерстью, по впалому животу в чёрных пятнах к узлу махровой ткани ниже пупка.
– Вы Марианна, я не ошибаюсь? – светским тоном осведомился волк. – Бабушка много о вас рассказывала. – Он перехватил её взгляд, и его зубастом оскале теперь читалось смущение. – Вы простите, я не одет, но на меня подобрать одежду совершенно невозможно. Вы не против, если я останусь в полотенце? Если вас это смущает, я надену бабушкин халат, но, сказать по правде, выгляжу я в нём нелепо.
– Нет-нет не надо! – запротестовала Марианна и тут же подумала: "А вдруг он подумает, что мне нравится его рассматривать?", а за ней сразу в голову пришла странная мысль, что ей и вправду нравится его рассматривать. Волк был молод и великолепно сложён. Мокрая шерсть облепила кожу, под ней бугрились крепкие мышцы, свет лампы сверкал на капельках воды, а пасть, удивительно выразительная для простого хищника, была полна крепких белоснежных зубов. "Я смотрю на него, как художник, – успокоила себя Марианна. – Все люди в душе художники… – поспешно оправдалась она перед собой. – Великолепный экземпляр! – добавила для убедительности". – Я на самом деле ненадолго, только пирожки бабушке отдам и уйду, – добавила она вслух.
– Ой как неудобно вышло… А бабуля уехала.
– Куда? – удивилась Марианна.
– Не знаю, имею ли я право об этом говорить… Не желаете чаю с дороги? Или, может, супа? Я сварил великолепный хохцайтзупе с шпецле и побегами спаржи, ваша бабушка его обожает.
Новость о том, что волки умеют готовить, окончательно выбила Марианну из колеи, и она покорно побрела вслед за волком в столовую. Они спускались вниз по лестнице, волчьи лапы по сравнению с человеческими ногами казались выломанными наизнанку, но ступали при этом уверенно и точно, будто этот зверь всю жизнь только и делал, что ходил на задних лапах. Над тонкими лодыжками выделялись крепкие икры, мускулистые бёдра размеренно, совершенно по-мужски, двигались под банным полотенцем.
Марианна затрясла головой и зажмурилась, поскорее вспомнила соседского парня Иоахима, его рыхлый живот и вечно слипшиеся от пота волосы, затрясла головой ещё сильнее, представила кузнеца Ганса, его крепкие руки и мощную грудь, но тут он, как назло, улыбнулся ртом с выбитыми зубами. Застонав от отчаяния Марианна попыталась вспомнить солдат герцога, проверявших у неё аусвайс и вдруг уткнулась лбом во что-то упругое, покрытое мягким мехом, пахнущим сандалом и пачулями. Она не успела понять, что это – перед её глазами, очень близко, возникли два волчьих глаза – два зрачка, чёрных, как жерло глубокого колодца безлунной ночью, окружённых яркой янтарной радужкой с ореховыми, подсолнуховыми, апельсиновыми, шоколадными прожилками. Лапы волка мягко легли ей на плечи.
– Марианна, у вас что-то болит? – встревоженно спросил он. – Я услышал, как вы застонали. – Дыхание волка пахло мятной свежестью. Марианна вдохнула его полной грудью, и в глазах потемнело.
– Нет-нет, – покачала она головой, – всё хорошо, просто немного закружилась голова.
– Это от голода! – уверенно сказал волк. – Пойдёмте, моя дорогая Марианна. Миска супа и крепкий чай с чабрецом – это то, что вам сейчас нужно. Ну может быть ещё бокал вина… У бабули есть прекрасный майнский айсвайн, охлаждённый до двенадцати градусов. Вам уже можно вино, моя дорогая?
– Мне уже всё можно, – сказала Марианна и подумала: "Почему я сказала "всё"? К чему эти уточнения? Господи, Господи, Господи". Она в панике перебирала лица и торсы булочника, зеленщика, мельника, герцога Брауншвейгского и его солдат, преподобного, его служек, соседей матушки и их батраков, но без энтузиазма – перед её мысленным взором, как два драгоценных оранжевых камня, сияли глаза волка…
Суп был великолепен. В бульоне, прозрачном, как берёзовый сок, среди крошечных кружков жира и побегов молодой спаржи плавали клёцки шпетле из нежнейшего фарша. Волк с ласковой и ироничной улыбкой наблюдал за тем, как закатывая затуманившиеся от удовольствия глаза, постанывая и причмокивая, Марианна поглощала суп. Как приличная фройляйн, Марианна пыталась сохранять приличия и держала локти прижатыми к бокам, но время от времени плебейский всхлип чистого, незамутнённого воспитанием восторга срывался с её губ.
Когда миска Марианны опустела на треть, волк остановил её:
– Сейчас нам необходимо сделать паузу, и вы непременно скажете мне за неё спасибо.
Он подошёл к ней с бутылкой вина в правой лапе, через локоть его свисало белоснежное полотенце. Это казалось невозможным, но волчья лапа легко удерживала тяжёлый штоф айсвайна. Волк налил половину бокала ей, вернулся на своё место и поднял свой бокал.
– За бабулю! – сказал он. – За всё то, чем она щедро нас одарила. Прозит!
Марианна пригубила вино. Оно было превосходно.
– Сказать по правде, бабушка меня ничем не одаривала, если не считать поздравительные открытки на день ангела и Рождество. Ни пфеннига, ни самого маленького дешёвенького подарочка за всю мою жизнь, – сказала Марианна и с опаской оглянулась через плечо, не вернулась ли бабушка.
– Бабуля не слишком склонна к сантиментам. Хотя… Может быть, её подарки до вас просто не доходили? Скажу вам по секрету, моя дорогая, на днях она составила завещание: этот дом и солидный банковский счёт после её смерти перейдут к вам. Только тс-с! Никому ни слова!
– Что-то не верится…
– Видел это так же хорошо, как вижу сейчас вас.
– Удивительно… Тогда за бабушку!
Марианна опрокинула остаток вина в рот. Волк последовал её примеру, покатал плотную, сахаристую жидкость во рту, прежде чем проглотить.
– Айсвайн – шедевр германского гения, – сказал он. – Вы знаете, как его делают? Ешьте суп, моя дорогая Марианна, сейчас он откроет вам новые грани вкуса. Наши баварские виноделы оставляют часть урожая рислинга не снятым на лозах до первых заморозков. Когда лужи подёрнутся льдом, ягоды сморщатся и потеряют большую часть влаги, зато их мякоть станет сладкой и насыщенной. Это очень дорогое вино – на один штоф вроде этого уходит более трёхсот фунтов подмороженного винограда. Великое изобретение! Пью, и чувствую гордость от того, что я – немецкий волк.
– Я немка только наполовину, – смутилась почему-то Марианна.
– Лучшую половину, уверяю вас! – галантно успокоил её волк.
– А где всё-таки бабушка? – спохватилась Марианна.
– Устраивает ваше будущее, дорогая моя, – туманно ответил волк и подлил вина.
К тому времени, как штоф опустел, стемнело. Марианна стояла у окна на втором этаже и с тревогой смотрела на волны, пробегающие по чёрно-зелёным дубовым кронам. Небо заволокло тяжёлыми тучами, подсвеченными сверху лунным серебром, и оттого ещё более тяжёлыми и грозными снизу.
– Я не могу отпустить вас в такую погоду, моя дорогая, – сказал волк.
Он подошёл сзади совершенно бесшумно, и Марианна от неожиданности вздрогнула.
– Ложитесь спать здесь, в бабулиной спальне, а я постелю внизу на диване.
Марианна посмотрела на волка. Острый запах опасности достиг ноздрей, пугающий и волнующий. Она оглянулась на дверь спальни. Этот взгляд не ушёл от его внимания.
– Здесь надёжный запор, – сказал волк. – Вам совершенно нечего опасаться, но, если так спокойнее…
О проекте
О подписке