Она холодно посмотрела на Ролига, и заставила его похолодеть не только от взгляда, но и изнутри, потому что не Брик на него смотрела, а другая девушка. И хотя взгляд ее уже не казался черным, но как будто всесильная ворожея коснулась лица сестры. Выпрямился и сузился нос, потемнели брови, ресницы, выгоревшие на солнце, стали длиннее, исчез шрам на левой скуле, заострился отцовский, как говорила Брик, подбородок. Вроде бы, если не приглядываться, все та же Брик стояла перед Ролигом, разве только красивее стала, много красивее, а если всмотреться, то сердце начинает стыть, потому как мимолетность, что изменяла ее лицо, казалась предвестием какой-то ужасно неотвратимости.

– Еще раз, – она холодно смотрела на Ролига. – Соляные купцы в бухте есть?

– Так не сезон же, – прохрипел, сглотнув, Ролиг. – По весне купцы приезжают, да и то неизвестно, война, говорят, на том краю света намечается. Или уже идет. Пару месяцев назад фризские галеры проходили. Ты не помнишь, или что? Сейчас только небольшой пиратский двухмачтовик в бухте. Водой запасается, борта смолит. Оттого мы и из деревни ушли. Нам еще дня три здесь бродить, не меньше…

– Сколько пиратов на судне? – спросила Брик.

– Так человек сорок, не меньше, – заныл Ролиг. – С таким судном всё двадцатка нужна, мало ли. С парусами управиться не просто, когда и весла приходится на воду опускать, хотя толку от них мало. Только половина из той сороковки сейчас в деревне, думаю. Убивать – не убивают, но грабят все, что плохо лежит – тащат. В прошлом году бабку изнасиловали. А те, кто помоложе, на всю неделю в пески, как вот мы с тобой.

– Какое у них оружие? – сдвинула брови Брик.

– Известно какое, – вовсе заскулил Ролиг. – Мечи, топоры, копья. Багры еще. Ружей не видел, а старая пушка на палубе стоит, но, говорят, нет на нее зарядов. Самострел видел у одного. Чего ты спрашиваешь-то? Сама же все знаешь!

– А луки? – заинтересовалась Брик. – Луки есть?

– Зачем тебе? – замотал головой Ролиг. – У нас в хибаре отцовский лук лежит. На чердаке под тряпьем. Ты уже пробовала его тянуть, не поддается. Даже тетиву набросить не сумела.

– Как деревенский молодняк узнает, что пираты ушли? – стала перешнуровывать голенища сапог Брик.

– Да чего там… – скорчил гримасу Ролиг. – Чего узнавать-то… Со скал видно же. Вон. Видишь на горизонте? За ними и бухта. Речка же слева… А если что, в дудку надо дудеть. Ее далеко слышно. Ты что мне голову морочишь, Брик? Зачем пугаешь меня? Дудка же у тебя в суме.

– А ну-ка?

Брик подтянула к себе сумку, что болталась у нее через плечо, похлопала по ней, открыла клапан и выудила из-под него рожок из рога молодого горного козла. Не каждый рог на такую надобность годился, но рог, как и лук, оставшийся Ролигу и Брик от отца, был из лучших. И вроде негромко дудел, но такой гнусавый тон выводил, что на десяток лиг было слышно, а уж зверя из логова что метлой выметал. Хотя, какие тут звери, разве только вараны, которые глухи как плавник морской. Что же это с тобой, сестра? Ты и на рожок смотришь так, словно впервые его видишь. Хотя, нет. Пальцы на дырки точно ставишь. Когда успела научиться? Отец перед смертью жалел, что так и не сумел никому науку передать. Ни Ролигу, ни Брик, не дал им бог слуха. Только дуть в этот рог не вздумай. Нет. Положила пальцы, пошевелила ими как-то странно, пожалуй ловчее, чем у отца выходило. Приложила рожок к губам и вдруг заиграла, задудела, да не просто так, как делала прежняя Брик, чтобы подшутить над молодыми охотниками, вызвать их к скалам, а ловко! Пожалуй, что лучше всякого игреца!

– Что ты творишь? – только и вымолвил в ужасе Ролиг. – Что ты творишь, Брик?

Оглянулась, посмотрела уже не презрением, а как будто с жалостью. Взглянула чужими глазами. Обожгла нездешней красотой. Пригвоздила к горячему песку, словно гвоздями к палубным доскам. Секунду или две думала, что сказать онемевшему брату, потом произнесла:

– Не Брик я уже. Или не видишь? Чилой меня зовут. И ты можешь звать меня Чилой. А хочешь, зови Брик. Мне все равно. Только не спрашивай меня ничего про Брик. Держись рядом, может, и вернется она, когда я уйду, а может и не вернется, или же я никуда не денусь. Только зла на меня не держи. То, что стряслось здесь, не по моей воле случилось. Сколько у вас молодых ребят в деревне?

– Десятка полтора, – налил глаза слезами Ролиг.

– И сколько из них хотят вырваться из вашей глуши, но и в пучине не сгинуть, и о пиратскую долю не измараться?

– Десятка полтора, – зарыдал Ролиг.

– Тогда иди за мной, – сказала Брик-Чила. – Путь будет длинным, месяца на два может затянуться, если не больше, мне матросы будут нужны. Я в Райдону собираюсь. Это на другой стороне Терминума.

– Так у тебя корабль есть? – размазал по лицу сопли и слезы Ролиг.

– А в бухте что стоит? – не поняла Чила.

– Так он пиратский… – онемел Ролиг. – Их же там… человек сорок.

– Я их всех убью, – сказала Чила и взмахнула дротиком так, что Ролигу показалось, будто искры сыплются с его наконечника.

* * *

В паре лиг к западу от Опакума на пустой дороге стояли два всадника. Судя по богатой и теплой, под осень или под раннюю весну, одежде, они были важными персонами. Впрочем, всякий берканец, проживающий в одной из пяти ее столиц, узнал бы в одном из них кардинала Коронзона и немало удивился бы, потому как второй всадник, перед которым Коронзон, даже сидя на лошади, пытался склонять голову, нес на одежде, так же как и гарцующий в почтительном отдалении эскорт, цвета Фризы. Этот важный фриз – седой как снег и, несмотря на возраст, на удивление широкоплечий и статный – был мрачен, но спокоен.

– И все же я не могу определить в точности, ваше святейшество, – как будто продолжал начатый разговор Коронзон, – удался обряд или нет?

– Если бы он удался в той мере, в какой мы это себе представляли, сейчас бы мы наблюдали не эту погань в крепости и вокруг нее, а воссияние в славе и могуществе одного из величайших, – глухо произнес вельможа. – Однако ты, Коронзон, как почти никто должен понимать, что неудачей это тоже назвать нельзя, поскольку в случае неудачи ты бы лишился изрядной доли своей силы, а то и тела, которое пестуешь столько лет.

– Как и все мы, – захихикал Коронзон, передергивая плечами, – сколько бы нас ни осталось…

– Десять, – сказал вельможа, – хотя я и не чувствую уже давно эту поганку Чилдао, которая отсасывала все эти долгие годы силу у величайшего, но, кажется, та вспышка, что обожгла нас на днях со стороны Кары Богов, все еще не означает ее гибель.

– Предполагаю, что рано или поздно она допрыгается, – прошептал Коронзон.

– Надо не предполагать, а знать и действовать, – покачал головой вельможа. – Если она все еще остается в этой же маете, то добавь сюда меня, себя, Ананаэла, чтоб ему заплыть жиром в его убежищах, проныру Энея, дуру Адну, сбежавшую в свой вечный перелесок, поганца Дорпхала, который явно счел, что мы потерпели крах. Не забудь еще отшельника Зонга, который льстит себе, что правит бродячим менгиром. Сколько выходит?

– Восемь, – растопырил пальцы Коронзон. – Восемь! Двух не хватает.

– Бланс и Карбаф, – скрипнул зубами вельможа. – Двое самых мерзких из курро. Уж не знаю, в кого и когда они воплотятся, но если по поводу Карбафа я не удивлен, этот поганец, пожалуй, чаще прочих менял одну шкуру на другую, то насчет Бланса пока понять не могу. Он должен был рассеяться, но я не чувствую его гибели…

– Амма бы сказала точно, – позволил себе заметить Коронзон.

– Что сгинуло, то сгинуло, – бросил холодный взгляд на спутника вельможа. – Аммы – нет. Сейчас запомни главное, кардинал. Крепость нас больше не интересует. Пусть берканцы разгребают трупы и пытаются восстановить ее, скоро они ее бросят. Эта земля отправлена навсегда. Сейчас главное – сосуд, в котором заключен величайший. Его нужно оберегать. И это будет непросто, поскольку распознать его или, как мы поняли, ее, мы не можем доподлинно. Сила, которая заключила величайшего в смертную плоть, скрывает его.

– Не стоит ли нам учесть эту силу в своих расчетах? – склонил голову Коронзон. – Откуда она?

– Мы учитываем все, – процедил сквозь зубы вельможа. – И то, что лишь ядро, божественная искра величайшего заключена в сосуд, а вся его мощь осталась там, где и была – в Колыбели, и то, что в сосуде лишь ключ к ней. И то, что нам до конца не могут быть ведомы замыслы божества. И то, что даже слабое существо может вызвать лавину, которая сносит могучие крепости. Еще раз, главное – сосуд, в котором заключен величайший.

– Но что с ним или с ней может произойти? – не понял Коронзон. – Насколько мне известно, девчонка в свите принца… тьфу, молодого короля Ходы, и они уже двигаются в сторону столицы. Фризов там нет, жатва ведь завершилась?

– Эта жатва не завершится, – покачал головой вельможа. – Она последняя и окончательная. Не вот эти легионы, а настоящее войско Фризы готовится стереть с лица Терминума Беркану. Залить эту землю берканской кровью. Отряды энсов продолжают и будут продолжать вспахивать плоть местных крестьян. Да и собственные подданные Берканы лишились разума в значительной своей части. Земля будет гореть под ногами свиты молодого короля. Но сосуд должен остаться в целости и сохранности. Пока мы не решим, что с ним делать…

– Что же выходит? – прищурился Коронзон. – И мы, и они – те, кто не дал явиться величайшему в его величии, хотим одного и того же?

– Думаю, что нет… – впервые вельможа обернулся к кардиналу лицом к лицу. – Мы хотим дать возможность величайшему явить себя, для чего ему, как я думаю, нужно время. А они, скорее всего, захотят его вытравить, заключить во что-то неживое, или найти способ избыть его как-то еще.

– А есть такой способ? – замер Коронзон.

– Вселенная не имеет пределов, – прикрыл глаза вельможа, – и это значит, что копилка сущего бездонна и неисчерпаема. Меня больше всего пока беспокоит сама девчонка, потому как, наполнившись, ни один сосуд не остается прежним. Кто займется девчонкой?

– Эней, – склонил голову Коронзон. – Он пристанет к свите в Урсусе.

– Пожалуй, это верный ход, – задумался вельможа. – Да больше и некому, хотя я бы лучше поручил это Дорпхалу. Но выбирать не приходится. Запомни, сосуд должен быть сохранен. Конечно, я предпочел бы похищение сосуда, но дело слишком рискованно. Сосуд не должен пострадать ни при каких обстоятельствах. И речь идет не только о возможных царапинах и выбоинах на нем. Сосуд должен оставаться в покое. Ясно?

– Постараюсь донести эту ясность Энею, – изогнулся в седле Коронзон.

– Эней справится, – твердо сказал вельможа. – У тебя есть еще вопросы?

– Всего три, – хихикнул Коронзон. – Вы простите мне мое любопытство?

– Не лебези, – поморщился вельможа. – Я слушаю тебя.

– Первый вопрос о том, что случится, если сосуд будет разбит? – прищурился Коронзон. – Может ли быть так, что это освободит величайшего?

– Мы не можем знать точно, – покачал головой вельможа. – Может и освободит, а может опять отправит в тот хаос, что царит над колыбелью. И тогда нам придется все начинать сначала. И если величайший найдет пристанище в ком-то из смертных, кто нам неизвестен, результат может быть тем же самым. Для нового обряда нам потребуется еще больше крови, а количество смертных в Терминуме, да и менгиров – конечно. Нельзя целую вечность затачивать даже самый великий клинок. Однажды от него останется только рукоять. Какой твой второй вопрос?

– Почему мы всегда говорим – величайший? – скорчил гримасу Коронзон. – Ведь речь идет о величайшей? Это ведь она?

– Баба с лоном и сиськами? – поднял брови вельможа. – Приди в себя, Коронзон. Или же ты считаешь себя мужчиной? Дух вечный и несокрушимый выше этого. Любой полудемон, даже детообильный Карбаф – выше этого. Впрочем, это мелочи. Твой третий вопрос?

– Чем было плохо то, что было? – вовсе скривился Коронзон. – Почему бы нам было просто не править этой страной и этими смертными до скончания веков? А что если величайший опалит пламенем эти земли и уничтожит их? Мы уже пережили нечто подобное!

– Может быть, и уничтожит, – закрыл глаза вельможа, а когда открыл их, Коронзон отшатнулся, поскольку увидел тьму под его веками. – Но в таком случае он уничтожит их вместе с клеткой, в которую мы заключены. К тому же, кто знает, когда наступит скончание веков? А вдруг оно близко? Но даже если до него вечность, что будет, когда сила менгиров иссякнет вовсе, и Терминум окажется без защиты? Эта ведь лишь не слишком большая часть этого мира!

– То есть, просторы для отворения рек крови и боли еще имеются? – уточнил Коронзон.

– Ты все понял, что я сказал? – ответил вопросом вельможа.

– Да, Тибибр, – склонил голову Коронзон.