Спешите! В доме культуры
волшебная сказка
вход строго ограничен…
 

Я машинально схватилась за ручку чугунной калитки, но калитка оказалась на запоре. Как ненормальная, я дергала ручку минуту или две, чувствуя, как меня охватывает небывалая грусть. Мой взгляд вернулся к плакатику, когда с него соскакивала последняя змейка:

 
Т о л ь к о
д л я
б р о ш е н н ы х
ж е н!
 

Хорошенькая вышла прогулка. Я стояла по колено в пыли и словно чего-то ждала. На самом пекле. Как меня только до сих пор не хватил солнечный удар? Про сметану я и думать забыла. Я шагнула в тень. Я пыталась ухватить за хвост ускользающую змейку-мысль. Всё было напрасно. В таком состоянии вообще было невозможно мыслить. Только сейчас до меня дошло: я безумно хотела присесть «по-маленькому». Это бывает. Это всё нервы. Тем не менее, до дома не дотерпеть, ни на рынке, ни на станции – ни одной уборной. Или хотя бы одной дурацкой платной будки. Рядом, на убитой, лысой лужайке, до физически ощущаемого смрада, пискляво сквернословили местные «пацанчики», рассевшиеся рядком на корточках, как по нужде, под покосившейся перекладиной футбольных ворот… Господи, какая чепуха! Оставалось либо шмыгнуть в кусты, либо… В конце переулка я увидела вывеску питейного заведения «ВСЕ СВОИ». Типа ресторана. Наверное, для местных «пацанов». Там наверняка должен быть туалет. На западе это в порядке вещей – если приспичит, каждый может завернуть в ближайший ресторан. Они так и выражаются: «Мне надо в ресторан!» Решительными шагами вхожу под козырек и натыкаюсь на сонного официанта. «Чего изволите?» – интересуется он и кивает на доску-меню, на которой какие-то каракули мелом. «Суши». «Сакэ». Они что, смеются? «А рислинг у вас есть?» – спрашиваю. Для вас найдем. Отлично. А где у вас можно руки помыть? «То есть туалет?.. Вон та дверь!»

Когда я вернулась, на столике действительно стояла бутылка молдавского рислинга. Видно, сбегали в соседнюю палатку специально для меня. Официант, держа левую руку за спиной, наполнил мой бокал. По его виску, несмотря на гудение кондиционера, катилась капля пота. Он вытер ее быстрым движением плеча. «Что-нибудь еще?» Я замотала головой. Он кивнул и отошел к двери. Ах, как горько я жалела, что мне так и не удалось проникнуть за чугунную калитку, где обещали волшебную сказку для брошенных жен!

Я держала в ладонях бокал и глотала теплый, дерущий горло рислинг. Дался мне этот рислинг! Куда с большим удовольствием выпила бы бутылку ледяной «кока-колы». Но неловко было снова звать официанта, которого я только что отпустила. Я машинально вытерла плечом каплю пота, катящуюся по виску. Опьянение наступило мгновенно. «Будьте добры!» – позвала я официанта. В конце концов, ведь это их работа. «Еще бутылку „кока-колы“, пожалуйста. Есть холодная?» Он кивнул и принес «кока-колу». Я уже успела осмотреться. Как ни странно, мне здесь понравилось. Всего пять столиков, в глубине маленький бар. Никаких «пацанов». За дальним столиком сидели трое восточных мужчин и играли в нарды. За столиком у окна две женщины моего возраста действительно ковыряли суши. Наверное, из местной элиты, бизнес-вумен. А может быть, местные гетеры. Или, просто дуры, вроде меня, зашедшие в ресторан по оказии. Несомненно, в этом дешевом провинциальном кабачке ощущалось присутствие некоего магического свойства – полное забвение времени. И я, конечно, поддалась на эту уловку. Слишком сильным было искушение хотя бы на некоторое время выпасть из нисходящей спирали моих болезненных перерождений. Пусть обман, пусть иллюзия. Я также вдруг вспомнила, что вот уже несколько дней толком ничего не ела. Я с радостью приветствовала голодные спазмы в желудке, как добрых вестников, зовущих к новой жизни. «Будьте добры!» Я выяснила, что не так уж все подозрительно в этом заведении: суши заказывают и привозят из гигантского торгового центра на МКАД, прямо в фирменной упаковке, с палочками, пакетиками розовыми лепестками жгучего имбиря, зеленого хрена, соевым соусом и прочим. Очень хорошо. Я заказала тунца, угря и кальмара. Вероятно, для какого-нибудь японца это такая же проза, как для нас сосиска с макаронами. Вот только сомнительно, чтобы наша сосиска с макаронами была способна вызвать у японца аллаверды – прилив поэтического чувства, подвигнуть к написанию хокку или танки. Поймав себя на этих мыслях, я саркастически рассмеялась: вот что делает молдавский рислинг с такими степными волчицами, как я.

Теперь я с удовольствием прислушивалась к глупой болтовне дамочек за столиком у окна. «Пусть считает меня конченой сукой, но он и двух раз в неделю не заслужил…» Счастливые! Странное дело, рядом с ними я чувствовала себя не такой уж потерянной и одинокой волчицей. Как несчастная черная дыра, я жадно впитывала их энергию. Мне даже послышалась, что где-то заиграла чудесная музыка – торжественные, широкие ленноновские аккорды. Я внутренне расхохоталась: будь лучше волчицей, чем сучкой! Или лучше сучкой? Слава Богу, я могла себя контролировать. Словно почувствовав мое внимание, дамочки недовольно покосились в мою сторону. Это и понятно: какая-то тетка норовит подслушать их интимную беседу. Я вежливо кивнула и отвернулась. Мне и так было хорошо.

Возможно, это случилось в детстве, когда я перестала быть русалочкой. Я вдруг поняла, что девочка – это маленькая женщина. Как маленькая березка – это все-таки береза. Нет, я не хотела бы жить в холодном и сыром подводном царстве, в омутах и заводях, собирая с поверхности кувшинки и лилии, плетя из них венки, выходя на берег лишь раз в год. Я поняла, что люблю всё русское, раздольное, привольное. Какая радость крутить педали по солнечным лугам! Какое счастье вдвоем ломать каравай горячего хлеба, хоть и не хлебом единым жив человек! Какая гордость любоваться своим мужчиной, который с топором в руках сидит верхом на стропилах крыши, словно ветхозаветный Ной на своем Ковчеге. Я была готова плыть с ним, куда угодно. И плыла. А в нашем русском ковчеге нашлось место и для наших детишек, детенышей, и для приблудившегося котенка с обрубком-хвостом, и для хромого на заднюю лапку песика. Какая нежность охватывается меня при одном воспоминании обо всем этом! Пусть вокруг ураганы-бури, мы отсидимся в добром и пахучем нутре нашего ковчега. Пока другие, натянув на себя хоботы противогазов, издыхают в зловонных пыльных городах, мы будем жевать сушеную чернику и заваривать морковный чай. Ни аллергий, ни неврастений. Случается, на иную женщину нахлынет – хочется просто чувствовать себя самкой. Но Степной Волчице, которая и есть самая что ни на есть самка, никогда не придет в голову мечта о том, чтобы почувствовать себя женщиной… Теперь мне кажется, что ничего этого не было. Что это был всего лишь сон Степной Волчицы. Будучи зверем, он просто не могла понять, что всё это значит. Как человеку лишь в видениях приходит знание о непостижимом Боге, так Степной Волчице мерещилось и бластилось о человеческом житье-бытье…

Спохватившись, я с опасной измерила взглядом содержимое моей бутылки. Боже мой, я выпила чуть не половину! Довольно, не то не знаю, что со мной будет. Какое странное сочетание – Джон, битлы, рок-н-ролл и русский ковчег. Какая вопиющая, несусветная эклектика! Но мой художник объяснял, что только в России это и могло зажить настоящей жизнью. Подобно тому, как дремало в младенчестве христианство, пока не возродилось в русском Православии. Художник рассказывал, как один его знакомый хиппи ушел в монахи-звонари, и теперь на Рождество вызванивает мотивы «Let It Be». Я внимала объяснениям моего художника, и мне чудилось, что я, Степная Волчица, бегу по русским равнинам, ловя ухом эту пронизывающую всю землю звуковую волну. У-ум-м-м!.. О-ом-м-м!.. Как камертон. Нечто подобное я где-то читала.

Я вышла из кабачка в превосходном расположении духа, хотя и потратила практически все деньги. Удивительно, сколько человек может выпить и съесть. Но куда теперь?.. От одного намека на этот вопрос даже посреди жаркого летнего дня на меня повеяло могильным холодом. Я видела такие изящные композиции – из перьев, цветов, морских водорослей – когда по какой-то хитроумной технологии хрупкие и нежные предметы помещают в стеклянный шар, где при сохранении всей иллюзии своей хрупкости, они абсолютно неподвержены никаким воздействия, как муха, застывшая в куске янтаря, могут сохраняться вечно… Ах, как бы я хотела быть такой мухой! Вернее, чтобы мою душу, едва-едва озарившуюся этим робким проблеском счастья и надежды, можно было законсервировать, как предметы в хрустальном шаре.

Стало быть, спешить некуда. И, по большому счету, некуда идти. Дойдя до окраины городишки, где начинались грязные свалки и вонючие болотца с черной гнилой водой, еще дальше кладбище, я повернула назад. Снова из-за заборов, шевеля тяжелой листвой, начали ломиться яблони и груши. Малинник опутан паутиной. Магазины и лавки оказались закрыты, и я обнаружила, что солнце уже почти провалилось за холмы. По двое, по трое стали попадаться смурные алкаши с испитыми до черноты лицами. Я казалась себе человеком-невидимкой. Точнее, волчицей-невидимкой. Затрещали примитивные электронные трещотки, замелькали разноцветные огоньки. Бок о бок с кабачком, где я сидела днем, обнаружился зал игровых автоматов. Около каждого однорукого бандита толпились бедно, если не нище одетые люди, вроде пенсионеров. Хорошо бы выиграть миллион долларов и… отравиться на Гаваи. Мелькание и звуки казались все более неприятными. Я поспешно свернула в переулок – в поисках калитки, где я видела столько заинтриговавшее меня объявление. «Вход строго ограничен». Более того: «Только для брошенных жен». Никаких следов. Чудесные змейки давно разбежались. О Господи, как душно! Я присела на каменное основание чугунной ограды, пытаясь определить, действительно ли откуда-то доносится музыка или она играет у меня в голове.

Вдруг по переулку запылила какая-то рыжая баба-разносчица с тележкой, толкая ее впереди себя толстым животом. Я испуганно поджала ноги – такой грубый и решительный был у нее вид, казалось, сейчас нарочно отдавит мне колесами пальцы. Пачки газет и журнальчиков, довольно истрепанных после дневной торговли, были уложены кое-как в пухлой картонной коробке и перехвачены резинками. Астрологические сонники, сборники кроссвордов, железнодорожное расписание. В следующее мгновение баба резко затормозила и, раскорячив поросячьи ноги, застопорила тележку. Выдернув откуда-то сбоку свернутый в трубку плакатик, она развернула его, как разворачивают свиток или грамоту, и прилепила на калитку. Я изумленно взглянула на плакатик.

 
…волшебная сказка…
вход строго ограничен
только для…
 

– Прошу вас, одну минутку! – обрадовавшись, как ребенок, закричала я, вскакивая. – Это когда, это где? Это что за сказка?

– Оно вам надо? – равнодушно буркнула баба, наддала животом свою тележку и потопала дальше. Мало ей было дневной болтовни. Разговоров на рубль, барыша на копейку. В поездах торговать и то прибыльнее.

– Умоляю вас! – продолжала кричать я, пытаясь забежать впереди тележки и заискивающе улыбаясь. – Мне нужно… железнодорожное расписание, сборник кроссвордов и…

Я лихорадочно рылась в сумке. Не сбавляя ходу, торговка выхватила из коробки какую-то брошюрку и молча сунула мне. Я машинально взглянула на обложку, чтобы прочесть название. Шрифт был какой-то невообразимо наляпистый, а мелкий подзаголовок я прочесть не смогла, поскольку уже было довольно темно, да и очков у меня с собой не было. Когда я снова подняла голову, баба уже громыхала где-то в конце переулка, потом нырнула за угол и пропала.

Усталость навалилась на меня, как мертвое тело. Я чувствовала, как в виске разгорается боль. Если я поскорее не закидаюсь своим патентованным болеутолителем, мое дело дрянь: придется адски мучиться до утра. Поэтому, не теряя времени, я сунула брошюрку под мышку и, проскакав сквозь совершенно обезлюдевший пристанционный рынок, где лишь несколько шелудивых собак лениво рвали какие-то куски, побежала к дачам. Я сконцентрировалась только на том, как доберусь до стакана с парой шипучих таблеток, как упаду в креслице, покрепче обниму себя руками за плечи, даст Бог дождусь облегчения, чтобы включить ноутбук и, засев за работу, погружусь в психопатологию, черную неврастению, если не шизофрению, какой-то другой одинокой женщины, которая так чудесно умеет складывать слова, что притягивает к себе тысячи и тысячи таких же мрачных шизофреничек, как сама, – теперь и у нас, в России. Моя единственная благородная цель и задача – придать этому потоку больного сознания добрый и поэтический колорит.

Хозяйка мило заулыбалась, принялась уговаривать меня попить чайку со свежими пенками от варенья, но я лишь жалобно улыбнулась и шмыгнула наверх в свою светелку. Было очень жарко. Я сбросила с себя абсолютно всю одежду, жадными глотками, словно это был прекрасный охлажденный пунш, осушила стакан с растворенными в воде таблетками, устроилась в кресле и, почувствовав, что и на этот раз мне удалось обмануть мигрень, потянулась к сумочке и, надев очки, взяла в руки брошюру, которая напомнила мне самиздатовские книжонки нашей молодости. Я глазам своим не поверила, но она и впрямь была озаглавлена: «Онтология Степной Волчицы».

Забыв обо всем на свете, я уже не отрывалась от чтения, пока не проглотила всё единым духом.

ОНТОЛОГИЯ СТЕПНОЙ ВОЛЧИЦЫ

Только для брошенных жен