– Как там твои детишки. Лучше им не стало?

– Да какой там, – безнадежно махнула рукой Мария. – И откуда только берутся эти болячки? Сил моих больше нет.

– Все дети болеют, Мария. Думаешь, моя Настя не болела. Ой, соседушка-всякое бывало.

– Малые дети-малые проблемы, – согласилась Мария.

– Вот – для Антошки твоего – паста Лассара. Очень помогает при диатезе, – со знанием дела стала говорить Дарья, поочередно ставя перед Марией лекарства. – Тут все написано на банке – как и когда все принимать. Если что, инструкция внутри.

Мария понятливо закивала.

– Теперь для Анечки. Так и кашляет?

– Кашляет.

– Масло ментоловое – делай ей ингаляцию. Ну, тебе это не впервой. Справишься.

– Спасибо, тебе соседка. Чтобы я без тебя делала, – привычно как для Дарьи, затараторила Мария. – Дай Бог тебе здоровья. Ты наше спасение. Волшебница ты наша. Я завтра тебе молока принесу. Гришка твой любит.

– Совсем чуть не забыла – возьми сдачу и вот обеим я взяла витамин С.Давай и Ане и Антошке, – и Дарья протянула горсть монет вместе с упаковкой больших таблеток, цена которых была совсем смешной – всего лишь пять копеек. Но для детей соседки они, как она считала, были бы полезны, так как иммунитет у них был еще слабенький.

– Душа у тебя, Дарья, отзывчивая. И доброты полон стог, – с искренностью в голосе сказала Мария.

О том, что та любила поболтать, Дарья давно знала.

– Да чего уж там, соседка. Люди должны помогать друг другу, – ответила Корзун и продолжила чистить картофель.

– Вот и я о том же, – начала Мария и резко осеклась, став с неким ожиданием смотреть на сердобольную соседку.

Корзун внимательно посмотрела на сидящую напротив Марию, которая продолжала сжимать все лекарства в своих натруженных ладонях. Что-то ей подсказывало, что неспроста, та начала весь этот разговор.

– Ты о чем, Мария?

– Ты только пойми меня правильно, соседка. Я вчера читала газету одну. Так вот что там пишется. Прямо твой случай. Как с Григорием твоим.

При этих словах сердце Дарьи Корзун учащенно забилось, и она отложила нож в сторону, предельно внимательно слушая Марию.

– Одна семья, кстати, тоже из Белоруссии – сделала запрос. И что ты думаешь? К ним пришел ответ. Не сразу – сама понимаешь, на это нужно время. Архивы там, запросы всякие.…Но опознали мужчину. Выслали адрес. Родня там у него еще осталась. Где-то с Вологодской области он сам родом. Понимаешь, Дарья? Опознали, – сделала акцент на последнем слове Мария. – А лет то немало прошло. Вот я и подумала – может и тебе это сделать. Попробовать то стоит, а? Сама столько раз говорила, что на душе у тебя не спокойно. Говорила ведь?

Дарья закрыла глаза, а к горлу подступил ком. Слова Марии били по – живому. Время не лечит всех ран – ей ли не знать. Остаются шрамы, которые не забываются.

– Дарья ты чего? – вдруг всполошилась Мария и прикоснулась к соседке, и стала медленно трясти ее за руку, словно почувствовав, что той стало нехорошо.

Вот значит, откуда тревога взялась. Чуяло ее сердце – не подвело. Сколько раз она собиралась сделать то, что сейчас ей предлагала Мария. Боязно ей, но свою душу ведь не обманешь. С каждым годом ей становилось все тяжелей и тяжелей.

– Газету завтра принесешь, с молоком. Только так чтобы Григорий не видел, – решительно сказала Дарья, открывая усталые глаза.

Мария стала гладить ее руку и приговаривать, подымаясь при этом со своего места.

– Правильно, Дарья, правильно. Я, пожалуй, пойду. Сорванцы, небось, заждались меня. Пойду их лечить соседка. До завтра, – совсем тихо на прощание произнесла Мария и ушла, аккуратно закрыв за собой дверь.

Когда через несколько минут в дом вошел Грыгор, Дарья совсем по-другому посмотрела на него. Но он ничего не заметил…даже тонкую скупую слезу на ее лице.

Июль 1966 года. ГДР.

Он подошел к окну и устремил свой взгляд на раскинувшийся сад. Сейчас, в начале июля, сад в своей непревзойденной красоте, конечно же, уступал красоте весеннего сада, по его мнению, когда все оживало, благоухало, заполняя все пространство неповторимым ароматом, а от палитры красок все рябило перед глазами. Нежные бутоны едва зарождаемых плодов начинали жить своей особенной, вегетативной жизнью. Еще с самого раннего детства Людвиг любил наблюдать за этими невероятными перевоплощениями в дивном, сказочном, как тогда ему казалось саду. Он словно находился внутри этой волшебной открытой сказки, в которой он занимал одно из ведущих мест. Аромат деревьев, тихое пение птиц будоражило его воображение. К чему бы он ни прикасался – все оживало, говорило с ним только на понятном для него языке. Листья шептали и пели свою мелодию, которую охотно подхватывали птицы и несли мотив вверх, в безоблачную даль, переплетаясь с симфонией весеннего неба. Любовь к природе и всему окружающему ему привила его мать, которая всегда оберегала его: преданно и беззаветно, только с присущей ей манерой, подать все правильно и тонко, пытаясь достучаться до юношеского сердца, начинающегося оттаивать от пережитых трудных военных годов, когда они остались одни со своими бедами и страхами. Скрип паркета прервал его мысли и Людвиг повернулся на приближающиеся звуки. В распахнутые двери въехала коляска. Это была его мать. Несмотря на свое физическое состояние, выглядела она как настоящая аристократка, словно пришедшая из прошлых веков – важная, гордая и всегда с торжественным взглядом на лице. Недуг не сломал ее, а лишь закалил. Людвиг знал, каких усилий она приложила, чтобы выглядеть так безупречно. Но зная ее характер, иного от нее он и не ожидал. Сегодня она была в своем любимом летнем платье, с длинными рукавами, ей же и сшитом (она всегда одевала его, когда Людвиг приезжал к ней), с гордо поднятой головой, с взглядом настоящей аристократки. Тонкую шею закрывала зеленая шелковая шаль, ниспадавшая до спиц колес инвалидной коляски, в которой она сидела. В ее глазах стояла радость и восхищение при виде единственного сына.

– Людвиг, ты, когда отправляешься в Советский Союз?

О его поездке в СССР она узнала накануне, из их телефонного разговора, когда он звонил из Берлина.

– Отъезд делегации намечен на послезавтра, мама, – ответил Людвиг, внимательно всматриваясь на мать. Серые шины ее коляски оставляли глубокие борозды в ковровом напольном покрытии.

Тон говорившей матери выдавал в ней волнение, что с ней случалось крайне редко. Она остановила коляску в паре шагов от него. Затем стала доставать что-то из кармашка своего платья. Людвиг стал с нескрываемым любопытством смотреть на нее. В ее руках оказался пожелтевший лист бумаги. Что это за лист такой? Но вопроса задавать не стал, хотя подметил, что этот исписанный лист чем-то важен для матери. Она заметно нервничала: пальцы сжимавшие листок чуть заметно дрожали, а ее нижняя губа слегка дернулась.

– Людвиг я хочу тебя кое о чем попросить, – начала мать и он понял, что его предчувствие его не подвело.

– Да, мама, – покорно, как и подобает послушному сыну, ответил Людвиг.

– Людвиг, ты достиг больших высот, несмотря на свой возраст. Отец был бы горд за тебя, – мать сделала небольшую паузу, тяжело вздохнула (она это делала всегда, когда вспоминала об отце), а затем продолжила: – как впрочем, и я. Но не забывай, кому мы обязаны этой жизнью.

Людвиг еще не совсем понимал, к чему она завела этот разговор, и поэтому не стал ее перебивать, дав ей возможность высказаться.

– Помнишь ли ты того русского солдата, укрывшего нас своим телом от летящих осколков?

Как же он мог забыть человека спасшего их от смерти. Прошел двадцать один год после той страшной войны, но его память крепко хранила те воспоминания, помня все практически в каждой детали: тихий скрип сапог, веснушчатое лицо русского солдата, шепот и протянутая молодая, но такая крепкая рука. Рука освободителя. И взрыв – мощный, оглушающий и разрушающий все на своем пути. Но только не их.

– Я надеюсь, ты помнишь еще, как мы часто навещали его в том госпитале на окраине города?

Генрих еще тогда не понимал, как его матери удалось найти местонахождение русского солдата. Тогда в городе царил настоящий хаос. Повсюду неразбериха, руины, груды мертвых людей по всему городу. Многочисленные расспросы, непонимающие взгляды и непонятные, незнакомые слова барьером вставали перед ними и освободившими их город русскими солдатами. После многочисленных безуспешных попыток, Людвиг с матерью уже и не надеялись найти своего ангела-спасителя, как прозвала его мать, но вера не оставляла ее, заставляя продолжать поиски каждый день, снова и снова. Их поиски увенчались чудом – им повстречался русский офицер, владевший их родным языком. Он направил их в бывший городской музей, где как, оказалось, разместился штаб русских войск, одно из немногих зданий оставшихся практически целым после стольких дней боевых действий. Для него так и осталось загадкой как мать нашла именно того солдата. Она никогда не останавливалась на полпути, всегда выполняя все до конца, требуя того же и от Людвига. Тот русский солдат узнал их сразу, как только они вошли в его палату, где кроме него лежало еще несколько таких же тяжелораненых, как и он. Все взоры были устремлены на Людвига и его мать. Той, слабой, но такой искренней улыбкой, спасший их солдат, казалось, осветил всю палату. Они еще долгое время каждодневно навещали его, принося с собой необходимые лекарства из их же аптеки. Все что осталось целым и не поврежденным. Он даже выучил несколько русских слов: «спасибо», «катюша», «молодец» и главное слово, как говорил тот солдат: «победа». «Но к чему вела мать?» – задавался немым вопросом Людвиг.

– Его звали Па-а-а-вел Я-ку-б-ба, – мать стала читать, по слогам, слегка замешкавшись. – Он воспитанник приюта, вернее как принято там говорить – интерната. Он должен был работать в городе… – и мать назвала город, но Людвиг о таком городе никогда не слышал, хотя и тщательно готовился к поездке, изучая историю страны победившего коммунизма, где главными городами считались – Москва, Ленинград, Киев.

– Я все это записала еще тогда из его слов. Вот его адрес, написанный собственноручно, – и мать протянула Людвигу уже затертый, пожелтевший листик бумаги, вырванный из какой-то тетради, неизвестно как оказавшийся тогда в палате. Она хранила его все эти долгие годы? Для нее как оказалось, он был очень важен.

– Мама, уж не хочешь ли ты сказать …, – начал осторожно Людвиг, но поднятая, вся в прожилках, тонкая рука матери остановила сына на полуслове.

– Именно это я и пытаюсь сказать тебе. Найди того солдата. Ведь ты будешь встречаться с самыми высокопоставленными людьми той страны. Попроси их об этом. Я думаю, они не откажут тебе. Советская система чтит своих героев. Я знаю это не понаслышке.

– И даже если мне помогут его найти… – остановился Людвиг, не понимая, что мать может предложить взамен за их спасенные жизни.

– Повидайся с ним лично. И поблагодари за нас от всей души и сердца. Я этого уже сделать не смогу…

Последние слова матери насторожили Людвига. Он почувствовал боль родного человека. Связь, которая всегда была с ними, неразделимо шла рука об руку все эти годы, когда они остались одни. Недуг матери он переносил очень тяжело, также болезненно, как и она сама. Но тяжелая болезнь не покидала ее вот уже на протяжении довольно – таки длительного времени.

– Да, мне осталось недолго, пускай, и прозвучат эти слова как приговор мне, но я все же скажу. Я хочу сполна отдать долг тому русскому солдату, подарившему нам с тобой эти долгие годы, когда мы вместе. Помоги ему, сын, в чем бы он ни нуждался. Ведь у тебя такие большие возможности сейчас. Не забывай, кому ты обязан жизнью, и кем ты стал сейчас. Будущее принадлежит тебе, Людвиг и ты обязан прожить остаток жизни так, чтобы остаться достаточно порядочным человеком, умеющим ценить и хранить то, что нам предназначено судьбой. Прошу тебя найди его…

Людвиг понимал, что это была заветная просьба матери, которую он не мог не выполнить…