Глава II

Диего

«11. днём и ночью ходят они кругом по стенам его;

злодеяния и бедствие посреди его;

12. посреди его пагуба; обман и коварство не

сходят с улиц его…»

Псалтирь 54:11,12

Мимо прошел паренёк с зелёной эмалированной кастрюлей на голове. Импровизированная каска крепилась ремешком, протянутым от ручек к подбородку. Лицо закрыто балаклавой, глаза в вырезах материи серьезные. В другое время Радим отпустил бы шутку, но сегодня настроение у всех паршивее некуда.

– Чувак с дуршлагом вместо шлема смотрелся круче, ― сказал Андрей, пританцовывая от холода.

Не такой уж сильный мороз, но если долго стоять на одном месте, пальцы ног деревенеют. Ночью будет еще хуже.

– Видать, не хватало денег, стащил у мамки на кухне, что подошло по размеру, ― продолжил он. ― Голову надо прятать, «Беркут» трощит черепа, как орешки.

– А твой дуршлаг где? По дороге потерял? ― спросил паренёк, на голове которого сидела оранжевая строительная каска с наклеечкой «Зека ― на нары». Кажется, его звали Сергей, или как-то иначе. Радим забыл его имя, как только услышал.

Все они собрались погреть замерзшие пальцы над костром в бочке, разговорились и познакомились.

– У меня шапка мягкая. А ноги быстрые, если будут атаковать, успею смыться, ― сказал Андрей.

– Такой здоровый! Мог бы и врукопашную схватиться.

– Вояка из него неважный. Он на последней рыбалке всю рыбу, которую мы поймали, отпустил в речку, ― ответил Радим за друга. ― С детства защитник жуков и всякой ползающей дряни.

– Да ладно, несколько штук на волю вышвырнул только. А вообще я здесь не для того чтобы палкой махать. Так, ради массовости стою. Чем больше людей, тем лучше. Власти должны понять, мы не шутим, нас всех ― сотни тысяч ― нельзя ни посадить, ни перестрелять, мы не скот.

– Это да.

– А тебе, студент, чего дома не сидится? ― спросил Радим парня в оранжевой каске.

Тот наклонил голову и задумался. В стеклышках очков отразилось два жерла бочки полыхающей пламенем.

– Тридцатого ноября с девушкой гулял по Крещатику, даже не думал митинговать с теми ребятами. По голове от «беркутовцев» и я, и она получили. Ни за что. А еще мой знакомый был на Банковой, когда начался разгон. Он шёл туда просто посмотреть, взял с собой только аптечку. Пытался первую помощь оказывать. Так его «беркутовцы» повалили и начали избивать ― по спине кийком и специально ― в пах. У него по всему телу гематомы и травма черепа. Даже в России так не лютуют. С этим надо что-то делать.

Седой мужичок с аккуратно подстриженной бородкой укоризненно покачал головой. Одет он был презабавно: побитая молью ушанка и старая курточка, поверх повязан красный плед на манер средневекового плаща. Говорили, что он то ли профессор, то ли академик.

– У одного моего хорошего друга, одноклассника, бизнес забрали, ― сказал он. ― Деревообрабатывающий. Понимаете, человек сам все с нуля поднимал. Ну и развил до большого предприятия. Пришли мордовороты, сами знаете чьи, и сказали: мы тебе даём столько-то, а именно не больше тридцати процентов стоимости, подписывай бумаги купли-продажи. Не подпишешь ― знаем, где твоя семья и всё такое. Ну и продал, а что делать?

– Я такие истории от знакомых постоянно слышу, ― сказал Андрей. ― И даже хуже. Вчера закон об ужесточении приняли. Это значит, что теперь всё, что бы ни делала семейка зека, будет защищено законом. Любой беспредел. А народу даже пикнуть нельзя.

– Ребятки, привет! Кофеёк будете? ― девичий голосок ворвался в мрачные разговоры как пестрая канарейка в стаю ворон.

Еще одно знакомое лицо. Девушка лет двадцати, с большой сумкой, по виду слишком массивной для её хрупкой фигурки. Но при этом на каблучках, волосы распущены, накрашенные губы улыбаются. Все знали, что зовут её Наташа и живет она на Воскресенке. Каждый день далеко идёт пешком по гололёду, потому что ближайшие к центру станции метро закрыты, и приносит купленные за свои деньги продукты.

Наташа наливает кофе из большого термоса, распутывает замотанную в полотенце коробку и протягивает. Каждый берёт по сдобной булочке, ещё теплой.

– Красивая, ― сказал Андрей, когда девчонка запаковала термос и продолжила обход майдана.

Радим рассеянно пожал плечами. В сравнении с девушкой, которую любил он, все остальные казались обычными. Он сам протестовал отчасти из-за неё.

Летом страну будоражили новости об Ирине Крашковой, изнасилованной двумя милиционерами. Ей проломили череп в трёх местах, порвали рот, матку, да ещё насыпали туда песка. Оставили в посадке, решили, что мёртвая, потом вернулись проверить и добить. Но не нашли ― девушка отползла и затаилась в тени. Сперва насильников хотели отмазать. Один был лейтенантом, племянником прокурора, другой ― старшим лейтенантом. Но сотни жителей Врадиевки два дня бунтовали, осаждали райотдел милиции, и властям пришлось уступить.

Не раз Радим с содроганием размышлял, а что если бы на месте той женщины оказалась его невеста? Как страшно жить в государстве, где милиционер вместо того чтобы защищать, выходит насиловать и убивать! Когда узнал, насколько зверски разогнали студентиков на площади Независимости, сразу вспомнил тот случай с Ириной. Правоохранительные органы снова карали по своему произволу, не считаясь с законом.

Правда, в последнее время в протестах на первое место вышли не острые социальные вопросы, а националистические, люди стали вести себя агрессивнее, со сцены полился яростный клич, что во всех проблемах виноваты жиды и москали. Будто людское море взволновалось и на поверхность всплыло то, что обычно прячется на дне.

Сторонники радикальных партий уверенно включились в работу, закрутив маховик протестов активнее. Радим пока еще не понял, как к этому относиться, хорошо это или плохо. С одной стороны, без фанатичного упорства националистов попытка добиться от власти уступок давно бы выдохлась, а с другой ― западенцы явно перегибали палку.

Вместе с тем не покидали мысли о Дарине. Он часто звонил ей, общался по скайпу, показывал через камеру, что и как происходит, звал в Киев. А она находила какие-то причины, чтобы в очередной раз отказаться, а потом и вовсе заболела мама, оставить её никак не получится. Такая пассивность девушки его возмущала ― как можно думать о какой-то бытовухе, когда решается судьба страны!

Вдали постепенно нарастал шум, по толпе пошло волнение, вновь запылали покрышки, повалил чёрный дым, поднялся гомон, а потом и гвалт.

Пацаны, с лицами, спрятанными под балаклавами, что есть мочи опять начали лупить колотушками по днищам перевёрнутых железных бочек.

Чуть в стороне большая группа будто зомбированного молодняка прыгала на месте, выкрикивая: «Кто не скачет ― тот москаль! Кто не скачет ― тот москаль! Кто не скачет ― тот москаль!»

Откуда-то доносилось нестройное исполнение гимна Украины.

Время от времени общий гвалт перекрывал чей-то истеричный ор:

«Слава Украине!!!»

Другие не менее истерично орали:

«Героям слава!!!»

Протискиваясь через толпу, прошёл мимо какой-то парень и сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Там с «беркутовцами» опять началось…

– Ну, що, Радим, підемо подивимося, цікаво ж.¹

– Що ти, не бачив, як б'ються? Або по голові отримати хочеш кийком? Підеш туди, то й мізки вилетіти можуть,² ― предостерегающе ответил Радим товарищу.

– Та підемо, подивимося, що ти злякався, чи що?³ ― не унимался Андрей.

– Гаразд, підемо.⁴

Они долго пробирались через толпу, пока не оказались рядом с почти средневековым сражением ― строй на строй.

«Беркутовцы» в одинаковой форме и снаряжении, с серыми щитами.

Протестующие ― кто в чём и абы с чем: в строительных и взятых неведомо откуда армейских касках, у некоторых поверх одежды какая-то маловразумительная защита из эмалированных мисок в качестве наплечников, накладки на руках и ногах крепятся изолентой. Иные с деревянными или вырезанными из железных бочек щитами.

Тут же мелькала пара щитов, отнятых у силовиков.

В руках цепи, дубинки, арматурные пруты, шипастые кистени…

Вся эта разномастная чрезвычайно агрессивная орда осаждала «беркутовцев», стоявших плотным строем, пытаясь вклиниться, развалить их единство. Беспорядочный стук ударов самодельного оружия о щиты, злые выкрики, бешеные лица…

Наскок… Отступление… Наскок… Удар, другой, третий… Отступление…

Вдруг силовики, подчиняясь команде, ринулись вперёд, смяли нестройную линию майдановцев, кого-то повалили, схватили, потащили волоком в свой строй; другие бились наотмашь, продвигаясь дальше.

Радим и Андрей оказались на пути милиционеров, даже не думая оказывать сопротивления. И всё равно их смяли, свалили, поволокли. Уже среди своих хорошо приложились дубинками по ногам, да и по спинам тоже.

Радим свернулся калачиком, прикрыл голову руками, охая на каждый болезненный удар, катался в ногах разозлённых «беркутовцев». Андрею доставалось не меньше. Однако долго и насмерть не били. Скорее, для острастки, чтоб пар выпустить. Потом, в числе прочих задержанных, тщательно охлопали, выискивая оружие, и затолкали в автобус, где учинили дознание. Вскоре старенький жёлтый «Богдан» тронулся и покатил куда-то, как выяснилось чуть позже ― в отделение милиции.

Так друзья оказались сначала в приёмнике-распределителе, где в тревожном ожидании провели несколько часов, а потом их отправили в подвал, где заперли в самую настоящую камеру. Вместо нар половину помещения занимал настил высотой до колен, где вповалку, на голых досках, в верхней одежде, кто-то в обуви, иные в носках, под тусклым освещением лежали местные арестанты ― то ли узники совести, то ли тутошняя районная алкашня, то ли ещё кто.

Едва дверь камеры с тяжёлым, характерным только для узилищ скрипом распахнулась, из полутьмы послышалось недовольное, сиплое:

– Куда ещё?! И так не протолкнуться, дышать нечем!

Сержант грубо ответил:

– Пасть заткнул!

И добавил уже парням:

– Заходь!

Они зашли.

Дверь с тем же нехорошим звуком гулко захлопнулась.

От нестиранной одежды и носков сидельцев, спёртого застоявшегося воздуха и отхожего места вонь стояла на всю камеру, сразу проникла вглубь лёгких, заставляя дышать через раз.

Тот же сиплый голос поинтересовался:

– Кто такие?

Андрей ответил спокойно:

– Тебе сказали пасть заткнуть? Вот и заткни.

Несколько голов приподнялись, пару секунд оценивали габариты Андрея и совсем не слабо сложенного Радима, опустились обратно. Больше никто не протестовал.

– Ну и вонища… ― проворчал Андрей, присаживаясь на настил. ― Как думаешь, надолго?

– Не знаю, ― пожал плечами Радим, устраиваясь рядом. ― Ой, бля… Больно ноги… На сколько там обычно арестовывают. Андрюха, тебе как, нормально прилетело?

– Мало не показалось. Добавки не надо. Но в целом терпимо. А ты что?

– Ляжки отбили… ― сквозь зубы прошипел Радим. ― И по почкам досталось. Пока в обезьяннике сидели, вроде ничё было, а сейчас разболелось.

– Закурить есть, хлопцы? ― спросил кто-то.

– Не курим, ― ответил Андрей.― Сколько здесь держут?

– Смотря за что приняли.

– Да мы не виноватые вообще, ― убеждённо сказал Радим.

– Ага. Тут все такие, если ты не знал, ― отозвался собеседник с напускной скромностью и одновременно с едким сарказмом бывалого сидельца.

На нарах несколько человек засмеялись как-то погано, по-хамски.

Андрей многозначительно посмотрел на товарища, дескать, оцени юмористов.

Ночь провели, кое-как устроившись среди других. Места ещё хватало, но потесниться всё ж пришлось.

Радим стоически переносил храп неведомого соседа, думая о том, что при обыске забрали японский смартфон последней модели, деньги, ключи от квартиры, выгребли всё, что было в карманах. Теперь неясно, что вернут, а что нет. Ключи ― ладно, это не проблема замок на двери сменить. А вот смартфон… Там все контакты личные и рабочие. Если зажмут, дело плохо. Как всё восстанавливать? Он даже номер Дарины не помнил ― просто внёс в память аппарата и всё.

«Дариночка, как же ты там? Думаешь ли обо мне?»

Он долго мучился от боли, от неудобства и мрачных мыслей, пока не забылся тяжёлым сном.

***

Наутро его и товарища развели по кабинетам.

Радим попал к толстой тётке средних лет ― деловитой, спокойной. Такая запросто проведёт все необходимые следственные действия и отправит дело дальше вместе с пережёванной ею очередной жертвой уголовно-процессуальной системы.

– Ну что, допрыгался? ― услышал он вместо приветствия.

Яворский счёл за лучшее промолчать.

Мурыжила тётка его долго и не один день. Всю душу вынула. В результате всех этих неприятных встреч и переживаний за будущее, в отношении него и товарища избрали меру пресечения ― отобрали подписку о невыезде, выражаясь языком уголовно-процессуального права. То есть запретили отлучаться с места жительства. В противном случае могут избрать иную, более жёсткую меру пресечения ― заключение под стражу.

Вещи им вернули в целости и сохранности.

Стали друзья ходить на допросы уже не из камеры, а из дома.

Андрею-то что, он не трудился официально, а вот у Радима на работе сразу начались неприятности. С его мерой пресечения он не мог и думать о служебных командировках. Шеф напряжённо молчал несколько дней, потом вызвал в кабинет и с глазу на глаз сказал без обиняков, что временно отстраняет от руководства отделом, ставит на его место заместителя и отправляет в Прагу. А Радим пока здесь поработает. Но если получит судимость, пусть даже условную, увольнение станет неизбежным.

Он впал в депрессию.

Звонить и общаться с Дариной просто не мог. Как рассказать ей о таком поражении в карьере, о нелепой случайности, приведшей к столь плачевным последствиям? Сам создал образ успешного человека. Как теперь быть? И она почему-то не звонила. Гордячка. Оно и к лучшему. Когда всё пройдёт, позвонит, объяснит. А пока… Пока надо думать, как соскочить с неминуемой судимости, ибо это настоящий крах.

Как он ни пытался, как ни крутился, ничего не вышло: условный срок ему впаяли. И адвокат не помог. С клеймом позора и чувством, что всё же легко отделался, Радим покинул зал суда. Майдан уже утихомирился. «Беркутовцев», превысивших полномочия, наказали. А он в числе других неудачников стал жертвой системы. Теплилась надежда, что с бездушных исполнителей спросят активисты майдана. Ведь не только он и друг пострадали от равнодушия и формализма чинуш. Может быть, воздастся им за всё. Однако столь призрачная надежда слабо успокаивала.

Позвонили с работы и сообщили об увольнении. В ознаменование этого события они пьянствовали с Андреем трое суток не просыхая, с провалами в пьяный сон, пробуждением и новым возлиянием. Хорошо хоть мать с отцом переехали жить в деревню и не видели его в этаком непотребстве. Так много и долго он не пил никогда. Но теперь уже было всё равно.

На четвёртое утро, едва продрал глаза, услышал настойчивый трезвон домашнего телефона. Может быть это она? Пока искал радио-трубку, споткнулся, влетел головой в книжную полку. Оттуда выпал телефон, едва успел подхватить. Потирая ушибленную макушку, нажал кнопку ответа.

– Алё…

– Радим Корнеевич Яворский? ― послышался официальный женский голос, совсем не похожий на голос Дарины.

– Он самый. С кем имею честь?

Язык распух и еле ворочался.

– ВТБ-банк беспокоит. Вы задержали оплату кредита на два месяца. В чём причина, что у вас случилось?

Разум, затуманенный алкоголем, натужно пытался вникнуть в суть разговора. Кредит, банк, что им нужно? Ипотека! Со всем этим дурдомом выплаты по кредиту отошли на второй план. Нужны были деньги на адвоката, чтобы сохранить свободу. Как раз ещё одного суда ему не хватало для полного счастья, хоть и гражданского. Хрен его знает, как это скажется на условном сроке. Та-а-ак, что делать?

– Радим Корнеевич, вы слышите меня?

– Какова задолженность на сегодняшний день с процентами за просрочку?

В трубке прозвучал ответ.

Он чертыхнулся мысленно ― хорошенькая сумма набежала…

– Вы сможете до завтра погасить задолженность?

– Да. Я принесу деньги. Если не завтра, то в ближайшее время. Будьте уверены.

Нажал сброс и зашвырнул трубку. Сколько планов связано с этой квартирой, сколько уже выплачено! Отказываться от собственного жилья не хочется.

Только где взять сумму на погашение долга? Теперь он безработный, да ещё с судимостью. Нужно что-то продать. Обвёл глазами комнату. Сквозь шторы пробивался солнечный свет, показалось, настолько яркий, что выжжет глаза, если продолжать смотреть в ту сторону. Поморщился, отвернулся.

Ругнулся и снова отправился на поиски телефона.

– Ти чого? ― спросил Андрюха.

Сонный, с оплывшей после затянувшейся пьянки небритой рожей, он выглядывал из-за отодвинутого от стены дивана, куда умудрился заползти, одурманенный алкоголем. Зачем, спрашивается, залез? Да кто ж пьяного разумеет?

– Тебе байк нужен? Недорого отдам.

– Навiщо?⁵

– Чтобы ездить.

Пока друг пытался прийти в себя и сообразить, нужен ли ему мотоцикл, Радим уже нашёл трубку и набрал номер. Володька из соседнего отдела давно заглядывался на его чёрный «Kawasaki Concours».

– Добрый день. Слушаю вас, ― знакомым голосом ожил аппарат после нескольких гудков.

Фоном понеслись офисные звуки: перезвон телефонов, гудение принтера, болтовня сотрудниц. Жизнь фирмы продолжается, но уже без его участия.

– Привет, это Радим.

– О! Привет. Как ты?

– Лучше всех. Помнишь, ты предлагал мне двадцать тысяч за Кавасаки?

– Давно это было.

– Отдам за пятнадцать.

– Больше десяти у меня нет.

– Ладно. Приезжай, когда сможешь. Позвони только предварительно.

– Договорились. Неужели всё так паршиво?

Яворский нажал сброс. Выторговал хороший мотоцикл почти за треть цены, ещё и в душу лезет. Зато вопрос с финансами на ближайшее время решён.