Глава 3

в которой комиссарша Тоня героически «перековывает»

«заблудшего мироеда» Колотушкина

Направляясь в Прошмыркино, Антонина чувствовала себя активисткой памятных двадцатых голов, засылаемой во враждебное кулацкое гнездо. Когда она подрулила на «Яве» к аккуратному штакетнику, окружающему притаившееся в тени огромной липы «логово контрреволюции», то очень пожалела, что в кармане её кожанки нет хотя бы завалящего нагана. Лишь перешагнув порог «логова» и, окинув взглядом интерьер горницы, она сразу же поняла, что политическое чутьё её не подвело и на сей раз. Прямо с порога ей в глаза бросился предмет религиозного культа – икона, являющая собой изображение некоего кавалериста, который пронзал своим копьём поверженное пресмыкающееся. Рядом с иконой красовался портрет грозного старца с седыми усами, в казачьей папахе, черкеске, при сабле и георгиевских крестах. «Белогвардеец – не иначе!» – молнией пронеслось в голове Тони. Из другого угла с полотнища чёрного (не махновского ли?!) знамени на неё скалился череп со скрещенными костями и девизом анархистов.

На шее хозяина, не бритого, по меньшей мере, месяц, болтался массивный серебряный крест. Для полноты картины не хватало только ведёрной сулеи самогона, граммофона, исполняющего «Боже, царя храни!» и обреза трёхлинейной винтовки.

Заметив у порога незваную гостью, Фёдор, бегая между печью и столом, ничего по этому поводу не сказал, только как-то непонятно хмыкнул. А на гордое «здрасьте…» визитёрши, достойное Овода, стоящего на расстреле, лишь молча мотнул головой. Тем не менее, обрез из-за косяка, доставать не стал, а всё также молча указал Нескучаевой на табуретку рядом со столом.

Стол на глазах быстро украсился наваристыми щами и другой, не менее аппетитно пахнущей снедью. И только тут Антонина вспомнила, что сегодня с утра вообще ничего не ела, за исключением крохотного бутербродика и стакана чая, выпитого в райкомовском буфете. Глядя на стол, она вдруг почувствовала, как нестерпимо засосало под ложечкой. Но в ней тут же проснулось её идеологическое самосознание, которое категорично запротестовало: «Ты что, с ума сошла? Ты забыла к кому и зачем приехала? Неужели ты сядешь за один стол с классовым врагом?! Позор!!!» Но в комиссарше Тоне тут же проснулось и другое «я», обычное, житейское, которое деловито рассудило: «Сядь и поешь, дурёха! Ты что, мечтаешь заработать язву желудка? Давай, давай, не выпендривайся!..»

Колотушкин, оглянувшись и, увидев, что его странная гостья стоит вкопанным столбом, не сдвинувшись и на миллиметр, подошёл к ней и, взяв за руку, усадил на табурет, после чего сунул в руку алюминиевую ложку.

– Ешь! – сердито приказал он.

Будучи наслышанной, что сумасшедшим лучше не перечить, и тогда они ведут себя миролюбиво (а в том, что Колотушкин «тронутый» Нескучаева не сомневалась и минуты – может ли в здравом уме человек пролетарского происхождения податься в мироеды?!) она зачерпнула щей из расписной, глиняной миски. Опасливо поглядывая на огромный нож, именуемый в деревнях «свинорезом», которым кулак Колотушкин нарезал ломтями хлеб, Тоня отважилась попробовать содержимое ложки. К её величайшему удивлению, ни стрихнина ни цианистого калия в щах не оказалось! А вот сами-то щи оказались на редкость вкусными.

Уже не думая о каких-либо идеологических издержках, Нескучаева с неожиданной для себя энергией приступила к еде. Чтобы хоть как-то завязать разговор и, тем самым начать идеологическую работу, Антонина похвалила кулинарные таланты Фединой супруги. Однако реакция хозяина на её слова была несколько неожиданной. Фёдор насупился, как грозовая туча, и коротко буркнул, что женат отродясь не был.

–…А на ком жениться? На бабке Василисе, что ли? – саркастично поморщился он. – Наши невесты по городам за весёлой жизнью разбежались. Сама-то, небось, деревенская? О-о-о! Тогда – чего и спрашивать?

Желая как-нибудь сгладить возникшую неловкость, Тоня попыталась обернуть сказанное в шутку:

– Ну, раз нет деревенских – брал бы городскую.

– Городскую… – растирая на щеках сантиметровую щетину, Фёдор невесело усмехнулся. – Да городских в нашу грязь палкой не загонишь. Это одно. Так её ещё надо поехать сыскать где-нибудь. А когда? Я уже лет восемь из трактора не вылезаю, без выходных и отпусков…

Слушая его, Антонина почувствовала: вот он, подходящий момент, чтобы перейти к вопросам о причинах дезертирства Колотушкина из рядов честных колхозных тружеников в контрреволюционные кулацкие элементы. Но он сам опередил все её вопросы, рассказав о своём конфликте с председателем колхоза. Слушая его, Нескучаева была ошеломлена этим повествованием.

«Как же так?! – думала она, слушая Федю. – Неужели Неронов способен на столь бессовестное издевательство над людьми? Внешне – такой интеллигентный, отзывчивый… С какими пламенными речами постоянно выступает на партхозактивах! Всегда так много говорит о том, как заботится о своих людях. А на деле-то, оказывается, он – хам, жулик и бюрократ!..»

И тут она снова пожалела, что у неё нет нагана.

– Да за это, – стукнув ложкой по столу, вскипела Антонина, – Надо к стенке – без суда и следствия!!!

– Ну, ты даёшь! – Фёдор громко рассмеялся. – Если всему нашему начальству воздавать строго по «заслугам», то у нас и в районе, и во всей области мало кого к стенке ставить не придётся. Ты, прямо, как с луны свалилась! Вон, возьми Хапкина, преда колхоза «Вперёд к достижениям». Да весь район знает, что он в прошлом году пол-урожая пустил «налево», а деньги себе в карман положил. Ну, понятное дело, с «кем надо» поделился. И каждый год он так делает. Возьми Макашкина – директора совхоза «Правда». Этот себе уже вторую виллу под боком у областного начальства строит. Оно, что, ничего этого не видит? Примеры ещё нужны? Кстати, ты из каковских будешь-то?

– В смысле? – несколько растерялась Антонина.

– Ну, из магов, там, или журналистов? – подвигая ей тарелку с жарким, поинтересовался Колотушкин. – У меня тут, почитай, через день гости бывают. Вот, на днях, приезжали двое из областного Союза пожизненных холостяков, называется «Кремень». Предлагали к ним записаться, мол, раз уж до тридцати с бабьём не связался – нечего и связываться. Давай к нам!

– Ну а ты? – Тоня с любопытством взглянула на своего собеседника. – Согласился?

– Ага, прямо так к ним и поспешил! – Фёдор иронично усмехнулся. – Дурью они маются – что тут ещё скажешь? А сегодня утром была целая команда этих…Как их? Фелимисток, что ли? – наморщив лоб, попытался припомнить он.

– Может быть, феминисток? – подсказала Нескучаева.

– Во-во! Они самые. Привезли сюда своё молодое пополнение, чтобы показать на деле, что мужики, по своей сути – бездельники, бичи, бомжи, грязные отбросы. Ну, зашли ко мне, огляделись, потоптались… Как видно, поняли, что в наглядные пособия я не гожусь, развернулись, и – ходу! Обломилась у них агитация… Вот я и подумал, что ты тоже из этой их «Синей розы».

Помявшись, Антонина сказала первое, что ей пришло на ум:

– Нет, я… Я из… Из «Красной гвоздики» – придумала она на ходу.

– А это что за шарашка? – недоумённо воззрился Колотушкин.

– Это… Это, как бы, движение за всеобщую справедливость, – продолжая фантазировать, дала пояснение Тоня. – Просто, хотела узнать: как тут у вас насчёт справедливости?

Она пока что решила не говорить, кем является на самом деле, и для чего приехала в Прошмыркино – об этом сказать никогда не поздно. А то… Кто его знает, как этот, в общем-то, нормальный сельчанин, который оказался и понимающим, и гостеприимным, отреагирует, услышав, что его гостья – сотрудница райкома партии? В ходе разговора Антонина тонко намекнула Фёдору, что была бы не против приехать к нему как-нибудь ещё раз. С ходу уловив суть намёка, Колотушкин тут же уведомил, что он, в общем-то, возражать не стал бы абсолютно.

Уезжая из Прошмыркина, Антонина в дороге осмысливала итоги своего первого визита. «Страшный мироед» Колотушкин таковым больше уже не казался. А если бы его ещё и побрить, да приодеть поприличнее… Был бы парень – о-го-го! Впрочем, это уже не по её части. Нет, нет, нет! Её задача совсем другая. Она должна стать для него, своего рода, духовным наставником. Ей нужно переломить в сознании совсем ещё недавно добропорядочного колхозника пагубные, про-кулацкие настроения, намерение стать единоличником. И эту задачу ей следует выполнить с честью! Пусть он не знает, кто она на самом деле. Пусть! Но под её ненавязчивым, товарищеским воздействием, Фёдор должен будет не только отречься от своих опрометчивых намерений стать фермером, а ещё и принять решение добровольно вернуться в лоно безмятежно-счастливой колхозной жизни. Правда, сначала придётся как следует «прополоскать» на бюро Неронова за его нечистоплотные проделки.

«Первый», которому Тоня обрисовала итоги своего первого визита в самых оптимистичных тонах, весьма положительно оценил её работу и порекомендовал активнее двигаться в избранном направлении.

– …Хорошо было бы, ежели бы он не только от своего фермерства отрёкся, но об этом ещё и сообщил в нашей районке. Вроде, как бы, покаялся, чтоб весь район об этом знал! – директивно утыкал он пальцем в потолок кабинета, даже не подозревая о том, как скоро каяться придётся ему самому.

И именно по причине того, что «душеспасительницей» Колотушкина он назначил Антонину. Энергичное повествование Нескучаевой о чрезвычайно некрасивых поступках Неронова, о его нечистоплотности и хамстве, он прервал не менее энергичным хлопком ладони по столу.

– Тоня, ты под кого это вознамерилась копать? – строго прищурился Рубакин, измерив взглядом Нескучаеву. – Ты запомни, что Неронов – это фигура. Один из наших правофланговых коммунистического строительства на селе. Соображаешь? Так сказать, маяк, на которого все должны равняться. И с чего это видно, что именно он виноват? Кто ведёт учёт рабочего времени и вспаханных гектаров? Правильно, учётчица. Вот с неё мы и спросим!

Одолеваемая противоречивыми чувствами, Антонина покинула начальственный кабинет. Ей очень не понравилось то, как первый секретарь «перевёл стрелки» с Неронова на простую учётчицу, которая, якобы, виновна в махинациях с учётом трудодней. Из-за этого в душе она ощутила какой-то неприятный внутренний раздрай. Однако усилием воли Нескучаева подавила в себе негативные настроения, стараясь думать только о том, как высоко «первый» оценил начало её работы в Прошмыркине. Поэтому, окрылённая доверием старших товарищей, она с жаром продолжила порученную ей миссию.

Обещанное ею Колотушкину приехать «как-нибудь ещё» наступило уже на следующий день. Едва из-за горизонта показался тонкий, красноватый край солнца, у Фединой калитки, басовито урча мотором и, тонко пискнув тормозами, остановился мотоцикл. Колотушкин выглянул из-под трактора, и сразу же узнал вчерашнюю «Яву» и её хозяйку. Войдя во двор, Антонина поздоровалась с ним как со старым знакомым и поинтересовалась, чем он сейчас занят.

Колотушкин, ничем не выдавая своего удивления столь ранним визитом, к её удовольствию охотно ответил на все заданные вопросы, показав себя очень занятным, к тому же, остроумным собеседником. Его вчерашней угрюмости как не бывало. Под звяканье гаечных ключей они долго беседовали о преимуществах и недостатках различных систем земледелия. Антонину, пару лет назад закончившую агрофак сельхозинститута, эрудированность Фёдора по самому широкому кругу хозяйственных вопросов очень удивила. Она даже спросила, когда и какой институт он заканчивал.

Колотушкин рассмеялся и пояснил, что десять лет круглосуточной работы в поле стоят академии. Когда же он, наконец-то, закончил ремонт и выбрался из-под своего «Волгаря», Нескучаева сразу же отметила, что её, так сказать, подопечный со вчерашнего дня разительно переменился. Щетина на лице была тщательно сбрита, синий рабочий комбинезон старательно отстиран и наутюжен. Холодноватый утренний ветерок разносил приятный, терпкий запах «Шипра».