Справедливости ради следует сказать, что всё это лето шведы предпринимают несколько наступлений на Санкт-Петербург и по суше. Генерал Георг Майдель, под командованием которого примерно 10.000 человек^[172], атакует город четыре раза: 15 июня, а также 4-го, 8-го и 12 июля^[173]. Два раза ему даже удаётся достичь Каменного острова, но русские пушки неизменно его отгоняют. (У шведов, правда, нет осадной артиллерии, так что реально шансов взять Санкт-Петербург у них немного.) Нетрудно заметить, кстати, что, кроме второй атаки, адмирал Анкаршерна и генерал Майдель действуют на редкость несогласованно: посмотрите, когда нападает первый, а когда – второй. В нашей же армии главная роль в отражении врага на этом направлении принадлежит генерал-лейтенанту Роберту (или, по-русски, Роману Вилимовичу) Брюсу, ещё одному иностранцу на русской службе, шотландцу, старшему брату Джеймса (по-русски Якова) Брюса, близкого сподвижника Петра, о котором я ещё расскажу отдельно. А пока, пользуясь случаем, отмечу, что когда наши горе-патриоты гордо заявляют, что нога вражеского солдата никогда не ступала на землю Санкт-Петербурга, они обманывают и себя, и других. Ступала. Дважды. Только вот как ступала, так и отступала.

В 1708 году Крюйс снова вступает в дело. В августе этого года крупная шведская армия под командованием генерала Георга Любекера начинает наступление на Санкт-Петербург. Правда, прямого приказа овладеть этим городом у него нет. Его главная задача – разместиться на вражеской территории и связать наши силы с тем, чтобы Пётр не смог их бросить против наступающего на Москву Карла XII. В России Любекеру приходится несладко: наши войска сожгли и уничтожили на его пути практически всё. Армия начинает голодать, но всё же отбрасывает войска под командованием Фёдора Апраксина и форсирует Неву, приближаясь к Санкт-Петербургу. Апраксин нервничает, и тут щедрый на хитрости Крюйс применяет очередную уловку. Он составляет фальшивое письмо о том, что навстречу шведам движется русское подкрепление в количестве сорока тысяч человек, и ставит на нём поддельную подпись командующего. Это письмо он вручает одному крестьянину и отправляет того к своему подчинённому бригадиру Фразеру, который стоит со своим корпусом около дороги на Ревель. Крюйс рассчитывает, что гонец будет в пути перехвачен противником и письмо спровоцирует того на отступление. Поначалу, однако, план не срабатывает: крестьянин благополучно добирается до Фразера, и можно представить себе его изумление, когда он читает это послание, ведь ему прекрасно известно, что никаких сорока тысяч рядом нет и в помине. Но помогает случай. Продвигаясь к Санкт-Петербургу, Любекер неожиданно натыкается на лагерь Фразера и сходу его атакует. Тот убегает так стремительно, что оставляет в палатке свою военную корреспонденцию, в которой, естественно, находится и письмо Крюйса. Оно оказывается в руках шведов, Любекер на этот крючок попадается и спешно отступает к Финскому заливу. Здесь его ожидает адмирал Анкаршерна, начинается эвакуация, но тут разыгрывается шторм, и шведы, бросив на берегу несколько сотен человек, а также 4.000 лошадей, снимаются с якорей. Лошадей оставшиеся солдаты забить успевают, а вот сами попадают под атаку наших войск и либо погибают, либо попадают в плен^[174]. В русской истории это столкновение получило название боя у Сойкиной мызы, и я говорил о нём в рассказе о Северной войне.

В 1710 году Крюйс участвует в операции по взятию Выборга, крупнейшей шведской крепости на Финском заливе. Я подробно писа́л об этом в рассказе о Северной войне и повторяться не буду. Напомню лишь, что именно он как командующий Балтийским флотом доставил к городу 7.000 человек и 80 осадных орудий, огонь которых заставил шведов сдаться. И именно его присутствие под Выборгом вынудило шведские корабли, спешившие на помощь своим осаждённым товарищам, повернуть назад. Я уж не говорю о том, что с Крюйсом прибыл и сам Пётр Первый.

Вообще к тому времени отношение царя к своему вице-адмиралу становится чрезвычайно тёплым. Так, например, будущий император редко ходил к кому-либо домой по государственным делам, вызывая своих подчинённых к себе. Крюйс был одним из немногих исключений: датский посол Юст Юль неоднократно, иногда даже ежедневно, заставал Петра в доме норвежца. На свадьбе царской племянницы Анны Иоанновны (будущей русской императрицы) её жених, курляндский герцог Фридрих Вильгельм, шёл под венец в сопровождении Петра и Крюйса. Если царь выражал пожелание самому управлять кораблём, он назначал своим начальником норвежца и демонстрировал при этом «такие повиновение и почтительность, словно бы самый незначительный из состоящих на его службе»^[175].

В конце 1710 года Турция объявляет России войну, и царь отправляет Крюйса в Азов. Там он застаёт картину печальную: стоящие в порту корабли боевыми можно назвать с большим трудом. Они либо сгнили, либо сильно разрушились. И вновь начинаются срочные ремонтные работы. 22 июля 1711 года под Таганрогом появляется турецкий флот с намерением высадить здесь десант и уничтожить эту русскую военно-морскую базу. Крюйс с едва отремонтированными кораблями идёт им навстречу и заставляет отойти. Турки даже не делают по Таганрогу ни одного выстрела. Нельзя не отметить, что в данном случае норвежец выступает и как первый командующий русским Азовским флотом. Вскоре, однако, военные действия здесь прекращаются: Пётр терпит поражение на реке Прут, и Крюйсу приказывается возвратиться в Санкт-Петербург.

19 февраля 1712 года происходит вторая свадьба Петра. Он женится на Марте Скавронской, простой женщине из Прибалтики, получившей в России имя Екатерины. На свадьбе шафером, или, как бы сказали у нас сегодня, свидетелем со стороны жениха является Корнелиус Крюйс, а со стороны невесты – его супруга^[176]. За свадебным столом норвежец сидит по правую руку от Петра, царь называет его посаженным отцом. Вице-адмирал близок к государю как никогда, и это плодит вокруг него множество завистников. Осложняет ситуацию и его характер. Столкнувшись с воровством, волокитой или несправедливостью, Крюйс легко выходит из себя и может, например, стукнуть по столу кулаком в присутствии лиц, стоящих рангом выше него^[177]. Нечестных чиновников он выводит на чистую воду и пишет на них рапорты своему руководителю Апраксину, а то и Петру. Но роковой для него становится ссора с Александром Меншиковым – царским любимцем и человеком злопамятным и мстительным. Всё происходит из-за корабельного леса. Меншиков проталкивает на должность вице-губернатора Ингерманландии (сейчас это примерно Ленинградская область), Финляндии, Эстляндии и Лифляндии своего человека и приказывает ему описа́ть все деревья, пригодные для строительства судов. Формально это приказ совершенно правильный: лучший лес должен идти на нужды кораблестроения. Но в результате такой переписи он попадает под контроль Меншикова, и часть его тот продаёт, так сказать, налево. Правдолюб и борец за справедливость Крюйс этим возмущён и пишет рапорт Апраксину. Этого царский фаворит ему не простит.

Зимой 1713 года норвежец выступает уже против планов самого́ царя. Пётр чётко вознамерился сделать центром русской морской торговли Санкт-Петербург. Это автоматически означало упадок Архангельска, а этот город был чрезвычайно важен для голландских купцов, которым Крюйс покровительствовал. И он пишет на имя царя бумагу, в которой пытается доказать, что через Санкт-Петербург следует пускать лишь одну шестую часть российского товарооборота. А Пётр людей, препятствующих его воле, как известно, не жалует.

Весной того же года царь решает завоевать Гельсингфорс – нынешнюю столицу Финляндии город Хельсинки. Наш флот проводит бомбардировку города, однако вскоре в Финский залив входят 8 шведских линейных кораблей и один фрегат и блокируют гельсингфорскую гавань. Русские галеры помешать им не могут никак, и Пётр возвращается к Котлину. Здесь он извещает Крюйса о намерении запереть неприятельский флот в Финском заливе, назначает его командующим операцией и просит его, как начальника, разрешить ему тоже в ней участвовать. Норвежец на это ничего не отвечает, проводит бессонную ночь, и на следующий день пишет царю письмо с отказом. Пётр сильно разгневан. «Також с дедушкой нашим, как с чортом вожусь, – восклицает он, – и не знаю, что делать. Бог знает, что за человек»^[178]. А человеком-то Крюйс был опытным. Он понимает, что план царя крайне рискован, что наш флот ещё не может тягаться со шведским, что дело поэтому может закончиться неудачей, а это ударит по престижу главы государства. Хуже того, в бою тот может и вовсе погибнуть. Как бы то ни было, Пётр с мнением своего формального командира соглашается, и это в очередной раз показывает, насколько он его уважает. Крюйс же как в воду глядел: морская операция проваливается (хотя Гельсингфорс удаётся взять с суши). Это приводит его карьеру почти к краху: норвежца отдают под трибунал, то есть судят военным судом. Его обвиняют в том, что он не только упустил шведский флот, но и при его преследовании посадил на мель два линейных корабля. Это была сущая правда, хотя произошло это ночью. К тому же при попытке снять линкоры с мели один из них, 50-пушечный красавец «Выборг»^[179], раскалывается надвое, и его приходится сжечь.

В январе 1714 года суд заканчивается. Крюйс получает чрезвычайно суровый приговор: смертная казнь. Вице-адмирал отказывается писать прошение о помиловании.

Вскоре, однако, смертный приговор Пётр заменяет на ссылку, и норвежец отправляется в Казань, на окраину русского государства. Казанская ссылка продолжается недолго. Летом к вице-адмиралу приезжает из Москвы жена и убеждает его направить царю письмо с просьбой пощадить его седины, что он и делает. Пётр выдерживает паузу и отвечает лишь через несколько месяцев. Отвечает согласием. Более того, он отправляет в Казань Меншикова, приказав тому вернуть Крюйсу шпагу. По возвращении норвежца в Санкт-Петербург Пётр, как и раньше, приходит к нему домой, обнимает и говорит: «Я уже больше не сердит на тебя»^[180]. Никогда не догадаетесь, как ведёт себя вице-адмирал в ответ. Он не падает перед царём, как было тогда принято в России, на колени, не благодарит его со слезами за милость, нет. Он произносит: «Да и я уже больше не сержусь»^[181]. Вот уж характер так характер!

Пётр не обижается, просит простить его за причинённые в ссылке неудобства и велит выплатить заслуженному моряку около 20.000 рублей. Крюйс ему по-прежнему нужен, ведь по словам польского историка Казимира Валишевского «с его отъездом всё пошло вверх дном в Адмиралтействе»^[182].

В 1715 году царь образовывает Морской комиссариат, который руководит всей хозяйственной частью, связанной с военно-морским флотом. Возглавляет его генерал-майор Григорий Чернышёв, человек Меншикова. Крюйс назначается его заместителем и отвечает за кораблестроение, а также управление портами. Это означает, что по окончании летних кампаний стоящие в по́ртах боевые суда поступают в распоряжение Крюйса, который должен обеспечить их ремонт, возможное перевооружение и подготовку к выходу в море, включая снабжение всем необходимым. В этом деле равных ему нет, но он тяготится разросшейся русской бюрократией и к тому же постоянно ссорится с Чернышёвым. Начинает давать о себе знать и возраст. Крюйсу шестьдесят, он плохо слышит (что немудрено после стольких лет жизни под орудийный грохот), у него сильно ослабло зрение, болят суставы. Заслуженный вице-адмирал начинает думать об отставке. В 1716 году он прямо просит об этом царя, жалуясь на бессонницу, одышку и боли в груди, но получает отказ^[183]. В то время Пётр задумывает реформу системы государственного управления по типу шведской и датской, и опыт Крюйса ему необходим.

В декабре 1717 года учреждается главный орган управления военно-морским флотом – Адмиралтейств-коллегия или, попросту говоря, Адмиралтейство. Его главой назначается Фёдор Апраксин, а его заместителем… снова Корнелиус Крюйс. Из 175 сотрудников Адмиралтейства иностранцев всего два: сам Крюйс да какой-то переводчик-англичанин^[184]. Это ещё раз подтверждает полное доверие к нему со стороны Петра. На данной должности норвежец совершает дело, ставшее, пожалуй, венцом в его карьере: пишет Морской устав – главный документ военно-морского флота в любой стране. Инициатором здесь, как это часто бывало, выступает Пётр I, но реальным автором, конечно же, является Крюйс. В 1721 году, после заключения долгожданного мира со Швецией, положившего конец Северной войне, вице-адмирал становится адмиралом. Это вершина его государственной карьеры в России.

28 января 1725 года умирает Пётр. Его смерть наносит здоровью Крюйса последний удар. Он давно уже чувствует себя неважно, нередко работает дома, будучи не в силах посещать Адмиралтейство, с сотрудниками которого продолжает воевать. Меншиков не прекращает против него своих интриг. Адмирал умирает 3 июня 1727 года, не дожив одиннадцати дней до своего 66-летия. Его тело направляется морем в Амстердам, где оно покоится и поныне в старейшей церкви города А́уде керк, что в переводе с голландского так и означает: «Старая церковь».

Так какова же роль этого человека в истории нашей страны? Посудите сами. Когда он в 1698 году приезжает в Россию, нормальных боевых судов у нас попросту не было. А к концу Северной войны в состав Балтийского флота входят 77 крупных кораблей, в том числе 48 линкоров и 29 фрегатов^[185], а также 4 шня́вы (лёгкие двухмачтовые корабли, нёсшие по 14–18 пушек), 2 бомбардирских корабля (предназначались для атак прибрежных укреплений), 2 прама (о праме можно прочитать в рассказе про Северную войну) и 78 малых парусных судов^[186]. Остров Котлин с Кронштадтом представляет собой мощную и в прямом смысле слова непреодолимую крепость, а также первую в нашей стране полноценную военно-морскую базу. В ходе Северной войны Балтийский флот, по некоторым оценкам, захватил 55 шведских боевых кораблей^[187], – в начале военных действий такое предсказание подняли бы на смех не только военно-морские эксперты всех стран, но, пожалуй, и сам будущий российский император. В 1705 году Крюйс спасает от уничтожения любимое детище Петра – Санкт-Петербург. Норвежец в течение многих лет входит в близкое окружение царя, тот питает к нему самое глубокое уважение, прислушивается к его советам и называет отцом. Наконец, Крюйс является самым непосредственным создателем отраслей промышленности России, связанных со строительством и обеспечением её военно-морских сил. На этом фоне не очень важным, но весьма показательным представляется и тот факт, что он основал в Санкт-Петербурге первую школу, «Петришуле», которая, кстати, функционирует до сих пор.

И ещё. Из всех по меньшей мере 750 иностранцев, нанятых Петром, только Крюйс поднялся на такие высоты.

Уже упоминавшийся мною Василий Николаевич Берх писа́л об этом человеке: «Память сего отличного мужа должна быть незабвенна для каждого россиянина»^[188]. Напомню вам, что «незабвенный» значит «незабываемый», «вечный». Но вот как раз с незабвенностью Крюйса в нашей стране дела обстоят не очень.

Ему есть прекрасный памятник, только установлен он в норвежском Ставангере^[189]. Есть в этом городе и улица его имени^[190]. И это понятно: как вы помните, он там родился. А вот в России, которой он, по сути, посвятил свою жизнь, о нём практически ничего не напоминает. В Санкт-Петербурге, в строительство и особенно в военную защиту которого норвежец, как вы видели, внёс такой большой вклад, есть… подземный переход, который то ли носит его имя, то ли будет носить^[191]. В 2001 году губернатор города Владимир Яковлев выпустил было распоряжение об установке в Кронштадте памятника Крюйсу (в нём он назван одним из «основателей Российского флота»), был даже создан его проект^[192], да только другой губернатор, Валентина Матвиенко, через пять лет это распоряжение отменила^[193]. Так что на сегодня единственными «памятниками» Крюйсу в этом городе является его бюст в Центральном военно-морском музее да небольшая фигурка в «Петришуле». А ещё в городе Таганроге есть улица адмирала Крюйса. Всё. За 289 лет, прошедших со дня его смерти, в России была написана только одна его биография – в 1825 году^[194].

Но самое удивительное то, что за всё время существования Балтийского флота в его составе, похоже, никогда не было ни одного корабля, носящего имя одного из его создателей и первого командующего.

Приходится в очередной раз констатировать, что о роли многих иностранцев в российской истории у нас вспоминать как-то не принято…