III. Магия незаконченности

Подчиняясь бессмертному инстинкту видеть себя в лучшем свете, вы не прочь иногда пофантазировать о чертах вашего лица и пропорциях вашего тела, —

при этом вы, конечно, склонны изменять их мысленно в свою пользу, как то: увеличивать рост, сбавлять объем живота, утончать форму носа, поднимать лоб и опускать подбородок, —

и так далее и тому подобное, —

вообще выправлять явно выраженные аномалии, —

но при этом, согласитесь, вам не приходит в голову, что с каждым таким изменением может непредсказуемым образом измениться ваша личность, —

нет, вам все кажется, что это произойдет только тогда, когда вы посягнете на автономию глаз, —

и потому – обратили ли вы на это внимание? – в ваших фантазиях об иных и предпочтительных физических пропорциях вы инстинктивно никогда не касаетесь ваших глаз, —

и наверное вы правы.

В самом деле, из всех частей тела и черт лица глаза и источаемый ими взгляд обладают максимальной степенью как полнейшей законченности, так и абсолютной неопределенности, —

иными словами, какое бы выражение в них ни доминировало, не только невозможно проследить его до конца и запечатлеть в словах, но найдется всегда еще множество побочных оттенков этого взгляда, каждый из которых при изменении обстоятельств и настроения души способен сделаться на время доминантным, —

и вся оптическая магия человеческого взгляда на протяжении жизни поистине столь же многообразна, как любой ландшафт, меняющийся поминутно в зависимости от солнечной интенсивности, облачной среды, времени года и суток, —

однако как тот же ландшафт легко узнаваем и ни с каким трудом не тождественен, так, разумеется, и человеческие глаза уникальны и нам даже близко не приходит в голову сказать, что они одинаковы у двух различных людей.

Незаконченность как важнейшее бытийственное измерение отличает не только взгляд, но и феномен искусства, да пожалуй и само мироздание в целом, —

правильно задуманные, но незавершенные роман, драма или эпопея весят на весах искусства гораздо больше, чем с блеском отделанные мелкие вещицы. —

«Замысел Ада Данте, – как глубокомысленно подметил Пушкин, – есть уже плод великого гения», и если бы от «Божественной Комедии», «Фауста», «Илиады», «Войны и мира», «Гамлета», «Братьев Карамазовых», «Обломова», «Процесса», «Мастера и Маргариты» и прочих им подобных гигантов остались не просто уцелевшие куски, но даже всего лишь внятные наброски, мы бы и тогда относились к ним с тем особенным духовным пиететом, который мы никак не можем натянуть по отношению к мелким вещам, сколь бы безукоризненны в чисто художественном плане они ни были.

Точно так же, когда вы смотрите в ночное небо и видите мерцающие звезды на расстоянии световых лет, быть может, давным-давно угасшие, а свет от них пока еще в пути, когда при этом вы невольно задумываетесь о Творце мира, заранее догадываясь, что найти Его будет не так-то просто,—

разве тогда вам не припоминается вышеприведенное высказывание Пушкина о Данте: замысел мироздания уже есть плод чьего-то гения, —

и разве этот замысел в вашем восприятии не остается всегда именно незаконченным: во-первых, потому, что само мироздание в непрестанном саморазвитии, а во-вторых по причине вашей принципиальной невозможности постичь мироздание во всей его целостности?

Правда, когда от храма Аполлона остается пара колонн – это, конечно, маловато, но когда в том же храме недостает лишь пары колонн, его магия от этого только выигрывает, —

по крайней мере для вас, дальних потомков эллинов, а пожалуй и всего лишь их благодарных зрителей, —

также и здесь искусство является самой точной моделью мироздания, а кроме того, что еще важней, также и моделью вашего первичного и глубинного его восприятия.

И в этом смысле допустимо предположить, что если и есть в человеческом теле орган, который более других отражает или, лучше сказать, выражает образ души, в существовании которой вам вместо веры так бы хотелось иметь полную уверенность, то это конечно глаза и их взгляд, —

и вот они-то снова и снова намекают на объективное существование души, но никогда не предоставляют вам полной в том уверенности, —

душа в вашем интуитивном постижении всегда и при любых обстоятельствах остается незаконченной и неопределенной.

Обращает на себя внимание: тело ощутимо подвержено изменениям времени, в том числе и обрамление глаз – веки, ресницы, окружные морщины и впадины, однако сам взгляд старению почти недоступен, основное выражение его, правда, существенно меняется с возрастом, но это именно не старение, а возрастное изменение, —

так что у старцев с развитым сознанием взгляд и по шкале витальности не уступит взглядам молодых людей: мудрость здесь вполне уравновешивает юношескую энергию, —

вот почему тело рано или поздно обращается в прах и смешивается с землей, а глаза просто раз и навсегда закрываются и их взгляд уходит в действительность, которую мы называем гипотетической, то есть такую, которую невозможно ни доказать, ни опровергнуть, —

но не в такую ли гипотетическую действительность уходит и наша душа? а точнее, не в ней ли она изначально пребывает?

IV. Две музыкальные разновидности любви

Если вы, будучи женатым и искренне любя вашу жену, повстречали женщину, которая серьезно увлекла вас какими-то важными для вас качествами, которых, положим, нет у вашей супруги, но вы все-таки нашли в себе силы откровенно ей (чужой женщине) сказать, что из вашей возможной связи не то что ничего хорошего не выйдет, —

нет, обязательно будет у вас много и нового и хорошего! – но просто, если взвесить как следует последствия адюльтера с чистым плодом его несвершения, второе перетянет первое: хотя бы потому, что одним из последствий измены наверняка станет досада на самих же ее участников, то есть на себя и на нее, а это значит, что более-менее серьезное отношение с новой женщиной уничтожается заведомо и на корню, —

и вот вы оба решаете подождать – а не соединит ли вас судьба каким-либо иным, честным и естественным способом? если соединит – так оно и должно быть, а если нет – значит не судьба, —

пока же этого не произошло, нужно ходить по заколдованному кругу, не переходя заветной черты, даже если ходить нужно всю жизнь, ибо кто знает? – эта ваша так и не состоявшаяся любовная связь является, быть может, тайной печатью, скрепляющей и вам и ей до поры до времени неведомое средостение ваших судеб, —

средостение, зиждущееся одновременно на двух столпах, тверже которых ничего быть не может: и первый столп – это несокрушимое половое влечение, а второй столп – столь же несокрушимое волевое решение не уступать соблазну, —

итак, если все вышеупомянутые моменты задействованы в вашем увлечении, то вы имеете все основания с гордостью полагать, что в вас в полный голос и на полном серьезе зазвучала музыка великого И.-С. Баха, да и ваш взгляд: серьезный, строгий к окружающим, но прежде всего к самому себе и лишенный поверхностных чувственных красот, если вам повезет, напомнит немного суровый и нелицеприятный облик лейпцигского органиста.

Но если вы, будучи женатым и в общем-то больше любя свою жену, чем не любя, встретили женщину, которая мгновенно вас обворожила, —

и вы, до смешного быстро вообразив себя утлым суденышком в «океане страстей», идете с ней в постель, однако упоительные часы прелюбодеяния, как и следует, очень скоро сменяются горьким разочарованием: тут и укоры совести, тут и постепенное исчезновение новизны как единственного универсального эротического эликсира, тут и слабо шевелящиеся на дне испитой чаши, подобно черным червям, обманутые ожидания, и так далее и тому подобное, —

и все-таки, хотя вы и пожалели о содеянном, вы в глубине души от него не отрекаетесь, более того, вы продолжаете видеть в нем некий греховный и все же по-своему немаловажный духовный опыт, именно духовный, —

и вот с этим двойственным ощущением: свершившегося греха, искреннего сожаления о нем и в то же время внутренней готовности воспринимать его отныне как часть прожитой жизни и даже как кровный кусок себя самого, вы как ни в чем ни бывало живете дальше, гордые и надломленные одновременно, —

не огорчайтесь: в вас зазвучала музыка, которую ни с какой другой не спутаешь, —

и пусть она по большому счету немного уступает баховской, зато она уж точно превосходит любую другую: музыка великого Моцарта! а выражение вашего лица – и тоже при условии поразительного везения – сделается – на моцартовский манер – полностью недоступным для какой-либо привычной интерпретации, —

но какую любовь и, соответственно, какое выражение глаз вы сами бы выбрали, если бы судьба предоставила вам самим все решать за нее? вот и подумайте, а я пока перейду к следующему этюду.

V. Высшая трогательность

Все-таки что там ни говори, а лишь в глазах человека, который всю жизнь свою прожил без поддержки какой-либо религии, а теперь умирает, по-прежнему полагаясь на одну только жизнь, точнее, на то, что от нее осталось – и прежде всего в нем самом, разрушенном и обескровленном предсмертной болезнью – по необходимости отдаваясь полнейшей неизвестности и неопределенности, слабеющей психикой настраиваясь на прыжок в Неизвестное, в чем бы оно ни заключалось, —

да, только в глазах такого человека вы увидите иногда божественный отсвет той невероятной трогательности, которую вы редко встретите на лице истинно верующего человека, зато почти всегда во взгляде умирающего животного, —

и причина этого глубоко умиляющего чувства заключается в том, что жизнь, хотя и хлещет нас страданиями немилосердно и неимоверно, странным образом при этом нас не унижает, тогда как в панацеях мировых религий, обещающих спасение от страданий, да и от самой смерти, есть некоторое субтильное унижение, которое довольно трудно выразить в словах, но которое все-таки всеми нами отчетливо ощущается, —

вот всего лишь из естественного отсутствия такого унижения и происходит вышеописанная высшая трогательность, —

подобная трогательность сквозит нередко еще в лицах стареющих женских знаменитостей, когда они, убрав грим, хотя и шокированы слегка истиной неприукрашенного лица, все же предпочитают открыть ее (истину) лишний раз себе и людям, нежели скрывать под маской косметики.

VI. Баллада о библейском змее и собачьем взгляде

И вот опять воскресенье, —

и вы отправились на прогулку, —

и конечно же в центр города, —

ведь вы давно живете посреди Европы, —

и Европа втайне представляется вам центром земного мира, —

так что если оказаться еще и в центре того центра: ну, это уже как попасть в девятку, —

а какая великая тишина стоит в этот последний день недели над европейскими городами! пусть и не над всеми, но над многими, —

и в тишине раздаются соборные колокола, —

и так мало машин на улицах, да и прохожих гораздо меньше, чем в будние дни, —

и плывут над вашим городом белые прозрачные облака в голубом небе, —

в эти минуты вы явственно и каждой клеточкой вашего существа ощущаете то, что называется полнотой времен, —

да, это когда прошлое откуда ни возьмись наведывается в город и живет в нем непостижимой жизнью, —

и слышен приглушенный ропот будущего, —

что же до настоящего, то оно, кажется, плывет одновременно и в прошлое, и в будущее, —

такое чувство вы можете иметь только в центрах европейских городов, и только в воскресенье, —

и вот, чтобы побыть немного в этом очень тонком и очень глубоком чувстве, вы остановились, скажем, посреди моста над местной горной речкой, которая протекает через Старый Город, —

вы рассеянно смотрите на изумрудные – от водорослей и камней – воды внизу, —

смотрите на бомжей, суетящихся под соседним и рядом находящимся мостом, —

смотрите на верхние этажи домов в неярком, но ослепительном закатном свете, —

и вам кажется, что еще мгновенье – и вы проникнете внутрь иглы, то есть в то самое заветное средостение всех трех времен, —

да в этот момент как назло к вам подходит серенькая собачка: совсем непородистая, зато невероятно трогательная, —

она притирается к вашим штанам черным влажным носом и, несмотря на повторные оклики хозяина, никак не может отказаться от удовольствия тщательно и всесторонне вас обнюхать, —

вид у нее тоскливый и немного прибитый, а взгляд извиняющийся, слегка заискивающий, жалобный и до боли искренний, не то что у вас: спокойный и возвышенный, да еще откровенно нацеленный на проникновение в одну из важнейших тайн бытия, —

казалось бы: кто она и кто вы! и какая бездна пролегает между вами! но она, собачка, рассматривает вас, человека, в первую очередь как любопытно пахнущий предмет, и вам это немного смешно, —

впрочем, подождите делать преждевременные выводы! осознайте, какое блаженство вы сами ощущаете в качестве такого любопытно пахнущего предмета, —

ведь на вас взирают со всепоглощающим любовным вниманием, точно в первый день творенья, —

и это внимание настолько пристально, что, глядя в собачьи глаза, вы на секунду забываете все на свете, —

и в то же время внимание это настолько случайно и необязательно, что вы, зная, что о вас в следующую минуту навсегда забудут, чувствуете себя свободным, как ветер, —

так вы никогда не были свободны среди людей, —

да, в этой мимолетной встрече с миром животных есть что-то абсолютно первобытное и даже, пожалуй, райское, хотя не обязательно в библейском смысле слова, —

райский элемент здесь заключается в том, что вы, быть может в первый раз в жизни, почувствовали себя Вещью, Вещью с большой буквы, разумеется, одушевленной Вещью, кто же это оспаривает, —

впрочем, современная физика утверждает, что и любой электрон по-своему одушевлен, а значит, принципиальной разницы между вами – то есть человеком и электроном – не существует, —

и в этом утверждении не только нет никакой иронии, но в добровольном принятии сей простейшей истины как раз и таится высочайшее блаженство, —

и оно от вас всю жизнь было скрыто, —

теперь же, когда чужая собачка обнаружила в вас нечаянно сущность Вещи, вы его в полной мере вдруг начинаете ощущать, —

конечно, какие-то сомнения в собачьем откровении еще шевелятся в вашей душе, но присмотритесь повнимательней к собачьему взгляду, —

он ведь, хоть и заранее постулирует в вас Вещь, все-таки мимолетно запрашивает вас на предмет наличия в вас сверхприродного начала: так, на всякий случай, не веря толком в успех запроса, —

но в чем же это сверхприродное начало может заключаться? как в чем? да в способности возвыситься над собственной человеческой природой, что и подсказывает сама этимология слова, —

тут все просто и очевидно: наша природа укоренена в нашем бессмертном половом интересе, —

да, библейский Змей здесь имеется в виду, —

а также женщина, —

и с нею райский плод, —

и с ними обоими удаляющийся от вас Бог, —

все они стояли и стоят в одном ряду, точно суровые стражи заветного порога, —

ведь в глубине души все мы прекрасно знаем, что у рая три ипостаси: тишина, покой и свет, —

и все они нам преизбыточно даны в земной жизни, только протяни руку – и хватай их пригоршнями, насыщайся ими, живи ими, не отдавай перед ними никому и ничему предпочтения, —

и вы заживо будете жить в раю, но нет, куда там! это нам по большому счету не дано, —

вот вы смотрите в небо, и возвышенные чувства владеют вами, —

но мимо вас в этот момент проходит интересная женщина, —

и глядь! все возвышенные ощущения как рукой сняло! их осиливает беспокойство по поводу чужого пола, —

оно, это беспокойство, и есть тот самый притаившийся в нас навеки, наподобие гигантского червя, библейский Змей: сравнение броское и страшное, но в нем нет абсолютно ничего дурного, я на этом даже настаиваю, —

дело тут в другом, дело в том, что и животным по большому счету глубоко чужды тишина, покой и свет сами по себе, зато собаки, например, мгновенно начинают обнюхивать половые органы пробегающей мимо другой собаки, —

ныне, присно и во веки веков, —

так чем же, тогда, спрашивается, отличаются люди от животных? вот именно: почти ничем, —