… Константин тяжело поднялся с бревна, уперевшись ладонью в колено. Достал из кармана два Георгиевских креста, разложил на ладонях и долго смотрел. Наконец, решился и бросил на середину Ахтубы.Константин привычно сел на почерневшее бревно у самой воды, положил рядом две удочки, но разматывать не стал. Проверил правый карман штанов – на месте. Посмотрел на жёлтый круг солнца и Ахтубу. Вода в реке уже голубая, не тёмно-синяя, когда небо только сереет. Этим утром задержался с рыбалкой – отнёс заявление в сельсовет. Привычно посмотрел на ивы по обоим берегам, чаек на воде и старую полузатопленную лодку без вёсел на противоположном берегу. – Осталось последнее, – подумал с горечью и погладил бороду. Корову с телёнком продал две недели назад, двух лошадей забрали вчера, свиней заколол в конце февраля, кур оставил только десяток с одним петухом, а поле… Стало обидно до слёз, но сдержался. Вспомнил, как покупал землю за рощей, когда вернулся в 1906-ом из японского плена, где провёл почти год после Цусимы. Тогда получил тройное жалование за все месяцы, женился, строил дом и пахал. В плену было голодно, но не страшно. Настоящий страх испытал, когда японский снаряд ниже ватерлинии пробил борт его крейсера “Светлана” и вода хлынула в трюмы, затапливая и его котельное отделение. Метнулся спасаться на палубу, едва устояв на ногах – крейсер кренился на левый борт. На палубе, истекая кровью, cтонали раненые. У носового орудия два разорванных тела. С капитанского мостика с трудом спустился капитан 1-го ранга Шеин. – Братцы, тонем! Кто наведёт щит – даю “Георгия”! – Я прыгну! – подскочил Константин, удерживая Шеина от падения. Тот схватил его за голову и посмотрел в глаза. – Выплывешь? – Выплыву! – Откуда знаешь? – Рыбак. А ещё казак. – Какой? – Цимлянский. – Значит, выплывешь! “Между жарким и блан-манже Цимлянское несут уже.” – Не понимаю, Ваше превосходительство. – Ты выплыви, а “Георгия” тебе с себя сниму! Константин сбросил грязную форму кочегара и обмотал пояс канатом. Размашисто перекрестившись, в одних портах прыгнул за борт, как в детстве прыгал с ивы в Цимлу – головой вниз. Первый раз в жизни оказался в морской воде, хотя прошёл от Петербурга до Цусимы. Ушёл под воду глубоко, но не достал до днища. Проворно заработал руками и поплыл под кораблём. Стало совсем темно. Лишь хватило воздуха до другого борта, а иначе смерть. Пришлось зажмурить глаза – солёная вода выжигала. Плыл, пятками ударяя по днищу. Стук не прекращался, значит всплывать рано. Вдруг в глазах совсем потемнело, закончился воздух в лёгких. Но с детства знал, что надо крепко сжать рот, оттянуть назад язык и надавить на нёбо, чтобы казалось, что нос перекрыт. Начал сильнее извиваться телом, как дельфин, чтобы подавить вдох, но чувствовал, что теряет сознание. Открыть рот казалось спасением, но тогда заглотнёшь с полкувшина солёной воды и на дно. Сколько под ним? Верста? Миля?.. Руки уже не слушались, не гребли. Конец! Не выплыл! Но вдруг понял, что пятки перестали бить по днищу. Наверх! Однако сил уже не было и тело беспомощно повисло в воде. Красная пелена, казалось, заполнила всю голову и неожиданно превратилась в книгу с красной обложкой. – “Красное и чёрное”, – поймав его взгляд, пояснил тогда капитан 2-го ранга Зуров. – Дозвольте почитать. – Грамотен обучен? Молодец! А французской? – Не шпрехаю, – расстроился Константин. Потом в кочегарке обдумывал о чём может быть толстая книга с таким диковинным названием. …Красное и чёрное… В Кейптауне сошли на берег. Чисто, элегантные европейцы в костюмах и шляпах, а в переулках негры в обносках. Держались вместе, пятеро матросов и судовой священник отец Фёдор. В одном из переулков шумела толпа – двое тощих негров дрались на деньги. Ставки принимал белый в широкополой шляпе, на вид лет сорока. Побеждённого оттащили к стене и белый что-то прокричал на незнакомом грубом языке, но никто в круг не вышел. Тогда тот вынул пачку денег и снова закричал, поворачиваясь вокруг. Однако желающих драться больше не было. Вдруг он заметил их группу, подошёл и заговорил на том же языке с отцом Фёдором. Священник покачал головой, а хозяин представления резко дёрнул его за бороду, другой рукой влепил пощёчину и отскочил в центр. Толпа загудела, а священник инстинктивно подался вперёд, но Константин остановил. Наглец в шляпе махнул кому-то рукой и из толпы вышел пожилой тощий негр маленького роста в одних подштанниках. Противно улыбнулся и сделал жест рукой, приглашая на бой. Константин вышел в круг, осмотрел толпу, оглянулся на своих, а когда повернулся, увидел перед собой чёрного великана с развитой мускулатурой. Он сам был высокого роста, но едва доставал великану до плеч. Тот взял свои руки в замок и показал, как сломает ему спину. Вдруг из толпы выскочили два подростка и повязали им крепкие кушаки. Великан довольно фыркнул, подошёл и взялся за кушак соперника ладонями вверх. – Борьба на поясах, – догадался Константин, потянулся к кушаку великана, но тот резко поднял его над головой. От неожиданности Константин замахал в воздухе ногами, увидев, как хозяин представления собирал ставки. Соперник поднял голову и противно оскалился, а толпа диким хором выдохнула: – Ооооо… Константин понял, что сейчас его ударят о землю и ногой сломают спину. Но соперник медленно опускал его, не отводя глаз. Решил сломать стоя, зажав огромными руками. Но едва коснувшись ботинками земли, Константин ударил его ладонями по ушам, схватил за кушак, присел и, как учил отец, изо всех сил оттолкнулся от земли. Великан приземлился на голову почти вертикально, а Константин через своих бросился бежать на крейсер. Через два квартала оглянулся – соперник бежал за ним. Наконец, спасительный крейсер! В свой кубрик! В дверь посыпались удары. Страх совсем одолел и он почему-то полез под койку своего помощника, но спрятаться не смог – ближе к стенке лежали небольшие ящики. Запаниковал, но вспомнил, что дверь железная, не сломать. Однако оставался под койкой пока не услышал голос Шеина. Перед тем как открыть дверь кубрика, вскрыл ящики. Динамит! Утром на корме расстреляли его помощника. Тот успел крикнуть: – Смерть империализму! Да здравствует революция! – и свалился под винты. – Вот тебе “Георгий”, – сказал Шеин, вешая крест на грудь. – За отца Фёдора, за бой и динамит. Эсэром оказался, хотел взорвать. – Хааааааа… – жадно вдохнул солёный, как море, воздух и увидел перед собой очертания крейсера. – Лови! – крикнули с борта. Рядом упал спасательный круг. – Зараз, братцы, зараз… Отдышаться бы… – Не мешкай! Палят! Влезай в круг! …Ахтуба текла спокойно, шевеля изогнутые ветви ив. Вспомнился младший брат Матвей. Отношения разладились, когда он вытащил из фуражки бело-сине-красный овал и вставил красную звезду. Через год уехал в Пришиб, в 1919-ом переименованный в Ленинск, а потом дальше на повышение в Царицын, ставший Сталинградом. Константин возненавидел брата, когда тот в 1921-ом приехал из Пришиба в кожаной куртке с револьвером, пятью рабочими с винтовками и девятью телегами. Отняли всё зерно. Константин бросился на него, но Матвей остановил револьвером в грудь. – Смотри, останутся сиротами! Но в этом феврале Матвей приехал на хутор один и сразу к нему в хату. Позвал в сени, горячо зашептал: – Колхозы теперь будут. – Как это? – В крепостное опять загонят, а у кого что есть – отберут и в Сибирь. Продай всё подчистую, а в сельсовет снеси заявление – так мол и так, землю желаю добровольно передать пролетарскому государству и помощнику его крестьянству. Успей до конца марта. И форму с медальками в печь да в Ахтубу. А ещё всплыло дело Киквидзе. Помнишь такое? Красный комдив. Хутор Зубриловский под него назовут. – Не успели мы тогда с Митяшевым. Твои чекисты из Петербурга его застрелили. – Знаю. Теперь всегда говори Ленинград.

… Константин тяжело поднялся с бревна, уперевшись ладонью в колено. Достал из кармана два Георгиевских креста, разложил на ладонях и долго смотрел. Наконец, решился и бросил на середину Ахтубы.

Хуршед

Хуршед в очередной раз расстроился, что не смог правильно выразиться по-русски – хотел сказать “быстро делаешь успехи”. Но в тысячный раз обрадовался, что внук говорит без акцента. Может, поменять ему имя и фамилию пока маленький? Будет Фёдор, а не Фарход, Александров, а не Искандаров… Но кто продолжит род, фамилию? Нет, пусть сам потом решит.  А сейчас Хуршед поведёт его в кафе, будет слушать про уроки и перемены, представлять последний звонок через шесть лет, красную ленту на фоне белой рубашки и эти густые смолянистые волосы. А пока надо зарабатывать и копить на университет и аренду квартиры на Воробьёвых горах. А он останется тут в подвале плодородной почвой для единственного родного человечка. Только бы здоровье не подвело.Двор был большой, с широкими коваными воротами и невысоким каменным забором, соединявшим шесть семиэтажных зданий темновато жёлтого цвета. Хуршеду он нравился, но так и не стал родным. Особенно нравились белые арочные окна с серыми подоконниками и изогнутыми решётками балкончиков, укреплённых снизу белыми полусводами. Таких в этом районе Москвы много. Раньше ворота всегда были открыты и во дворе парковались чужие машины, а человек из управляющей компании заставлял его разбираться с непрошенными гостями. Но Хуршед с трудом мог объяснить им по-русски, что двор только для жильцов. От него просто отмахивались, за что управляющий штрафовал его на пять тысяч каждый месяц. Но недавно поставили шлагбаум и “штрафы” прекратились. Земляки говорили, что Хуршеду не повезло со двором – слишком много кустов и деревьев. Осенью приходилось до ночи собирать листья, а весной долго обрезать ветки и белить стволы. Белил и бордюры – старые сколы так меньше бросались в глаза. Ему трудно было наклоняться и сидеть на корточках, но помогала врождённая худоба и малый рост. Но с жильём повезло – дали в этом же дворе подвал с двумя зарешёченными окошками под потолком. В них мелькали лакированные туфли, кожаные полусапожки и чёрные ботинки. Заглядывали кошки, которых он прикармливал. Их прогоняли собаки жильцов. Зимой окошки заметало снегом, но он их чистил в последнюю очередь – сказали, так теплее внутри. Внук спал в комнате, а он на полу в кухоньке с электроплиткой, квадратным столиком в углу и двумя металлическими стульями. Стелил матрас только после того, как засыпал внук. Утром просыпался пораньше, сворачивал матрас, готовил завтрак, будил внука, клал в ланчбокс маленькую бутылку сока, два йогурта, крекеры и плавленые сырки. За временную прописку пришлось отдать всё, что смог привезти из Таджикистана. По штату было положено два дворника, но он работал один, а про второго не знал. Иногда к бухгалтеру приходил сын. – Напарник. Не забыл ещё? – ухмылялся бухгалтер, показывая на Хуршеда. – Минус десять за жильё, как всегда. Распишись за зарплату. Две пятитысячные купюры отдавал тут же сыну. В прошлом году внуку дали российское гражданство, а Хуршед не смог сдать экзамен по русскому языку. Теперь снова копил. Надо заплатить ещё столько же, чтобы точно сдать. Понимал уже почти всё, но письмо и грамматику почти не знал, старался учить, слушая внука, с которым говорил только по-русски. Слава Всевышнему, что и он выжил! В тот день, когда Хуршед в первый раз взял его с собой на пастбище, пришли те, кто пытался заставить его и сына водить караваны через афганскую границу. Теперь ни сына, ни невестки, ни жены. На себе экономил как мог: мясо из плова – внуку, ему – рис со вкусом мяса, пельмени из кастрюли – внуку, ему – бульон. А пока внук был в школе, Хуршед питался лепёшками, запивая водой из крана. Вода в Москве хорошая, но не такая, как дома в горах, нет той свежести и силы ледников. По выходным звали в гости земляки, но ходил редко и всегда с внуком. Долго не задерживался, уходил под разными предлогами – двор не домёл, сердце болит, внуку надо доделать математику. И вёл его из подвалов и однокомнатных квартир с десятком жильцов в парки, музеи, на детские площадки и катал на прогулочном кораблике по Москва-реке. А летом отправлял в подмосковный лагерь, а сам по вечерам и выходным работал на доставке… Посмотрел на затёрный кнопочный мобильный. Время! Домести не успеет. Бегом отнёс в подвал метлу, совок и лопату, переоделся в белую рубашку и чёрные брюки, старенькие коричневые ботинки протёр половой тряпкой. Как всегда, до школы не дошёл один квартал и присел на “их скамейку” в переулке. Ждал, когда прозвучит звонок. Фарход подбежал, размахивая рюкзаком, бросил на лавочку и уселся к деду на колени. – Сюрприз для тебя! –  почти прокричал, глядя прямо в глаза и схватив обеими руками за голову. – По русскому пять? – Да! Диктант! Мороженое, как обещал?! Хуршед кивнул, любуясь внуком. Как похож на бабушку! – Давай скорей. Клубничное с орехами! – Подожди. – Что? Ну вот, опять смотришь. Почему? – Ты в школе растёшь быстро. – А дома медленно, что ли? Ха-ха-ха! Биологичка сказала, всё быстрее растёт на солнце, а не в помещении.