Казалось бы, ничего серьезного не произошло. Если постоянно держаться вблизи крупных супермаркетов и кафе, можно вполне неплохо питаться. Но разве мог тогда Акайо представить, что бездомных может оказаться настолько много. Он, маленький ребенок, купающейся с самого рождения в золоте и платине, не воспитывался так, чтобы ему когда-то могла прийти в голову жалость о тех, кто не в состояние себя прокормить.

Кэтсуо. – Каждый занимает ту ячейку общества, на которую сам себя обрек. И практически каждый не пытается ее преодолеть.

Отец однажды сказал возможно правильные слова, но ведь помимо основной массы, есть те тридцать процентов бездомных, которых обрекли на это гнетущее существование не по собственной воле.

Постоянная перепалка из-за плесневелого куска хлеба, изводила разум ни в чем не повинное дитя, с которым так жестоко обошлись звезды.

Неделя за неделей, месяц за месяцем, и ничего нового. Попил из лужи, поел отходов и все по кругу. Теперь эта замкнутая цепочка была неразрывна и тесно с ними связана. Каждый новый день, смотря в глаза тем, кто довел до такого кошмара его последние дошкольные месяцы (и зачем Акайо забивал свои мысли столь бессмысленным желанием, разве могли его взять в школу? Детдом! Да, но разве туда хочет кто-то попасть, даже оказавшись в такой заднице), его выворачивало наизнанку от ненависти, но уходить от них он не собирался. Куда? Зачем? Жизнь кончилась, так зачем теперь все усложнять. После очередных трех месяцев скитания по подворотням и закоулкам улиц Японии, его приемная мать (Мэна, кажется ее звали), подхватила воспаление легких и после шести мучительных ночей, со слезами на глазах, покинула этот зловонный мир.

Приемный отец. – Теперь будет легче. Больше еды.

И как на это должен был отреагировать шестилетний ребенок!? Вопрос без ответа. Но точно знал, что от этого человека, чьего имени он не знал, нужно срочно делать ноги. Он является источником проблем: опоил жену, проиграв при этом все то, с чем можно было посмотреть в далекое будущее и прекрасно укоренить корни в любой ячейке предпринимательства, довел Мэну до гниения, которая несмотря ни на что, продолжала отдавать этому вечному нытику последние крохи себя (любовь! Самое кошмарное, что смогло придумать человечество), и кто его знает сколько до этого периода дерьма, он еще успел натворить бед.

На этой ноте закончилась очередная сырая ночь Акайо Окумура, и он плавно попытался уйти в сон, чтобы утром хорошенько обдумать эту свежую идею и понять, что ему теперь от этой жизни нужно.

Каланитисса. – Когда это уже закончится? Я больше не выдержу этой мути.

Король Каланитисса не мог найти себе места в подсознание близнеца японца.

Окумура ничего не ответил на его слова. Он так увлеченно наблюдал за несчастной судьбой брата, словно это был его самый любимый фильм, который давно уже был засмотрен до дыр, но все равно, при каждом новом повторе преподносил что-то новое.

Детское мышление – вещь хрупкая и не так вычислительна. На принятие решения понадобилось больше времени, чем он сам того ожидал. Вот уже третью ночь, лежа в коробке из-под холодильника, Акайо разглядывал убывающую луну и шептал себе под нос:

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). – Завтра. Я сделаю это завтра.

Каланитисса. – Твою-то мать. Ваше время еще более бесчеловечно. Он его что, съесть собирается!?

Окумура был полностью погружен в воспоминания брата и даже не пытался из них выйти.

Каланитисса. – Да очнись же ты наконец! Ты разве не видишь этого?

Акайо (тот, кто присвоил себе это имя). – Он смог дожить до встречи со мной, а значит его время еще не пришло. Не мешай мне!

Каланитисса (вне себя от ярости). – Чертов идиот! Но вот почему меня закинуло именно в твой сосуд. У твоего брата, чье имя ты посмел так нагло отобрать, куда больше мужества.

Акайо. – Ты хочешь это обсудить?

Каланитисса (ни разу не моргнув). – Да, вот только боюсь момент не подходящий. Я дождусь, пока смогу от тебя избавиться и вот тогда-то мы с тобой поговорим.

Но студент уже вновь был в забвение и не реагировал на возгласы своей самой темной части души.

Было примерно часа четыре утра. Может половина пятого. Точным было то, что рассвет еще не наступил.

Ребенок, завернувшись в лохмотья старого пледа, пытался отогнать от себя ночную прохладу. Его приемный отец, точнее человек, с которым он старался чувствовать себя в большей безопасности, нежели один, уже не видел свое внутреннее эго без постоянной дозы очередного глотка «допинга». Искать остатки спиртного на дне бутылок, было куда проще, чем драться за найденные объедки чьего-то завтрака или ужина. Задача проста – доказать, что это ты нашел сэндвич первым. За время скитания, голова спившегося бездомного перестала здраво мыслить. Процентность серой массы превышала все возможные нормы и в итоге, он в конец обезумел. Теперь ребенку приходилось добывать провиант для них обоих. Но сейчас Акайо спал, а старику жутко хотелось есть. Пытаясь справиться с навалившей на больную голову мыслей, он вдруг подумал, что прошло совсем не мало времени с тех пор, когда он ел хорошенький кусок свинины. Размышляя об этой нелегкой дилемме, он то и дело поглядывал на спящее дитя, смотря сквозь его тело, находясь в полном погружение собственного воображения.

Приемный отец. – А чем он не поросенок. Немного правда худощав, но вполне сгодится, за неимением лучшего. Молодое мяско можно обглодать и с костей.

Мысль пришла размазано, как и его очередное похмелье, но голодный желудок и обильно повалившие изо рта слюни, решили все вместо него. Добавив к крепкому сну Акайо, «глоток» хлороформа (украденного как-то не так давно в одной из местных аптек), он вытряхнул его из тряпичного кокона, оттер от грязи (не пожалев на процедуру последние остатки своей утренней дозы) и как в самых настоящих сатанинских ритуалах, положил крестом на мокрый асфальт.

Хорошенько все взвесив, безмозглый пьянчуга принялся за приготовление костра. Мусорный бак и ржавый лист металла, были самыми подходящими инструментами на этой кондитерской кухни.

Парень должен был давно уже проснуться. Костер до красна прогрел пластину и начал постепенно менять окрас бледной кожи Акайо на ярко-бордовый.

Каланитисса. – Акайо (обращаясь к своей половине души), он не проснется. Надо что-то делать!? Акайо!.. А черт с тобой… Парень, проснись. Ты должен проснутся. Очнись я тебе говорю!!!

Этот крик, пронесшийся по разуму всех троих, вывел студента из своего никому непонятного забвения. Но спящее тело ребенка лишь слегка содрогнулось (здесь и далее мнения расходятся – ведь это могли быть обычные судороги от обжигающей, кожу, боли). Голый юнец все еще крепко спал.

Каланитисса (вобрав в свои легкие максимальное количество воздуха). – Очнись же, я тебе говорю!!!

Послышался треск подкорки головного мозга и Акайо наконец открыл глаза.

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). – Что ты делаешь?

Он окинул испуганным взглядом своего ничтожного опекуна, занесшего над его животом сверкающий осколок разбитой бутылки.

Приемный отец. – Прости, но я должен успеть тебя выпотрошить, пока твое дерьмо не зажарилось до хрустящей корочки, вместе с этой аппетитной шкуркой.

Голод полностью завладел безумцем и разум перестал присылать в мозг данные о самоконтроле. Его сейчас с легкостью можно было сопоставить с одним из «Ходячих мертвецов» – сходства были колоссальные.

Акайо. – Отпусти, отпусти…

Приемный отец. – Не смей подымать шум, не то я тебе сейчас рот в размерах увеличу. Это еда моя и только моя. Я не собираюсь тобой ни с кем делиться.

Край бутылки оказался поднесенным к излучине губ Акайо и до него донесся запах кислого пива. Ему очень сильно хотелось сходить в туалет и от возникшего страха, нужду пришлось справить, не отходя от кассы. От полившегося ручья тут же раздалось чуть слышное шипение.

Пластина нагревалась!

Акайо (рыдая из последних сил). – Мне больно! Здесь горячо. Отпусти меня.

Здоровяку стоило подумать заранее, до того, как юнец, ерзая на листе металла, словно червь на сковородке, сумеет выскользнуть из узлов. Еще так мало понимающее дитя, совсем не знало, что именно пыталось сотворить это страшное животное. Акайо, своим маленьким головным мозгом лишь смог сообразить, что старик пытается его убить и первым делом, дал от него деру.

Приемный отец (подняв слишком много шума). – А ну стой! Я все равно зажарю тебя! Твой кусок свинины не стоит того, чтобы так за него бороться. Тебя выбросили словно мусор. Я кому сказал вернись! Ты должен слушаться своего отца!

Но маленький голожопый ребенок, шлепал босыми ногами по сырому асфальту и ритмично побалтывая своим съежившемся стручком, медленно уносился прочь, задрав ему в ответ средний палец на правой, обожжённой руке.

Приемный отец. – Как только поймаю, отрублю их тебе все до единого и затолкаю в рот вместо гарнира.

К сожалению (или вернее к радости для молодого запуганного до смерти ребенка), обезумевший старик, в погоне за счастьем, оступился на брошенную рядом с урной бутылку дорого вина и потеряв равновесие, разбил себе голову о торчащий из стены металлический прут. Нижняя челюсть, издав хруст раздавленной пачки с чипсами, была полностью оторвана и забрызгала своей кровью все в радиусе метра.

Боявшийся за свою жизнь Акайо на секунду обернулся, чтобы узнать, как близко за ним погоня и почувствовав фору, исчез за углом здания. Все действие заняло не больше пятнадцати секунд. Парень даже не увидел той огромной лужи крови, растекшейся вокруг трепыхавшегося в конвульсии трупа. Он был рад, что у него появилась возможность оторваться от преследования и даже не думал о том, что его временный отчим уже больше никогда не подымится с этого аула.

Он умер быстрее, чем заслуживал. По всюду были разбросаны гнилые зубы старика, а язык свисал практически до самых плеч. Из рваных волокон ткани струились остатки проспиртованной крови и душа ничтожно прожитого жизнь сосуда, старалась как можно быстрее покинуть это вызывающее неприязнь пристанище.

Спустя час, Акайо уже твердо знал, что ему удалось укрыться, но теперь его тревожило совсем другое – он был один в огромном мире, голый, грязный и голодный. Мелкие ожоги он пока не замечал, но совсем скоро они скажут о себе знать. Ему было всего шесть, а ведь это еще то время, когда о тебе обязаны заботиться другие, даруя любовное тепло и защиту.

Одиночество! Вот что стало его верным другом. Скитаясь первое время рядом с окраиной леса, Акайо питался выкопанными из земли червями и даже старался не думать о том, что ему следует отыскать одежду. Ночью он спал, укутавшись в солому, которая стала ему мягче домашней перины. Днем охотился на насекомых и собирал капли росы. Он настолько одичал за прожитые в такой резервации годы (а их так прошло около трех), что совсем не поверил своим глазам, когда на его пути показалась группа подобных ему. Люди! Здесь! В мире одиночества и покоя! Сложно даже представить, как должен вести себя мозг в подобной ситуации. Но мозг Акайо, насмотревшись за жизнью насекомых, решил притвориться мертвым и при первом же контакте, рухнул в высокую траву «без чувств».

Каланитисса (восторженно). – Ты видел, он услышал меня? Мы можем управлять его телом!

Акайо (тот, кто присвоил себе это имя). – Ты бредишь. Это совпадение и не больше.

Каланитисса (указывая на неожиданно проявившиеся покраснения). – Тогда что ты скажешь про свои ожоги?

Акайо (сходу). – Ментальная связь близнецов.

Каланитисса. – На любой вопрос, у тебя всегда есть ответ. Да что ты из себя все умного строишь. Ты мертв! Пойми это наконец. Это все игра. Игра нашего общего «Страшного суда», подаренная нам Ниррити… Увижу, разорву!.. Ты вместо своих кинопрокатов, должен беспокоиться о том, как нам от сюда сбежать, желательно живыми. Отправиться во Мрак я еще пока не готов. Здесь должна быть дорога в Чистилище.

Акайо. – Для чего ты туда так рвешься?

Каланитисса. – Для дальнейшей жизни в аду. Хотя я бы рассмотрел вариант выйти на Поверхность.

Акайо. – Ты уже пробовал, не надоело экспериментировать?

Каланитисса. – Я хочу опробовать другой способ. Здесь нас без конца будут пытаться извести, уничтожить. Отбить желание самой жизни. Поводырь, вот кто нам сейчас необходим. Понять бы кого она нам назначила?

Акайо. – Ты как знаешь, но мне и здесь хорошо. Тут спокойно и не надо ни за что беспокоиться.

Каланитисса (не сдержав эмоции). – Это все обман!

Акайо. – Пусть так. Зато здесь меня еще ни разу не пытались убить.

Каланитисса. – Зато с ума тебя свести, я вижу, удается им так просто.

Акайо. – Не мешай мне больше.

Каланитисса. – Аналогичное желание.

Акайо. – Делай что хочешь, но меня в это не впутывай.

Каланитисса. – Ты уже замешан в этом. Так или иначе.

Акайо. – Пусть будет так.

Акайо не так давно исполнилось девять, но он давно потерял ход времени и не знал, какой сейчас день и год. Парень стал хорошо разбираться в жизненных идеях и намного обдуманнее принимать то, или иное решение. Одиночество заставило развиться быстрее своих сверстников и на решительные действия не требовалось более пятнадцати секунд.

Появившаяся на горизонте группа из пяти человек, выбрала это место не случайно. Они все были аскетами и отказавшись от крова и мягкой кровати, пришли сюда воплощать свои идеи в жизнь. Вот уже как одиннадцать лет они исправно верят в умерщвление собственной плоти и не нарушают собственные винаи. Воображению Акайо они представились словно огородное пугало. Одежда, которая когда-то очень давно была им в пору, теперь весела на них, как старый картофельный мешок и была такой же пыльной и рваной. Они заметили обнаженного юнца (который лишь зимой заворачивался в украденную шкурку) и сперва решили, что им просто померещилось. Что здесь мог делать одинокий ребенок? Да еще и голый! Но когда они подошли к его «мертвому» телу (замечу, делал он это мастерски, Ди Каприо мог бы ему позавидовать), поняли, что наткнулись на очень ценный клад и не задумываясь привели его бездвижное тело к жизни. Малец долго сопротивлялся, пытаясь сохранить бесполезность для жаждущих, но не дышать больше двух минут не мог и по истечению данного времени, сдался.

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). – Кто вы такие? Что вам от меня нужно? (слова сыпались из его уст, как из пулемета)

Аскет (присев рядом с парнем на корточки). – Не бойся нас. Мы не причиним тебе вреда. Ты здесь что, один?

Акайо (здесь получилось не совсем правдоподобно, глаза были опущены в низ, правая нога взъерошивала землю). – Нет. Мои родители охотятся на лисиц.

Аскет. – Это место давно уже не обитаемо не людьми, не животными. Тем более лисицами! Их никто не видел в здешних краях.

Акайо. – Может вы просто давно здесь не были.

Аскет. – Так оно и есть. Но ты точно здесь один. Вот только вопрос почему? Нас пугает это. Ведь ты еще совсем ребенок!

Акайо. – Жизнь – сложная штука, даже для детей. У каждого на то свои причины. Кто вы такие? Вид у вас, признаться, подозрительный.

Аскет. – Мы группа аскетов-кочевников. Ты знаешь кто такие аскеты?

Акайо. – Монахи!

Аскет (улыбнувшись). – Да, можно и так сказать. Жизнь нас заставила пересмотреть материальные ценности, поэтому мы возложили на себя столько много непосильных обычному человеку трудов.

Акайо. – И что же вам это дало? Вы выглядите не лучше меня.

Аскет. – Свободу!

Акайо. – Я тоже свободен и без этих ваших каких-то там аскетов.

Аскет. – Ты слишком молод, чтобы все это понять, но очень мужественен и храбр, раз смог один выжить в этом богом забытом месте. Пойдем с нами. Мы научим тебя правильно распределять все то, что ты и так пытаешься делать в одиночку.

Акайо (настороженно). – А почему за всех говоришь только ты?