Это вполне легально – на Виргинских островах нет НДС, нет налога на прибыль и доходы физических лиц, очень низкая плата за создание компании и ее поддержку, а регистрация занимает один день. Там есть ежегодная пошлина, которая тоже настолько низкая, что даже в расходы ее ставить стыдно. Конечно, в России пришлось уплатить изрядную часть налогов и зарегистрировать постоянное представительство, но это все равно вышло дешевле и менее трудоемко, чем открывать российское юридическое лицо.

С момента открытия своей компании Жанна не совершила ни одной сделки в России. Все ее клиенты оказались зарубежными ценителями искусства, и так получилось, что она стала ориентироваться на европейский и американский рынки. В первый же год она сделала два десятка продаж, которые принесли ей десять тысяч долларов чистого дохода! Я был поражен и очень рад за нее. Жанна буквально влилась в работу, это стало для нее большим, чем просто способ добывания денег.

Она стала часто летать в командировки – Лондон, Париж, Нью‑Йорк, Люксембург. Бывала там не больше двух‑трех дней и возвращалась счастливая, с новыми планами и идеями. За два года она обросла постоянными клиентами, которые приносили ей хороший, стабильный доход.

В прошлом году она открыла две галереи в Европе – в Париже и Лондоне. Французскую галерею она назвала своим именем – Bunina Art Gallery, а британскую именем совладелицы и делового партнера – Полины Морозовой – Morozova Art Gallery.

Открытие галереи в Париже стоило нам двух месяцев разлуки.

И понимания, что я без Жанны не могу, а она без меня может.

Я долго пытался исправить ситуацию, как‑то повлиять на жену, но безуспешно. Осознав, что я больше не являюсь для нее человеком, без которого она не может, Жанна стала отдаляться. Она не стремилась домой, перестала сама мне звонить и писать, отвечая только на мои звонки и сообщения. Она все чаще уезжала в командировки, и все чаще в Париж, и меня с собой не звала. А когда все только начиналось, у нас доходило до скандалов – она требовала, чтобы я был рядом, а я не всегда мог взять отпуск. Но о разводе речи не шло. Как и о ребенке.

Началом конца стал тот день, когда я понял, что с Жанной что‑то не так.

Она стала рассеянной, это сразу бросилось в глаза, но масштабов я не осознавал долгое время.

Она никогда не забывала ключи, зонт, сумку и прочие важные мелочи. У нее никогда не было «синдрома несобранности», когда не знаешь, куда положил кошелек и где взять носки. У нее все всегда было строго разложено по полочкам, даже мои вещи. Жанна всегда точно знала, что дома лежит в холодильнике, а что нужно докупить для ужина. Она не пропускала важных событий в нашей жизни – дней рождений, годовщины знакомства, годовщины нашей свадьбы. За ней такого не водилось отродясь.

И вот в апреле Жанна забыла, что у нас десять лет со дня свадьбы. Я подготовил для нее шикарный подарок – платиновое кольцо и сережки в тон, выполненные из тонкого металла с изящным кружевом и россыпью бриллиантов. Я долго ждал вечера, чтобы отпраздновать это событие, заказал столик в ресторане, пригласил ее на семь вечера. Она пришла, опоздав на час, не отвечая на мои сообщения. Просто села напротив меня и раскрыла меню. Я подумал, что это игра, и подыграл ей. А когда в конце вечера вручил ей подарок, она разрыдалась. Сказала, что забыла, что вылетело из головы, что много работы. Долго извинялась.

А утром на следующий день она сказала мне, что нам нужно подумать о том, как мы будем праздновать нашу годовщину. Я смутился, ответил, что это вовсе не обязательно и всякое случается. И Жанна очень удивилась, сказав, что не ожидала от меня такой реакции и не понимает, почему для меня этот день не является событием, достойным празднования. Я долго не мог понять, что она забыла про вчерашний вечер, а когда понял, похолодел. Я все ей рассказал, и Жанна снова заплакала. Она сверилась с календарем, долго рассматривала подаренный мной ювелирный набор и не переставала плакать.

И призналась, что у нее проблемы не только с памятью.

Она начала путаться в рассуждениях, у нее стало сложно с логикой. Она видит кошмары, которые кажутся ей такими явными, что она еще полдня после пробуждения боится. У нее вылетает информация о сделках и договоренностях, и записи не помогают: она как будто видит их впервые и не может понять, что ей нужно сделать.

– Я пишу: «Встреча с Дешерье, в двенадцать», но когда наступает время встречи, я читаю запись и не понимаю, кто такой Дешерье, где встреча и по какому поводу! А если пишу очень подробно, то все равно не могу вспомнить – зачем я должна встретиться и что должна сделать! Как будто эти записи делал кто‑то для себя, а достались они мне! – рассказывала Жанна.

И ситуация ухудшалась с каждым месяцем. Легкую рассеянность Жанны я заметил еще в начале года, но списывал на занятость, стресс и прочее. Но когда она стала забывать надеть пальто и сапоги, выходя из дома в одном платье, и потом возвращалась в слезах, я всерьез обеспокоился. Это ведь ненормально?

Мы обратились к врачу. Несколько недель Жанна проходила обследование. Я ходил на каждую беседу с лечащим врачом‑психиатром. Он успокаивал нас, говорил, что страшные вещи в психиатрии начинаются не так и текут не так остро, скорее всего, у Жанны просто невроз или что‑то вроде этого. Но и меня, и Жанну беспокоили все более яркие проявления ее болезни: она просыпалась ночью от кошмаров, и не всегда мне удавалось ее быстро успокоить. Она бредила во сне и еще очень долго после пробуждения тряслась у меня в объятиях, бормоча что‑то бессвязное. Она стала все чаще спотыкаться в речи, путала события и даты, не могла сконцентрироваться и постоянно плакала.

Если взять отдельный день, то ее проблемы не были такими уж явными и обременяющими. Ну забыла кое‑что, ну перепутала. Ну стала заикаться, теряя мысль по дороге и переключаясь на другую… С кем не бывает? Но есть страшная вещь: время. Оно склеивает мелкие лоскуты в целостное полотно, игнорировать которое можно только до поры до времени. Не заметить его не получится – оно уже укутало тебя со всех сторон, да так плотно, что не видно света. Регулярно повторяющиеся вещи, сами по себе ничего не значащие, создают страшную картину в целом. С течением времени стало ясно: это невыносимо. У нас не было секса, мы не говорили про ребенка, не строили планов. Полина Морозова вплотную занялась галерей в Париже, поддерживая подругу, но все понимали – Жанне нужно снова в строй, иначе бизнес придется продавать Полине, ведь она не может вечно управлять обеими галереями, получая доход только в своей части.

Я как будто погрузился в сюрреалистический сон, где моя светлая, нежная жена стала испуганным зверьком, которого заперли в собственном теле и не дают ни еды, ни воды. У нее совершенно пропали аппетит, интерес к жизни и к домашним делам. Она лежала в постели, плакала и боялась. Изредка у нее случались хорошие дни, когда она включала компьютер и работала, но это была уже не та Жанна. В ней не было радости и азарта, с которыми она раньше занималась своим делом. Полина держала оборону и работала за двоих. Я разговаривал с ней и видел, что она действительно бескорыстно помогает, но и ее силы на исходе, бесконечно перемещаться между тремя городами – Москва – Лондон – Париж – она не сможет.

Тучи сгущались, Жанну все сильнее утягивало в водоворот болезни, я как мог старался держать ее на плаву. Говорил ей ласковые вещи, устранял последствия ее рассеянности и забывчивости, прикрывал перед родными и старался окружить заботой и любовью сильнее, чем когда‑либо. Но меня все меньше тянуло домой. Я боялся застать там Жанну окончательно обезумевшей. И все же я наделся на лучшее, верил, что это какая‑то временная беда, которую мы вылечим и переживем.

Но все рухнуло в тот момент, когда Жанне поставили окончательный диагноз. Для меня он оказался фатальным: schizophrenia.

* * *

Денис Альбертович Елизаров и вправду выглядел устрашающе. На вид ему было под пятьдесят лет, огромное тело – взглядом не объять, голова совсем лысая, если не считать несколько зализанных набок волосин. Лоб покрыт испариной, крупными каплями. За версту разит алкоголем. Дверь он нам открыл в домашних штанах с вытянутыми коленями и в футболке с желтыми разводами.

– Денис Альбертович? – спросил Рождественский. – Меня зовут Сергей Юрьевич Рождественский, а это мой помощник Виктор Черемушкин, он вам звонил и назначил эту встречу.

– Здравствуйте, – устало ответил Елизаров и протянул пухлую влажную ладонь поочередно каждому. – Входите. Прошу прощения за беспорядок и за то, что не согласился встретиться где‑либо еще, как видите, я не в состоянии выходить в люди.

– Ничего страшного, благодарю, что согласились с нами побеседовать.

– Ну чего вы стоите, входите же.

Мы вошли вслед за хромающим хозяином. Денис Альбертович велел не снимать обувь и пройти прямо в ботинках на кухню. Квартира была в удручающем состоянии. На первом этаже всегда отдает сыростью и запахами из подъезда. Везет, если в доме нет мусоропровода, тогда помойкой не пахнет. Но этот дом был десятиэтажным и помойкой воняло. А еще воняло застарелым потом, нестираными вещами и чем‑то кислым, рвотой, что ли?.. Всюду горел свет, шторы были задернуты.

Это была однокомнатная квартира, захламленная донельзя. Каждый сантиметр на стенах использовался – картины, какие‑то африканские маски, кронштейны, на которые крепилась техника или полочки под вещи, были еще и мягкие полки, которые свисали с потолка, набитые тюбиками и пакетиками, игрушками и свернутыми в трубочку книгами в мягких обложках. Под потолком змеей на всю площадь коридора и комнаты тянулась полка, на которой стройным рядом стояли книги, покрытые пылью. Пол был устлан коврами внахлест, и песком поскрипывало при каждом шаге. Кухня, куда провел нас хозяин квартиры, поражала своими габаритами – огромная! Метров двадцать, не меньше. Здесь стоял огромный стол, вдоль стены – холодильник, кухонная стенка и плита. Вторая зона в кухне была спальной – большой диван. Судя по всему, именно в этом пространстве Елизаров и обитал – вокруг дивана валялись пустые бутылки из‑под водки, коробки из‑под жареной курицы и гамбургеров, кучи смятых салфеток и доверху набитая пепельница размером с приличный тазик. В этом помещении пахло бомжами – запахом немытого тела, мокрыми бычками и кислятиной.

– Я уже извинился за беспорядок, – сказал Елизаров, проследив за моим взглядом.

– Мы можем вам помочь с уборкой, – предложил я. – У вас, наверное, нет сил убрать все это? Мешок найдется?

– Зачем? Мне все равно.

– Я хочу вам помочь. Мне не сложно.

Честно говоря, я с трудом представлял себе, как возьму в руки все эти объедки, но помочь следовало. Этот человек потерял всю свою семью. А мы – защитники человека, который, возможно, виновен в их гибели. Елизаров в принципе мог с нами не разговаривать, но он согласился. Чем‑то нужно отплатить. Мы договорились с Рождественским, что я проявлю максимум заботы, чтобы не тратиться на умасливание. Обычно родственники жертв требуют денег с адвокатов за разговоры, но это дело и так было pro bono, на расходы не было совсем.

Хотя Рождественский не разорился бы от тысячи рублей! Но у него какая‑то странная система расчета доходов и расходов, он ведет идеальную бухгалтерию, и если в деле нет денег на какие‑то расходы, то он никогда не возьмет деньги из доходов по другим делам. Может, оно и правильно. Хотя я так не считаю. Но у меня и нет столько недвижимости и денег, видимо, Рождественский все же прав, раз ему удалось столько заработать и скопить. Надо будет поспрашивать его про управление своими финансами…

Ну да черт с ним. Уборка действительно поможет сильнее. Если вы впали в депрессию или вам кажется, что все вокруг рушится, – уберитесь, выбросьте старые вещи, которые видите впервые или давно ими не пользовались. Это помогает, по себе знаю.

Елизаров нехотя выдал мне огромный мусорный мешок и разрешил выбросить все, что мне захочется, только из этого помещения, не из комнаты. Там трогать ничего нельзя. Я собрал сначала весь мусор – пустые коробки и бутылки (сплошь из‑под водки), тонну салфеток. Пока Елизаров с помощью Сергея Юрьевича готовил кофе, он умудрился накидать вокруг себя еще три кучки мокрых от пота салфеток, которые также отправились в пакет. Я довольно быстро все собрал и вынес мешок на помойку. К моему возвращению в кухне уже были раздвинуты шторы, и на подоконнике обнаружился стройный ряд бутылок, в которые доверху были натыканы бычки и присохшие салфетки. Наполнился еще один мешок.

Я изрядно умаялся выскребать из‑под дивана комочки салфеток и бычки, куски подсохших куриных ножек и подгнивающие салатные листья из неаккуратно съеденных гамбургеров. Но когда я закончил (третий мешок также доверху был наполнен и отправлен на помойку), в кухне стало свободно и светло. И дышалось легче. Тут, конечно, сделать бы влажную уборку и даже можно жить. Ремонт был сделан, судя по чистым обоям, совсем недавно, а под ковром обнаружился вполне приличный паркет.

– В такую жару стоит убрать ковры, – посоветовал я. – Из‑за них вам жарче и кажется, что пыльно. Хотя не кажется, тут действительно пыльно.

– Спасибо вам за заботу, – ответил Елизаров и благодарно улыбнулся. – Возможно, я вдохновлюсь, протру полы и выброшу ковры… Это моя жена любила ковры, а мне всегда больше нравились голые полы. Вы о чем поговорить хотели?

– Я ознакомился с материалами уголовного дела, – сказал Рождественский, – и обнаружил странную вещь. Вы рассказали о своей семье, а потом сослались на пятьдесят первую статью Конституции, которая позволяет вам не свидетельствовать против себя и своих близких, и отказались отвечать на вопросы следствия.

– Все так, – согласился Елизаров и сделал глоток кофе.

– Прежде чем мы приступим к нашим вопросам, я хотел бы выразить вам наши соболезнования.

– Спасибо.

– Также я хотел бы сказать вам, что все мои вопросы будут заданы для того, чтобы прояснить ситуацию, и я не скрываю, что работаю в интересах Роберта Смирнова, подозреваемого в убийстве вашей жены и ваших детей. Вы согласны поговорить со мной?

– Да.

– Благодарю вас, я буду использовать диктофон только для того, чтобы не упустить ваших слов. В материалы дела это не пойдет. Приступим?

– Да.

– Какие отношения у вас были с женой?

Елизаров прикрыл глаза и проговорил:

– Мне сложно отвечать на вопросы о моей семье. Я не думал, что это будет сложно. Если позволите, я с закрытыми глазами просто расскажу вам все, что считаю нужным, а вы спросите потом, если я что‑то упустил. Хорошо?

– Да, если вам так проще, давайте.

Конечно, Елизаров рассказал все то, что он считал важным. Для нас это было не столь важно, но позволило немного понять эту семью. Да, порой семьи выглядят более счастливыми, чем есть на самом деле. А иногда бывает и по‑другому.

* * *

Свобода – девиз семейного счастья Елизаровых. Сам Денис Альбертович воспитывался в ортодоксальной патриархальной семье, где отец был главой всему. Инженер на атомной станции, он требовал уставной дисциплины от всех домочадцев. Под полным тоталитарным контролем воспитывались двое детей – Денис, старший, и его сестра Лариса, уехавшая в Израиль, едва ей исполнилось восемнадцать лет.

С самого детства у Дениса был нарушен обмен веществ, и он всегда был толще всех своих сверстников. Это заложило глубокий комплекс у парнишки, поэтому в институте он был одинок и обделен женским вниманием. Дома он был окружен заботой и лаской матери и строгим контролем отца за успеваемостью. Именно поэтому Денис Елизаров с отличием закончил тот же инженерный факультет, что и его отец, и устроился на ту же атомную станцию, в подмастерье к отцу. Поскольку личная жизнь у молодого Елизарова отсутствовала полностью, он с головой погрузился в работу, чем радовал родителя.

Когда отец умер, лучшей кандидатуры на его должность, чем его сын, руководство станции не нашло, и Денис Альбертович стал главным инженером атомной станции в двадцать пять лет.

И сразу же женился. Елизавета, невеста Дениса, карьеристкой вовсе не была. Она эпатировала весь офис станции своими фиолетовыми волосами, откровенными нарядами и длинными ногтями. Иногда она устраивала иностранные дни и общалась с коллегами только на английском или французском языках, и только Денис ее понимал, поскольку по требованию отца выучил и английский, и французский, и немецкий языки. Собственно, это помогло ему не только в работе, но и в личной жизни. Лизу никто не понимал, а Дениса она притягивала. Своей свободой, своим желанием быть не такой, как все. Она любила жизнь и эпатировала публику, чтобы никто не сомневался, что у нее не все дома. Денис был без ума от нее. Лиза обратила на него внимание, когда он переехал в кабинет отца, и практически сразу у них случилось все – и первое свидание, и первый секс (на самом деле первый в жизни Дениса!), и беременность. Было принято решение рожать ребенка в своей квартире в браке. Ипотека, регистрация брака, роды…

С момента, когда Денис стал женатым человеком, его карьера пошла резко вверх. Он стал зарабатывать больше, дома его ждали полная свобода и независимость от стереотипов. Лизу устраивало не только объемное тело мужа, но и его стремление стать не таким, как все. Они вместе делали татуировки, экспериментировали в постели, покупали разные вещи, путешествовали в экзотические страны. Мама Дениса, став вдовой, ушла в монастырь, переписав свое имущество на сына, и попросила ее больше не беспокоить. Денис смирился. Да, поначалу он очень хотел, чтобы у его ребенка была бабушка, но родители Лизы окружили молодого человечка такой заботой и любовью, что в новоиспеченной монашке никто не нуждался. А она не нуждалась ни в ком. Денис не знает, жива ли мать, он не навещал ее уже много лет.

Потом случился второй ребенок и новый виток карьеры и свободы – чета Елизаровых путешествовала вдвоем, оставив детей на попечение пенсионеров‑родителей Лизы, которые вовсе не были против. Свобода окрыляла, вдохновляла и раскрепощала. Их квартира стала тесной, захламленной, в ней появилось много всяких вещей, которые были совсем не нужны, но раз привезены и поставлены на место, значит, должны стоять там.

Домохозяйкой Лиза была никудышной. Уюта и тепла в их доме не было, еда была из ресторана или фастфуд, даже детям. Начались проблемы с желудками, пищеварением, лишний вес. Лиза, и без того крупная, начала стремительно округляться. Денис заплыл жиром до того, что ему стало тяжело носить свое тело. Нужно было что‑то менять, но ведь свобода позволяет все, даже быть толстым и неповоротливым.

Денис предложил жене пересмотреть их девиз по жизни и взять себя в руки. Грустно осмотрев свое жилище и свои тела, они отправились к семейному диетологу и сели на диету. Но не выдержали и двух месяцев, хотя результаты шокировали даже врача – они стремительно теряли вес даже после того, как ушла вода. У них был потрясающий метаболизм, о котором мечтают все люди с лишним весом. Но чета Елизаровых успокоила себя тем, что они любят друг друга и такими, и снова стали есть бессистемно и не считая калорий. Вес, болячки, хандра – вернулись.

– И в один момент мне все надоело, – признал Денис. – Вот просто все. Мне надоело быть толстым. Надоело смотреть, как мои дети жрут еду словно свиньи. Надоело жить в грязи. Надоело чувствовать себя плохо. Хотелось другой свободы – от грязи, лишнего веса, вседозволенности. Захотелось просто жить обычной жизнью.