– Мам, я хочу порисовать.
– Порисовать? – удивленно вскинула взгляд на своего четырехлетнего сынишку Лаура Пике, оторвавшись от письма своей кузине в Цюрих, – но, Эдгар, ты же никогда об этом не просил. У нас в доме даже красок нет!
– Я не хочу красками. Я хочу чернилами.
– Чернилами? Ну хорошо, сейчас я допишу письмо, уступлю тебе место и будешь рисовать.
– Я сейчас хочу! – закапризничал мальчик.
– Но, Эдгар…!
– Сейчас, сейчас, хочу, хочу…, – не унимался ребенок.
– Ну, хорошо, садись за стол. Может тебе подушку подложить?
– Подложи.
– Вот подушка, вот бумага, вот перо, вот чернила… Что ты собираешься рисовать?
– Лошадку.
– Ну рисуй, рисуй. Как закончишь, покажи, что получилось.
Когда мать вышла из комнаты, мальчик обмакнул перо в чернильницу и начал ровным, совсем не детским почерком выводить буквы на чистом листе бумаги. Он писал около четверти часа, затем спустился со стула, взял трость, отвернул от нее набалдашник и вернулся к столу. Здесь он нагрел сургучницу в пламени свечи, накапал сургуч на свернутый пакет и приложил набалдашник. На сургуче появился оттиск печати с изображением змеи, кусающей себя за хвост и глаза посередине.
На обратной стороне мальчик вывел адрес и спрятал письмо за пазуху. После этого он взял чистый лист бумаги, нацарапал на нем нечто среднее между зайцем и лошадью и побежал к матери.
– Вот, смотри, – с гордостью предъявил он свое творение.
– Ух ты, какая красивая собачка, – изобразила восхищение мать.
– Это лошадка, – изобразил обиду сын.
– Ой, прости! Конечно, лошадка! Я сразу просто не разглядела. А теперь позволь мне закончить письмо тете Элизе?
Эдгар кивнул. Он вошел в комнату вслед за матерью, уселся на полу и принялся сворачивать, разворачивать свой рисунок, не упуская мать из виду. Когда она запечатала письмо и надписала адрес, малыш вскочил, подбежал к столу и заглядывая в глаза матери спросил:
– Мам, можно я отдам Пьеру?
– Ты, мой помощник, – улыбнулась мать, – ну, хорошо, отдай.
Мальчик схватил письмо и побежал искать слугу Пьера, который обычно в это время облагораживал маленький участок около дома. Застав слугу за подстрижкой кустарника, Эдгар протянул ему два письма.
– Вот, отнеси на почту, – строго сказал он.
– Хорошо, маленький господин, – улыбнулся Пьер.
– Не называй меня «маленький господин».
– А как же мне вас называть?
– Просто, «господин».
– Хорошо, господин.
Эдгар побежал в дом и с порога заявил матери:
– Мам, я хочу научиться писать.
– Писать? Но тебе еще рано! Да и зачем тебе это?
– Я тоже буду писать письма тете Элизе.
– Ну, не знаю…. Сначала нужно научиться читать.
– Я хочу научиться читать.
– Ну, хорошо. Я поговорю в воскресенье с дядей Францем. Он найдет тебе гувернера.
– Нет, поговори сегодня.
– Какой же ты упрямый Эдгар! Ладно, вечером сходим к дяде Францу.
***
Через день престольный магистр масонской ложи «Дружба» в Женеве Клаус Кант получил письмо следующего содержания.
«Вам надлежит направить по адресу, указанному на конверте, посвященного мастера возрастом 25-30 лет, способного выполнять любые поручения. Он должен устроиться гувернером к мальчику по имени Эдгар Пике. При встрече он должен обменяться с мальчиком тайным знаком мастеров и в дальнейшем беспрекословно служить ему».
Никакой подписи не было. Что за бред? Магистр свернул конверт, соединив половинки надломленной печати и побледнел. Он вспомнил, как на посвящении говорили о такой печати. Но речь шла о какой-то древней традиции, почти, легенде. Вроде бы, эта печать принадлежит Неведомым Высшим. И он удостоился чести получить приказание лично от них? В это невозможно поверить! Но поверить придется. Вот письмо, а в нем приказ и его надлежит исполнить. Только как?
Нужно ли собирать мастеров, зачитывать им приказ и предлагать им добровольный выбор? По возрасту все мастера, кроме него самого, подходили под заданные критерии. Но в письме нет точных указаний, может ли он разглашать его содержание.
Магистр еще раз перечитал письмо и решил сам, никого не посвящая в детали, выбрать кандидата. Выбор пал на мастера, исполняющего в обрядах роль «Оратора». Для ложи это будет не самая большая потеря. Оратором он только назывался. На самом деле, его роль сводилась к зачитыванию документов, которые готовились другими мастерами. В ложе его недолюбливали, но он был слегка глуповат, чтобы это замечать, и слегка заносчив, чтобы на это обижаться.
***
– Эдгар, подойди, познакомься со своим учителем, – мать в своем репертуаре: опять кричит на весь дом. Надо бы поскорее остаться сиротой. Но это подождет. Сейчас важнее непрерывно получать актуальную информацию и восстанавливать прежние связи.
Эдгар подошел к матери и взглянул на стоящего рядом с ней долговязого малого, который с высоты своего роста с нескрываемым презрением взирал на своего будущего подопечного.
– Это господин Клейн. Он будет учить тебя читать и писать. Поздоровайся с господином Клейном, – оттараторила мать на одном дыхании.
– Здравствуйте, господин Клейн, – Эдгар изобразил самую радушную из своих улыбок.
– Здравствуйте, Эдгар, – важно кивнул гувернер.
После этой неизбежной церемонии мать показала комнату для занятий и удалилась. Едва за ней закрылась дверь, Эдгар показал гувернеру знак мастеров-масонов. Клейн с удивленным видом выстроил на руках ответный знак. Хотя он был предупрежден престольным магистром, но тайный знак посвященных, изображенный руками ребенка – это уже перебор.
– Как вы уже поняли, меня не нужно учить. Вы мне нужны не за этим. Вы будете моими руками и ногами. Вы будете исполнять все мои поручения, какими бы странными они вам не казались, – в устах малолетнего ребенка эта речь прозвучала невообразимо неестественно.
– Но простите, э… Эдгар…
– Когда мы одни, зовите меня «мессир». Привыкайте.
– Боюсь, я вынужден отказаться.
– Вот как? А что, в вашей ложе не слышали о дисциплине? Разве ваш магистр не предупредил, что вы должны исполнять все мои приказания?
– Предупредил, но… я не думал, что вы столь юны.
– А что это меняет? Вы можете представлять меня глубоким стариком, если вам так будет легче.
– Простите, но я не могу остаться.
– Хорошо. Надеюсь, вы осознаете все последствия вашего отказа. И, хоть вы мне ничем не обязаны, вы ведь не откажетесь передать письмо своему магистру?
– Да, конечно, передам.
Эдгар сел за стол, написал что-то на бумаге, свернул ее конвертом, проделал манипуляции с тростью и печатью и, наконец, вручил письмо неудавшемуся гувернеру, сопровождая это действо самой обворожительной улыбкой.
Из комнаты для занятий они вышли вместе.
– Так скоро? – удивилась мать.
– Простите, госпожа Пике, но я не смогу учить вашего сына.
– Но почему?!
– Я не хотел бы вдаваться в причины, прошу меня простить еще раз, – с этими словами Клейн приподнял шляпу, слегка поклонился и покинул дом.
– Что случилось, Эдгар? – строго спросила мать.
– Это плохой дядя.
Между тем, «плохой дядя» быстрым шагом удалялся от странного дома, в котором кто-то, возможно, сам дьявол, притворяется маленьким мальчиком. Нет, в этом он участвовать не будет. Лучше уйти из ложи и сосредоточиться на работе почтмейстера. Пусть там скучно, зато никто не пытается втягивать тебя в сомнительные дела.
Клейн добрался до дома магистра очень быстро. Так ему показалось. Магистр не ожидал в ближайшие дни увидеть своего мастера, которому поручена столь почетная и, в то же время, ответственная миссия.
– Что случилось? – задал он вопрос, стараясь скрыть волнение.
– Этот мальчик – дьявол. Я не буду у него на побегушках.
– Он вас отпустил?
– Да. Он передал для вас вот это письмо.
Магистр взял конверт, надломил печать, развернул письмо и принялся читать. Закончив, он поднял глаза на Клейна:
– Завтра на 10 вечера назначаю общее собрание ложи. Вас я предупредил, передайте своему звену.
Назавтра Клейн шел на собрание с неохотой. Вся романтика тайной организации, чувство причастности к чему-то необычному исчезли. Как-то вдруг его тайная, полная загадочных ритуалов, жизнь превратилась в унылые обязанности.
Когда он появился в ложе, все уже были на местах.
– Стань перед алтарем, – торжественным голосом произнес магистр, восседающий на престоле.
Когда Клейн занял место в центре зала, магистр продолжил:
– Братья, я уже рассказал вам, что мы не судим сегодня нашего брата. Он уже осужден. Его осудили «неведомые высшие». Нам надлежит лишь исполнить их приговор.
На этих словах к Клейну подошли двое стражей.
– Что за приговор? – в истерике закричал он, – что здесь происходит? Если так, я больше не играю в ваши игры. Я ухожу.
Клейн попытался шагнуть к выходу, но стражи крепко схватили его за руки.
– Ты, спросил «что за приговор», наш бывший брат? – заговорил магистр, – я тебе отвечу: испанский галстук.
– Нет!!! – заорал приговоренный.
В это время один из стражей чиркнул ножом по его горлу. На алтарь закапала кровь. Несколько членов ложи подскочили к алтарю и начали ножами раздвигать бедному Клейну челюсти и пропихивать язык в гортань, стараясь попасть в разрез. После короткой возни им это удалось.
Казненный уже не мог издавать громкие звуки. Он лишь извивался и хрипел, брызгая кровью во все стороны. Наконец он затих.
– Пусть это послужит уроком нам всем! – торжественно произнес магистр. – Мы созданы и существуем лишь для того, чтобы служить «неведомым высшим». Мы можем не понимать их замыслов, но обязаны исполнять их волю, ибо они несут благо всему человечеству. А теперь всех прошу покинуть ложу, кроме мастеров.
Подождав пока остались одни мастера, магистр зачитал им первое письмо «неведомых высших» с предложением служить некоему Эдгару Пике под видом гувернера. На этот раз магистр решил отправить исполнять столь щекотливое поручение добровольца. Но никто из мастеров рисковать не хотел, памятуя о недавнем инциденте со своим товарищем.
– Что ж, придется идти мне, хотя по возрасту я не подхожу. А вы отвезите тело на рыночную площадь и прислоните к стене на видном месте, – закончил заседание магистр.
***
Царь Александр вполуха слушал доклад Аракчеева. С недавних пор Александр внезапно понял, что разучился систематизировать полученную информацию. Три спокойные года в Санкт-Петербурге, не пошли ему на пользу. Его мозг после одиннадцати лет непрерывных походов, битв и переговоров, словно, решил отдохнуть от своего хозяина.
Когда царь осознал это, он вспомнил об Аракчееве, человеке ума недалекого, зато незаменимого там, где требуется порядок в делах. Кроме того, Алексей Андреевич Аракчеев ни разу не дал усомниться в своей порядочности и честности. В военную кампанию именно он заведовал тыловым обеспечением русской армии, и ему удалось полностью искоренить воровство на всех этапах снабжения: от производства до поставки.
Монотонный голос Аракчеева убаюкивал, и Александр почувствовал, что засыпает.
– Хорошо, Алексей Андреевич, скажи теперь, что ты об этом думаешь? – оборвал царь докладчика на полуслове.
– Я думаю, ваше величество, вольнодумство надобно пресекать в корне.
Александр понял, что в какой-то момент потерял нить доклада, но виду не подал.
– Что ты имеешь в виду?
– Надобно разогнать все эти общества, а офицеров с понижением в чинах разослать по крепостям.
– Эко! За что ж ты их так сурово?
– Да как же, ваше величество? Они же своей конституцией да освобождением крестьян на государственные устои покушаются!
– Ну полно тебе, Алексей Андреевич, – царь, наконец, понял, о чем речь, – а разве мы с тобой не над этим же голову ломаем?
– Одно дело, когда вы, ваше величество, своим высочайшим повелением новшества вводите, совсем другое, когда ваши холопы вольнодумством занимаются.
– И пускай себе…. Если холоп, вдруг, стал умнее господина, почему бы к нему не прислушаться? Ты вот что, Алексей Андреевич, изучи-ка внимательно, что они там предлагают, да вычлени полезное. Потом мне расскажешь. Что-то еще у тебя?
– Продовольствия в армии не хватает, государь. Недород нынче…
– А я тебе давно говорил: надобны вольные военные поселения. Армия тогда сама себя кормить сможет. Ты вспомни! В 1806 году Бонапарт полностью уничтожил прусскую армию, от самой Пруссии отрезал все плодородные земли, а уже через шесть лет под прусскими знаменами оказалось сто пятьдесят тысяч обученных солдат. Все тогда удивились. А оказалось, что всех крестьян обучали военному делу прямо на месте в их селах, когда страда заканчивалась.
– Так ведь не все то русскому хорошо, что и немцу, государь. Их юнкеры сами со своими крестьянами штыковому бою обучались. Нешто наши помещики так же будут?
– Не будут…. Вот и займись этим. Подумай, как нам все обустроить. Мне нужен план.
– Так ведь не разорваться мне, ваше величество!
– Набери людей, сколько надобно. Можешь даже департамент создать. Подготовь указ, я подпишу.
Отпустив Аракчеева, Александр откинулся на спинку кресла. В свой сорок один год от роду он начал уставать. Не физически, нет. Он все еще мог долго гулять пешком, мог совершать длительные конные прогулки, мог ехать в дальние края, периодически меняя седло на карету. Он уставал умом. В такие минуты ему нужно было кому-то выговориться, излить душу, поделиться сомнениями. Но в том-то и беда, что некому. Брат Константин был всегда тем громоотводом, который не давал душе царя быть пронзенной молнией сомнений. Теперь Константин в Варшаве, а здесь и нет никого. Разве что позвать старого друга детства, князя Александра Голицына? Он ведь заведует в государстве делами духовными… Вот пусть и полечит душу своего императора.
Царь отправил флигель-адъютанта на поиски Голицына, а сам прикрыл веки и забылся чутким сном. Разбудил его шорох открываемой в хорошо смазанных петлях двери.
– Князь Голицын, – доложил адъютант.
Царь кивнул, адъютант обернулся и тут же в комнату вбежал нескладный человек на коротких ногах. На лице его был написан подобающий случаю встревоженный вид.
– Что случилось, государь? – взволнованным голосом спросил он.
– Садись, Александр Николаевич. Ты мне и расскажи, что случилось. Слышал я, вероотступников всяких покрываешь.
– То навет завистников, государь. Отступлений от веры христианской в столице нет. Если вы о вдове Татариновой изволите говорить, то она, напротив, подвижничеством своим просветления достигла. Грядущее видит.
– Значит, ты теперь свое грядущее знаешь?
– Нет, сир…
– Отчего же? Неужели неинтересно?
– Страшно, сир, – перешел на шепот князь. – Она тут месяц тому назад купцу Митрофанову скорую смерть напророчила, так он третьего дня помер.
– Надо же какая незадача, – покачал головой царь, – а сведи-ка ты меня с ней, Александр Николаевич.
– Сделаю, ваше величество, когда скажете. Только подобает ли царственной особе…
– Вот на завтра на шесть вечера и приведи ее. Да не через парадное веди. Не забыл, поди, тайные ходы?
– Не забыл, приведу, ваше величество.
– И еще… что ты думаешь про тайные общества? – перешел царь к волнующей теме.
– Тайные общества? Это какие же, сир?
– Масонские, например, или тот же «Союз благоденствия», или духоборцы различные.
– Я думаю, безвредные сии общества, сир. Ничем, кроме рассуждений о пользе Отечеству, они не занимаются.
Разговор «по душам» не получался, и Александр отпустил друга детства.
Выйдя от императора, князь Голицын направился прямиком в Михайловский замок. Там обитала новоявленная «Богородица», а в быту – мадам Татаринова. Начав с модных в то время спиритических сеансов, она, вдруг, объявила, что в нее вселился святой дух. А раз так, то все что она делает или говорит, исходит именно от него. Святой дух, вселившийся в нее объявил, что бессмертие души действительно существует, но для вечного блаженства на небесах надобно пострадать в земной жизни. А как пострадать? Да хоть, например, сечь себя розгами или хлыстом. Неужто все время этак себя изводить? Ну зачем же все время! Достаточно раз в неделю.
На таких условиях к кружку Татариновой присоединились сначала ее ближайшие родственники, а затем и другие придворные, обитавшие в Михайловском замке.
Однажды «Богородица» объявила своей пастве, что святой дух приоткрывает ей иногда картину будущего. После этого от желающих присоединиться к ее кружку не стало отбоя. Чтобы не быть разоблаченной сразу, Татаринова старалась предрекать события, которые произойдут через пять лет. Либо она брала событие, которое уже произошло, и объявляла, что давно его предсказала, как это получилось с купцом Митрофановым.
Татаринову князь застал в ее покоях.
– Радуйся, матушка, к императору завтра идем, – сходу решил обрадовать ее Голицын.
– Не пойду. Ему надо, пускай сам и приходит, – не вставая от зеркала и не оборачиваясь, пророкотала «пророчица» своим низким голосом.
– Ты, матушка, говори да не заговаривайся. Император два раза не приглашает.
– И что ж? Я и на второй не пойду.
Князь не на шутку перепугался. А вдруг она и вправду не пойдет? Что он скажет государю? Не смог выполнить простое поручение…. Какой же он после этого министр духовных дел?
– Ты вот что, матушка: в воле императора ваш кружок разогнать, а тебя в Сибирь отправить. Ты этого хочешь?
– Да полно тебе, князь. Пошутила я. Явлюсь завтра государю.
– То-то же! И смотри, не напророчь там ему беды. Скажи ему то, что он хочет услышать.
– Не учи ученого, князь.
Назавтра Голицын провел «пророчицу» тайными ходами Зимнего дворца прямо к покоям царя. Князь осторожно постучал в потайную дверь, которую, казалось, мгновенно приоткрыл перед ним сам император. Голицын пропустил мадам Татаринову вперед и собирался войти сам, но наткнулся на предостерегающий жест царя:
– Ты подожди за дверью, Александр Николаевич. Проводишь ее обратно.
Закрыв дверь перед носом князя Голицына, Александр обратился к Татариновой:
– Мне сказали, мадам, вы можете видеть грядущее. Я хотел бы знать, что ждет меня и Россию.
– Дайте мне вашу руку, ваше величество.
Татаринова взяла ладонь императора, накрыла своей второй ладонью и начала «пророчествовать»:
– Вижу вас на белом коне. Вы едете по дроге, а по обочинам стоят люди и кричат «Да здравствует Александр Благословенный».
– А что это за люди? Крестьяне?
– Да, крестьяне…. Вы едете дальше, а там кругом солдаты. Они тоже кричат «ура».
– А они тоже на дороге?
– Вижу какие-то дома. Похоже на улицу.
– Так ведь это все уже было.
– И еще будет, только уже по-другому.
– А что же с Россией?
О проекте
О подписке