– Полковник и ещё два офицера в двухэтажном белом доме. Это администрация или дом местного головы, скорее всего. На улицах военных немного, все расквартированы по хозяйствам. Нападения с тыла они не ждут. В час ночи выдвигаемся, ищем точку входа – хату с краю. С забором пониже, без собак, без решёток на окнах. Бесшумно, сука, прямо с отрицательной громкостью, освобождаем хозяйство и оттуда начинаем прокладывать дорогу к белому дому.

– Ебать, – сказал Крошко. – Это же мы как триста спартанцев, да, товарищ сержант?

Кулак внимательно посмотрел на Крошко, чуть заметно покачал головой и сказал то, чего я никак не ожидал услышать:

– Лишь бы не как «Цельнометаллическая оболочка», блядь.

* * *

Я лежал в кустах и думал, зачем всё-таки мама родила меня сюда. Она меня очень хотела родить, от одного конкретного мужчины. Она пришла к нему в особую ночь, они меня зачали, отдавая себе отчёт, что не будут воспитывать меня вместе. Она знала, что будет растить меня одна. Что-то в нём было особенное, что она хотела продолжить любой ценой, посредством меня. Значит, чем-то и я был особенен. Но чем? В чём заключалось предназначение этой особенности? В том, чтобы я участвовал в спецоперации в бурятской деревеньке? Нет, этого не может быть. Что-то пошло не по плану. Но зачем ещё я мог быть нужен, я не понимал.

– Взвод! – скомандовал Кулак. – Спецоперация «Тихоходка» начинается через десять минут. Маэстро! Иди за Толстым, веди его сюда. Остальным собираться.

Я пошёл за Толстым и нашёл его спящим в кустах. Я пнул его в голень.

– Толстый!

– М? – не открывая глаз, мыкнул он.

– Вставай, спецоперация начинается.

– Какая, нахуй, спецоперация?..

– Вставай, олень еба́ный, сука! – я пнул его ещё раз и ещё.

Он стал пинаться в ответ. Я схватил его за грудки и потряс, так что он наконец разлепился.

– Руки оборви, – бросил Толстый обиженно, толкнул меня и сел на земле.

– Сколько времени? – спросил он.

– Время убивать, – сказал я, бросил ему в пузо рожок с его шестью патронами и пошёл вниз по склону.

Толстый встал и побрёл за мной. Когда мы подошли, все уже были собраны.

– Вперёд, герои, – мрачно скомандовал Кулак.

Внебрачные сыновья грома, мы выдвинулись за ним. За редколесьем источало белый шум облепиховое поле. Мы должны были преодолеть его, чтобы попасть в деревню. Заросли были низкие, мы рассекали на присядках.

– Погодите!.. Маэстро!.. Крошко! – догоняя, визжал Толстый. – А что делать-то?

Тут я понял, что он пропустил брифинг. Крошко объяснил Толстому по-своему:

– Сейчас занимаем один дом. Всех ебучих монголов захуяриваем. Только пиздец тихо! Без выстрелов, нахуй! Потом следующий дом. И так постепенно их все. Потом в белом доме убиваем полковника, берём транспорт и по съёбам. Понял-нет?

– Ну да вроде…

Крошко недоверчиво посмотрел на меня:

– А ты, Маэстро, всё понял?

– Да.

– Точно?

– Да, бля!

– Не накосячишь?

– Отъебись нахуй.

– По-любому накосячишь.

– За собой последи.

– Слышь, ты чё так базаришь?

– Ну, Маэстро, – встрял Толстый, – что-то ты храбрый дохуя стал.

К нам повернулся Пан и прошипел:

– Завалили! Нахуй! Свои! Ебальники!

Дальше крались молча. У въезда в деревню стали видны часовые. Мы пошли в сторону от них, ещё тише и ниже, мимо всех хат, что были с краю. Одна из них чуть выдавалась среди прочих. Кулак смотрит в бинокль, подаёт нам сигнал рукой – не подходит, идём дальше. Наверное, углядел собачью конуру. Пропускаем ещё и ещё одну хату. Наконец попадается нужный дом: одноэтажный, из крашеных зелёным досок, с белыми резными наличниками. Забор высокий. Собака, может быть, и есть, но, видно, Кулак понял, что они тут у всех есть и пора рискнуть.

Убедившись, что поблизости нет часовых, подбегаем к забору на полусогнутых. Я подсаживаю Крошко, тот несколько секунд осматривает двор через забор и перелезает. Следом остальные. Тихий двор пахнет куриным помётом, слышно прикудахтывание. Подкрадываемся к дому, заглядываем в окна. В одной комнате включён телевизор, ночной эфир канала ТНТ, ему внимает чуть различимая пара солдат на диване. На табурете перед ними початая бутылка водки, алюминиевые кружки, на полу грязные тарелки, окурки.

Входная дверь заперта. В другом окне виднеется кухня, темно, никого. Форточка открыта. Крошко встаёт на подоконник, открывает верхний шпингалет, просовывает в форточку автомат, цепляет его ремнём нижний шпингалет, растворяет окно.

– Обувь снять, – велит Кулак.

Мы снимаем обувь и лезем в окно, первыми идут Крошко и Пан, я за ними. С оружием наперевес они двигаются туда, где солдаты и телевизор. Быстро входят в комнату. Пан говорит им тихо, но чётко:

– А ну ни с места, сука.

Крошко забирает их оружие.

– Лицом в пол, быстро, – командует Пан.

Они ложатся.

– Маэстро! Крошко! Связать их, вставить кляпы.

Мы суём им в рот какую-то ветошь, связываем руки и ноги. Кулак и Толстый обследуют другие комнаты. Обездвижив и обеззвучив солдат, присоединяемся к осмотру дома.

В одной из комнат в постели молодая девушка, в другой – бабка с дедом. Всех будим.

– Понимаете по-русски? – спрашивает Пан.

– Ага, ага…

– Хорошо. Поможете нам освободить деревню.

Из кухни доносится стук – Кулак врывается туда, мы за ним. Люк в погреб открыт, узкоглазый юноша, наполовину высунувшись оттуда, поднимает автомат, но слишком медленно – Кулак врезает ему прикладом по голове, солдат катится назад в люк, Кулак следует за ним.

Погреб освещён керосинкой, среди банок с соленьями и железных бочек несколько юношей в российской солдатской форме связаны и сидят на коленях – видно, пленные буряты, – их держит на прицеле охранник.

– Бросил оружие, лёг на пол, сука, – спокойно велит Кулак, и тот не смеет отказать.

* * *

Дом взят. Оккупанты разоружены, связаны, обеззвучены. Пленные буряты освобождены – их пятеро, – гражданские тоже. Мы держим совет на кухне. Молчаливое растерянное семейство готовит еду – Кулак велел им сварганить чего-то по быстрому, чтобы накормить освобождённых пленников.

– Итак, – говорит Кулак, – первая фаза операции «Тихоходка» завершена. Теперь нас девять человек. Личный состав увеличен вдвое, это хорошее начало. Боеприпасов тоже прибавилось. Разделимся на две мобильные группы и захватим два близлежащих дома – так же тихо. По мере освобождения пленных увеличим количество мобильных групп и к утру захватим половину деревни. Тогда и начнём захват дома с командующим составом ебучих монголов. Прочее – дело техники. Вопросы?

– А что если, – говорит Толстый, – у кого-то из нас не получится действовать тихо и ебучие монголы поднимут тревогу?

– Надо, чтобы получилось.

– Но что если не получится?

– Тогда я въебу тебе, и мы будем действовать по тому же плану, но в открытом бою.

Мы помолчали. Успех захвата дома вдохновил нас, но никто не был готов к такой войне, какую показывают в кино: с перестрелками на улицах, пулемётным огнём, гранатомётными выстрелами. Мы не верили, что сможем выжить в подобной мясорубке. Кулак это понимал по нашим глазам. Он сказал:

– Слушайте-ка, девочки, хватит так смотреть. Хватит надеяться, что всё обойдётся. На войне умирают. Будьте готовы к смерти.

– Да ну, товарищ сержант, разъебём мы их, стопудово разъебём, – сказал Крошко.

– Конечно, разъебём, отчего же не разъебать, – согласился Толстый.

Пан глянул на Кулака с ухмылочкой, но говорить ничего не стал и перевёл взгляд на пятерых освобождённых солдат.

– А вы что? – спросил он их, приближаясь. – Готовы разъебать ебучих монголов?

Те молча сидели на скамье у противоположной стены. Услышав слова Пана, они переглянулись и взглядами поручили отвечать мордатому парню с лычками старшего сержанта и шрамом под раскосым глазом.

– Готовы, – сказал он.

– Что-то не вижу энтузиазма, – резко сказал Кулак, встал и подошёл к ним, оттесняя Пана. – Мы вас освободили, потому что своих не бросаем. И теперь мы с вами освободим остальных. А ебучих монголов разъебём. Кто не согласен – встать!

Они снова переглянулись. Никто не встал.

– Ну вот и славно, – заключил Кулак, попеременно заглядывая глубоко в глаза бурятов. – Сейчас быстро едим и переходим ко второй фазе спецоперации «Тихоходка».

Хозяева подали рис, овощи, курятину, хлеб и молоко. Освобождённые набросились на еду, мы тоже не стали прибедняться.

– Не переедать! – обозначил Кулак. – Кто пёрнет не в том месте или не сможет перелезть забор, поставит под угрозу всю операцию. Понял, Толстый?

– А чего я-то?!

– Того. Всех касается.

Когда мы поели, Кулак нас разделил на два отряда. Первым командовал он сам, туда вошли Крошко, я и двое освобождённых солдат. Командование вторым отдал Пану, с ним Толстый и трое освобождённых, включая их шрамированного старшего.

У освобождённых нашлись две рации – теперь одна была у Кулака, другая у Пана. Мы перелезли через забор, на соседний участок. Отряд Пана отправился в противоположный двор.

Второй дом мы захватили ещё легче, чем первый. Монголы даже не закрыли входную дверь, и они так же пили и смотрели телевизор – только на этот раз DVD с порнографией. Освобождённые буряты оказались на удивление хороши в бою: они брали на себя инициативу, действовали чётко, быстро и действительно тихо. Мы освободили ещё троих бурятов. Наши буряты сразу им что-то сказали по-своему, и те вдохновенно закивали. Я начал чувствовать драйв. По глазам Кулака и Крошко было видно, что им хочется внутренне начать праздновать успех спецоперации «Тихоходка», но пока этот инстинкт необходимо подавить, чтобы не спугнуть победу. Сообщившись с Паном по рации, Кулак выяснил, что их отряд тоже захватил дом без потерь и шума.

В третьем доме всё происходило уже само собой. Буряты сделали практически всё сами: уложили захватчиков, освободили пленных – мы только чуть направляли процесс.

– Охуенно, товарищ сержант, – сказал Крошко. – Автоматические солдаты.

– Ну, – с пренебрежительным довольством усмехнулся Кулак.

Мы продолжали. В очередном доме, бревенчатом, с мезонином, я инспектировал второй этаж. За дверью одой из комнат я увидел девочку, привязанную к трубе батареи – запястья перетянуты армейскими брючными ремнями. Совсем юная, едва ли совершеннолетняя бурятка в свете полумесяца, струящемся через гардину. Голая, лохматая, сидя на полу в неудобной позе, она подняла на меня красивое лицо, изуродованное синяками и кровоподтёками. В её зубах был широкий ремень, затянутый вокруг головы наподобие кляпа. Тонкие предплечья и бёдра пестрели свежими гематомами и ссадинами. Тикали настенные часы. В другом конце комнаты стояла кровать, а в ней, отвернувшись к стене, посапывало большое тело. На стуле рядом с кроватью висела армейская форма и лежал автомат. Рядом стояли и лежали бутылки из-под пива и водки. Очевидно, это был монгольский оккупант, который занял комфортную высоту и теперь напивался и насиловал эту девочку. Малышка смотрела на меня широко распахнутыми узкими глазами, не знающими, чего от меня ожидать, наполненными отчаянием, ужасом и надеждой.

Держа монгола на прицеле, я тихо приблизился к нему и забрал его автомат. Так же осторожно вернулся к девочке и вынул свой штык-нож. Та отпрянула и затрепетала всем телом, старясь, впрочем, не издавать звуков – всё ещё не могла понять: будет ей хуже, если монгол проснётся или если нет. Я резанул брючные ремни, она дёрнула к груди освобождённые руки, не сводя с меня глаз. Я положил штык-нож на подоконник, глянул ещё раз ей в глаза и тихо пошёл на выход. Закрывая дверь, я видел, как девочка, сжимая штык-нож, крадётся к досматривающему последний сон монголу.

Мы захватили шестнадцать домов, когда раздался первый крик петуха. Нужно было немедленно идти в белый дом. Половина деревни была под нашим контролем, а другая половина всё ещё не знала об этом. Часть освобождённых бурятов мы оставляли в захваченных домах, чтобы караулить пленных монголов. Остальных собрали в хозяйстве через стену от белого дома. Помимо нас пятерых, здесь было девять освобождённых бурятов, включая сержанта со шрамом из первого дома. Все они были взволнованны, но сомнений в их глазах не читалось, они рвались в бой.

– Начинаем третью фазу спецоперации «Тихоходка», – объявил Кулак. – Заходим в белый дом так же тихо, как в прочие. Несомненно, его охраняют лучше, так что будьте начеку. В приоритете – взять живьём вражеских офицеров. Если не получится живьём – ликвидировать. Следующая фаза – контроль над всей деревней. Вопросы?

Вопросов не было, все закивали. Мы вошли в раж и понимали, что каждая минута на счету.

Кулак встал на бочку у забора белого дома и заглянул на ту сторону. Обернулся к нам и приложил палец к губам. Мы стали ещё тише. Посмотрев через забор с минуту, Кулак спрыгнул с бочки и шепнул:

– Крошко, Маэстро – пошли!

Крошко подошёл к бочке, взглядом давая мне понять, что первым лезу я. Я влез на бочку и глянул через забор.

Тихий яблоневый сад. По тропинке спиной ко мне шагает часовой. Перелезаю и тихо, как могу, спрыгиваю на мягкий грунт. Часовой не оборачивается. Прячусь в кустах. Крошко спрыгивает тоже и прячется в соседних кустах. Указываю ему на удаляющегося часового.

Минут десять мы ждём, пока часовой пройдёт снова. Когда он появляется, я вдруг понимаю, что не знаю, что делать.

– А что делать? – спрашиваю я Крошко.

– Ебать ты затупок, – говорит он. – Смотри и учись.

Часовой проходит мимо наших кустов. Крошко выбирается на тропинку за его спиной, с автоматом наперевес. Часовой резко оборачивается и направляет на Крошко автомат. Похоже, это солдат-срочник вроде нас. Он тоже не знает, что делать, и выглядит напуганным.

– Стой! Кто идёт? – говорит он, почему-то на русском языке.

– Свои, – просто отвечает Крошко.

Выстрел. Часовой падает. В доме зажигается свет.

Все наши перебираются через забор, уже не таясь.

– Погнали! – боевым кличем ревёт Кулак. – Берём дом!

Вражеские солдаты высыпают из дома, появляются в окнах. Пули милосердия начинают крошить яблоневый сад. Крошко падает назад в кусты.

– Пиздец! – восклицает он. – Я ранен!

Его рука и бедро в крови.

– Идти можешь?

– Кого, нахуй! Ты иди – я прикрою!

– Давай-ка я тебе сперва первую помощь окажу…

– Да кого, нахуй! Пошёл!

Крошко буквально выталкивает меня из кустов, и я примыкаю к штурмующим. Мы обстреливаем врага, прячась за тоненькими деревьями, медленно продвигаясь к белым стенам. Один из бурятов падает мёртвым прямо рядом со мной. Я снимаю с его пояса гранату, дёргаю чеку и бросаю в окно первого этажа. Комнату выносит. Дом начинает гореть. Пан с его бурятами расчищают путь к крыльцу, мы с нашими заходим в дом следом за ними.

Ещё несколько быстрых убийств в большом зале. Лестница на второй этаж. Кулак ногой выбивает очередную дверь, мы с Толстым за ним. Перед нами в одной пижаме стоит полковник Кузьменко. В его гигантской руке маленький ТТ. В зубах дымится сигарета.

– Товарищ полковник… – недоумевая, выдыхает Кулак. – Они и вас успели… Нет… Как это?…

– ОРУЖИЕ БЛЯДЬ НАХУЙ ПОЛОЖИЛИ НА ПОЛ ДОЛБОЯЩЕРЫ ЕБУЧИЕ! – спокойно отвечает Кузьма.

Из соседних комнат слышны выстрелы. С первого этажа всё гуще валит дым.

Кулак кладёт автомат на пол. Мы с Толстым тоже.

Кузьма смотрит на нас и курит одними губами, подпирая головой люстру.

– СЕРЖАНТ! – говорит он так же спокойно, но стены трясутся. – ДОЛОЖИТЬ ОБСТАНОВКУ НАХУЙ БЛЯДЬ СУКА!

Кулак вытягивается по струнке и докладывает:

– Я и пятеро… то есть шестеро сослуживцев оказались в тылу врага. Проводим спецоперацию по освобождению деревни от ебучих монгольских захватчиков, товарищ полковник!

– ДОЛБОЁБ! – отвечает Кузьма. – ДЕРЕВНЯ ПОД НАШИМ КОНТРОЛЕМ!

– Под нашим… – осознаёт Кулак. – Тогда… получается, мы освободили не бурятов, – он смотрит на меня и Толстого, – а ёбаных… нахуй…

В комнату врывается сержант со шрамом, которого мы освободили в первом доме, и расстреливает из автомата полковника Кузьменко, тот падает на кровать, она ломается пополам. Кулак успевает схватить автомат и изрешечивает монгола, которого мы считали бурятом.

– Взять оружие, – командует он, переступая труп врага, – разъебать ебучих монголов нахуй!

Теперь мы стреляем по монголам, штурмовавшим дом вместе с нами. Все они в форме армии страны России, опасность убить не того высочайшая. Не те падают застреленные один за одним.

– Пан! – орёт Кулак сквозь вставший стеной дым. – Пан! Это монголы, не буряты! Пан!..

Пан не отвечает, по рации тоже. Прогоревшая фронтальная часть дома с грохотом складывается, ворвавшийся в дом кислород разворачивает пламя в полную силу.

– Уёбываем отсюда! – визжит Толстый.

Автомат Кулака выкашивает пытающихся спастись монголов. У него кончаются патроны. Взревев, Кулак приказывает нам с Толстым отступить. Лестница вниз перекрыта горящей балкой. От дыма почти невозможно дышать и видеть. Пока мы перелезаем через перила, чтобы спрыгнуть вниз, нас обстреливают осмелевшие монголы со второго этажа. Я и Кулак прыгаем, Толстый нас прикрывает.

– Толстый! – кричу я, оказавшись внизу, где дыма меньше. – Прыгай!

Но сверху уже не слышно ни голосов ни выстрелов – только гул пламени.

– Всё! – командует мне Кулак. – На выход!

– А Толстый?!

– Нет Толстого! – Кулак дёргает меня за автоматный ремень. – На выход, сука!..

Сделав несколько шагов к выходу, я останавливаюсь перед телом Пана с перерезанным горлом. На этом явь обрывается.

* * *

Палата госпиталя. Мои руки и ноги на месте, я могу ими шевелить. Меня питает капельница. Густая боль в районе темени, голова в бинтах. На соседней койке некто с ампутированными выше колена ногами. Это Кулак. Не моргая, он глядит в стену перед собой.

– Товарищ сержант, – говорю я. – А товарищ сержант?

Кулак не шевелится.

Ещё три койки занимают незнакомцы. Слабой рукой машу рыжему с перевязанным торсом. Он сухо кивает вверх, мол, чего надо.

– Сколько я здесь? – спрашиваю.

– Тебя здесь нет, – говорит рыжий и отворачивается.

Появляется женщина в белом халате, нос и глаза коршуна, взгляд на мне. Она хочет меня. Она произносит одно слово:

– Пробудился.

Смотрит на Кулака. Снова на меня. Молчит.

– Сколько мы здесь? – спрашиваю.

– Да какая уже разница, – говорит она и уходит.

Вскоре в палату заявляется Крошко – в больничной пижаме, но бодрый и на своих двоих, грызёт яблоко. Садится возле меня на табурет, противная улыбка перерастает в смех. Это злой смех, каким обычно смеются вместе со своими дружками. А Крошко может смеяться таким и без дружков. Только он так может. Я не хочу с ним разговаривать. Он знает это, поэтому говорит:

– Ну что, Маэстро. С днём второго рождения.

– Что было? – спрашиваю.

Крошко откусывает яблоко и долго хрустит, глядя мне в глаза, потом говорит:

– Я вас прикрыл. Бедро ремнём перевязал, остановил кровь. Лежу, фишку просекаю. Смотрю, рвануло, дом горит. Вы в него. Лежу дальше. Горит всё сильнее. А выстрелов, наоборот, всё меньше. И тут мне в спину кто-то дулом тычет. Оружие у меня отбирают. Смотрю – наши. Тут и дом рушится. Наши его окружают, ебучих этих монголов добивают, а своих из пламени вытаскивают. Вон и вас с товарищем сержантом вытащили. Тебе на голову люстра упала, ты отключился. Товарищ сержант вернулся, чтобы тебя спасти, а тут крыша рухнула, ему ноги отбило.

– Товарищ сержант, – я поворачиваюсь к Кулаку, едва не плача. – Спасибо, товарищ сержант…

Кулак не шевелится, как будто нас здесь нет.

– Где мы? – спрашиваю Крошко.

– Госпиталь в Бурдунах. Как выпишемся, пойдём под трибунал.

– Под трибунал?!

– Чё, память отшибло? Мы против своих воевали.

– Бля… – я вспоминаю: – а Толстый?

Крошко мотает головой.

– Бля!.. А что война? Разъебали уже ебучих монголов?