Мы наш, мы «Новый мир» построим

И начать стоит, пожалуй, с «Нового мира» – уже потому хотя бы, что сколько он существует, столько и передается в литературной среде лестное присловье: «Фрукт? Яблоко. Поэт? Пушкин. Журнал? „Новый мир“».

В двадцатые годы прошлого века он, конечно, делил славу первого с «Красной новью», возникшей четырьмя годами раньше. Там в главных редакторах состоял харизматичный Александр Воронский – а здесь Вячеслав Полонский, тоже харизматик. Там было программным стремление объединить «стариков» М. Горького, Ал. Толстого, А. Серафимовича, В. Брюсова с молодыми и почти сплошь беспартийными, зато многообещающими «попутчиками» от Есенина до Бабеля, Пильняка и Олеши – но и в «Новом мире» прибыток сопоставимый: «Черный человек» (1926, № 1), «Лейтенант Шмидт» (1926, № 8/9; 1927, № 2–5) и «Спекторский» (1930, № 12), «Жизнь Клима Самгина» (вторая часть – 1928, № 5–9), «Поднятая целина» (первая книга – 1932, № 1–9), «Оптимистическая трагедия» (1933, № 2), «Тихий Дон» (1937, № 11–12; 1938, № 1–3; 1940, № 2/3).

И это не считая «Золотой цепи» А. Грина (1925, № 8–10), «Разговора с фининспектором о поэзии» В. Маяковского (1926, № 10), «Хождения по мукам» (1927, № 7–12; 1928, 1–2, 5–7; 1940, № 4–5, 8; 1941, № 1–2, 5, 7/8) и «Петра Первого» (1929, № 7–12; 1930, № 1–7; 1933, № 2–3, 5–8, 11–12; 1934, № 1–4; 1944, № 3, 6, 8; 1945, № 1) А. Толстого, стихов О. Мандельштама (1927, № 6; 1929, № 4; 1931, № 3; 1932, № 4, 6), пьесы «Закат» (1928, № 2) и рассказов (1931, № 10) И. Бабеля, «Соти» (1930, № 1–5), «Скутаревского» (1932, № 5–8) и «Дороги на океан» (1935, № 9–12) Л. Леонова, неисчислимого множества других, в том числе достойных, текстов, о которых сейчас помнят, пожалуй, только историки литературы.

Что важно сразу же отметить?

Что и «Красная новь», и «Новый мир» возникли, конечно, по распоряжению большевистской власти как издания, где вполне было прилично печататься вождям в диапазоне от Ленина до Молотова и Радека, но позиционировали себя эти журналы – на первых, во всяком случае, порах – как издания подчеркнуто внегрупповые, то есть не являющиеся органами какой-либо агрессивно влиятельной литературной «партии». На них можно было нападать – и нападали, естественно, со всех флангов. Да и власть бдила, так что именно с «Новым миром» случился первый в истории советской литературы журнальный скандал.

В майском номере за 1926 год новомирцы опубликовали «Повесть непогашенной луны» Бориса Пильняка, где не впрямую, конечно, но весьма прозрачно давалось понять, что наркомвоенмора Фрунзе умертвили по личному распоряжению Сталина. И гром грянул сразу: уже 13 мая Политбюро ЦК ВКП(б) постановило, что повесть является «злостным, контрреволюционным и клеветническим выпадом против ЦК и партии»; главному редактору журнала В. П. Полонскому объявили строжайший выговор, а сам номер, который побыл в продаже всего два дня, конфисковали². На место запрещенной повести в спешном порядке было вставлено другое произведение. И более того, в следующем номере А. К. Воронский, которому повесть была посвящена, от посвящения отказался, а редакция принесла читателям извинения, признав эту публикацию ошибкой. Не сразу сдался Пильняк, но и он был вынужден опубликовать покаянное письмо в первом номере «Нового мира» за 1927 год.

Конечно, спустя десятилетие всех причастных к этой выходке наверняка бы расстреляли³, но и тех мер, что были приняты властью, оказалось достаточно, чтобы цензура стала лютовать еще круче, а редакторы приучились вести журналы куда осмотрительнее.

Так они, «Красная новь» и «Новый мир», продержались все тридцатые – врозь, всегда под подозрением⁴, но вровень. Однако в 1942 году конкурента прикрыли, «Новому миру» под водительством тусклого В. Щербины в годы войны гордиться было особо нечем – как по гамбургскому счету, так и с точки зрения Сталина, на заседании в ЦК назвавшего «Новый мир» худшим из толстых журналов⁵. Не помогло даже назначение начальника цековского Управления пропаганды и агитации Г. Александрова персональным куратором журнала в декабре 1943 года. «Новый мир» явственно загнивал и, вероятно, должен был бы стать объектом нападения в постановлении ЦК, что готовилось еще в дни войны. Однако – у власти свои резоны – в 1946 году центральной мишенью были выбраны питерские «Звезда» и «Ленинград», а «Новый мир» гроза обошла стороною. Лишь только осенью того же года главным редактором назначили Константина Симонова, и при нем журнал уже едва ли не в одиночку стал держать Большой стиль литературы социалистического реализма, который постоянный симоновский заместитель Александр Кривицкий определил как «сплав идейности с интеллигентностью».

Получалось, разумеется, не всегда, и пьесы охотнорядцев А. Софронова и А. Сурова, стихи автоматчиков партии А. Суркова и Н. Грибачева, колхозные поэмы А. Недогонова «Флаг над сельсоветом» (1947, № 1) и А. Яшина «Алена Фомина» (1949, № 11) журнал не красили, а романы «При взятии Берлина» Вс. Иванова (1946, № 1–6), «Весенний шум» А. Караваевой (1946, № 9), «Далеко от Москвы» В. Ажаева (1948, № 7–9), да хоть бы даже «Буря» И. Эренбурга (1947, № 4–8) или «За власть Советов» В. Катаева (1949, № 6–8) ушли в отвал, будто их и не было вовсе.

Однако случалось ведь и другое. Именно «Новый мир» отправил в свет платоновскую «Семью Ивановых» (1946, № 10/11), вернул в литературу Н. Заболоцкого (1947, № 1, 5, 10). Здесь – с особого, правда, сталинского разрешения – опубликовали рассказы М. Зощенко «Никогда не забудем» (1947, № 9), в короткие перерывы между лагерными отсидками печатался Я. Смеляков (1947, № 7, 11; 1948, № 2, 3, 7, 9; 1949, № 6), на журнальных страницах мелькнули А. Межиров (1946, № 3; 1947, № 2), С. Гудзенко (1947, № 2, 7), Л. Мартынов (1947, № 2), К. Некрасова (1947, № 2)…

Список не то чтобы безусловных удач, но того, что задержалось в истории литературы, подрос после замены К. Симонова на А. Твардовского в 1950 году. Как свидетельствует Б. Закс, эти первые четыре года его редакторства, в сущности говоря, были его редакторским университетом, потому что он пришел совершенно неопытным человеком, ничего не зная о технике издания журнала и т. д. У него было одно только желание: не печатать плохое и печатать как можно больше хорошего⁶.

Этому желанию всяко мешали – и власть, и коллеги по редколлегии, доставшейся Твардовскому. Так, сталинский фаворит М. Бубеннов мало того что сопротивлялся появлению на журнальных страницах всего «хорошего», так, вопреки добрым нравам литературы, еще и громил вдогонку в «Правде» сначала катаевский роман «За власть Советов» (16 и 17 января 1950 года), затем роман В. Гроссмана «За правое дело» (10 февраля 1953 года).

Резко выступил он и против публикации трифоновских «Студентов», отмеченных на следующий год Сталинской премией. Поэтому удивительно ли, что, – как вспоминает Ю. Трифонов, – при крутом Твардовском Бубеннов продержится в журнале недолго, опираться ему было не на кого, Шолохов далеко, остальные члены редколлегии – Федин, Катаев, Смирнов и Тарасенков – стояли, конечно, за Твардовского. Заседания заканчивались руганью Твардовского с Бубенновым. Александр Трифонович умел людей, которые ему были неприятны или которых он мало уважал, подавлять и третировать безжалостно: и ехидством, и холодным презрением, а то и просто бранью⁷.

Стоит внимания и то, что в феврале 1954 года Твардовский внешне вроде бы доброжелательным, но неуступчивым письмом⁸ отказал в публикации глав из «Поднятой целины» самому Шолохову. Так что, – говорит шолоховский биограф, – «горяч вешенец – вышел из редколлегии в знак протеста»⁹, больше в «Новом мире» никогда не печатался и – как рассказывают – своего обидчика до конца его дней на дух не переносил, а вторую книгу «Поднятой целины» в нарушение всех общепринятых правил позднее распечатал одновременно в журналах «Нева» (1959, № 7; 1960, № 2), «Дон» (1959, № 7; 1960, № 2), «Октябрь» (1960, № 2–4).

Совсем другие книги тронулись в путь с новомирских страниц: «Студенты» Ю. Трифонова (1950, № 10–11), «За правое дело» В. Гроссмана (1952, № 7–10), «Районные будни» В. Овечкина (1952, № 9), «Сердце друга» Э. Казакевича (1953, № 1), «Падение Ивана Чупрова» (1953, № 11) и «Не ко двору» (1954, № 6) В. Тендрякова, «Времена года» В. Пановой (1953, № 11–12)… А главное – ближе уже к концу своего первого срока А. Твардовский понял, что в эпоху начавшихся перемен наиболее впечатляюще на умы и сердца действуют не поэзия и проза, а критика, сродненная с публицистикой. Так что после страстного монолога В. Померанцева «Об искренности в литературе» (1953, № 12) привычный бубнеж типа «Партия и вопросы литературного языка», «Партия – руководитель советской печати и литературы» был не то чтобы отменен, но изрядно потеснен воинственными статьями М. Лифшица (1954, № 2), Ф. Абрамова (1954, № 4) и М. Щеглова (1954, № 5), с веселой злостью подрывающими основы и весь субординационный строй социалистического реализма.

За эти филиппики, равно как и за попытку протащить в печать зловредную поэму «Теркин на том свете», Твардовского из «Нового мира» удалили, вернув Симонова к руководству редакцией. И все бы ладно, так как новый/старый главный редактор своенравную критику, конечно, усмирил и публиковать «Доктора Живаго» поостерегся, но рискнул напечатать дудинцевский роман «Не хлебом единым» (1956, № 8–10), был показательно выпорот в ЦК, на партийных собраниях, на писательских пленумах и… Не сразу, совсем не сразу, но почел за благо удалиться от журнальных хлопот в добровольную ташкентскую ссылку.

Вполне ли, впрочем, добровольную? Заявление об уходе в отставку Симонов после беседы с Хрущевым подал 19 июня 1958 года, а двумя месяцами ранее, в апреле, секретарь ЦК КПСС по идеологии Е. А. Фурцева уже предложила Твардовскому вновь возглавить «Новый мир».

Он, в свое время отказавшийся от чести поруководить «Октябрем»¹⁰, на этот раз согласился – но на своих условиях: «первое из них – редколлегия (из старой оставить одного Федина); второе – полгода, а лучше год – не производить экзекуций в закрытом помещении»¹¹. И…

Редакция, – вспоминает Владимир Лакшин, – гудела, как улей. В прихожей у стола с графином стояли и сидели, но более всего ходили люди. Все двери из отделов были распахнуты. Встречи, поцелуи, рукопожатья. Во всем какой-то праздник. Жора Владимов сказал мне, что последние дни у них в редакции было полное запустение, никто даже не заходил – и вдруг, с первого же дня, как Твардовский взял журнал, все переменилось. Прежде всего он сам, в отличие от Симонова, появляется ежедневно в час дня и не дает никому лениться, сам читает материалы отделов и проч. Весело, празднично¹².

Начало славных дел омрачено было, правда, нобелевским скандалом и необходимостью с кратким предуведомлением распечатывать в «Литературной газете» (25 октября), в «Литературе и жизни» (26 октября) старое, еще 1956 года, развернутое послание симоновской редколлегии с отказом в публикации «Доктора Живаго». Обязанность хоть и вынужденная, но неприятная, и, – по словам Лакшина, – Твардовский впоследствии всегда сокрушался, что принял участие в травле Пастернака тем, что опубликовал письмо симоновской редколлегии о «Докторе Живаго» и публично, хоть и чисто формально, к нему присоединился¹³.

На работе над очередными журнальными книжками этот эпизод, впрочем, никак не сказался. Благо, задел от прежнего состава редакции оказался неплохим: для 7-го номера при Симонове уже были подготовлены путевые заметки В. Некрасова «Первое знакомство: Из зарубежных впечатлений», очерк Е. Дороша «Два дня в Райгороде: Из деревенского дневника», в 8-м номере прогремит «Джамиля» Ч. Айтматова. А в авторском активе, кроме недавних сидельцев В. Бокова, Н. Коржавина, Л. Копелева, состояли и А. Рыбаков, Н. Дубов, Б. Слуцкий, Д. Самойлов, даже Б. Окуджава и Е. Евтушенко…

Со стихами и стихотворцами Твардовский, впрочем, скоро разберется сообразно своему личному вкусу и эстетическим пристрастиям¹⁴. И если в ноябрьском номере за 1958 год еще появятся два стихотворения А. Вознесенского с выразительными названиями «Ленин» и «На открытие Куйбышевской ГЭС имени Ленина», то в публикации программного «Гойи»¹⁵ ему уже откажут, да и в дальнейшем ни Вознесенскому, ни другим «трюкачам» ходу на новомирские страницы при Твардовском уже не будет.

И только ли «трюкачам»? К. Паустовский, напечатавший при Симонове повесть «Беспокойная юность» (1955, № 6), предложил Твардовскому ее продолжение «Время больших ожиданий» – и получил от нового главного редактора резкое письмо, датированное 26 ноября 1958 года, где говорилось и о необходимости приблизить «бедный» – по его словам – автобиографический сюжет к реалиям «большого времени, больших народных судеб», и о сокращении, в частности, «апологетического рассказа о Бабеле, который, поверьте, не является для всех тем „божеством“, каким он был для литературного кружка одесситов»¹⁶.

Паустовский, разумеется, оскорбился, напечатал «Время больших ожиданий» у Ф. Панферова в журнале «Октябрь» (1959, № 3–5) и в частных беседах не раз с тех пор заявлял об «антиинтеллигентском» духе новомирской стратегии.

Придется признать, что известная правота в этих высказываниях, позднее повторенных В. Шаламовым¹⁷, была. Верный своим демократическим, по сути скорее даже народническим установкам, Твардовский не без предубеждения относился к произведениям, где действуют не простолюдины, а избалованные, как ему казалось, горожане с вузовскими дипломами, пусть даже и попавшие под жернова сталинских репрессий. Например, А. Берзер вспоминает, что к «Хранителю древностей» Ю. Домбровского он отнесся без большого энтузиазма, просил сместить акценты с частной истории частного человека в сторону истории народной. Роман однако же напечатал (1964, № 7–8), тогда как отклонил и «Софью Петровну» Л. Чуковской, и «Свежо предание…» И. Грековой, и – с особенным негодованием – «Крутой маршрут» Е. Гинзбург.

Его, – рассказывает Б. Закс, – коробило то, что в этой героине так сильно сидит советская элитность, что она как бы чувствует себя противопоставленной всей другой арестантской среде, что как бы им так и надо, а меня за что?¹⁸

Конечно, и цензура вгрызалась в тексты, представленные редакцией, с особой свирепостью, поэтому ни «Синяя тетрадь» («Ленин в Разливе») Э. Казакевича, ни «Сшибка» («Новое назначение») А. Бека, ни «Исход» Ю. Трифонова, ни «Сто суток войны» К. Симонова, ни «Степан Сергеич» А. Азольского¹⁹, ни переводы романов «Чума» А. Камю или «По ком звонит колокол» Э. Хемингуэя новомирских страниц так и не достигли, либо появившись в других журналах, либо десятилетиями ожидая своего часа. О чем-то – о «Воспоминаниях» Н. Мандельштам, первой версии «Детей Арбата» А. Рыбакова, «Очерках по истории генетики» Ж. Медведева – разумеется, и помыслить было нельзя. Однако во многих случаях срабатывали и капризы редакторского вкуса Твардовского либо его ближайших помощников, не допуская, например, к печати стихи и «Колымские рассказы» В. Шаламова, «Июль 1941 года» Г. Бакланова²⁰, «Маленького принца» А. Сент-Экзюпери, «Трудно быть богом» братьев Стругацких, «Чонкина» В. Войновича, «Зиму 53-го года» Ф. Горенштейна, рассказы Л. Петрушевской или «Затоваренную бочкотару» В. Аксенова.

Однажды, – вспоминает А. Гладилин, – мы пришли к Твардовскому втроем – Юра Казаков, Аксенов и я, – пришли, естественно, не с пустыми руками. Твардовский с ходу опубликовал два рассказа Аксенова – «На полпути к Луне» и «Завтраки 43-го года»²¹. Почему меня отбросил – это я прекрасно понимал, но почему он не взял рассказы Казакова, вот этого я не понимаю до сих пор²².

«Случай Казакова» действительно наиболее выразителен. Ведь Твардовский еще в отзыве 1958 года вроде бы признал, что «автор явно талантлив», что «он уже писатель», однако ни единой его строки в «Новом мире» так и не напечатал²³, советуя браться «за дело посерьезнее, с чувством большей ответственности перед читателем, с ясным осознанием того, что в искусстве на одних „росах“, „дымах“ и т. п. далеко не уедешь»²⁴.

Просчет великого редактора? Как знать, поскольку и единомышленники Твардовского были решительно того же мнения. Вот и А. Яшин, с восхищением читая казаковскую прозу, 26 февраля 1964 года записал в дневник, что все-таки «нет в его живописных рассказах ощущения эпохи, ее трагизма. Должно быть, он сознательно уходит от всего». Вот и А. Солженицын в ноябре 1967 года с сожалением вздохнул: «И какой же сильный и добротный был бы Юрий Казаков, если бы не прятался от главной правды»²⁵.

Это и в самом деле понималось в годы Оттепели как ключевое, определяющее: «ощущение эпохи, ее трагизма», «главная правда». Поэтому «Новый мир» Твардовского вернее называть не антологией лучшего, что было в литературе 1950–1960-х годов, а журналом с направлением, не только политически, но и эстетически ориентированным на нормы социального обличительства, разгребания грязи и на традиции критического реализма XIX века.

Границы этого направления были широки, но они были. Скажем, монументальные и сугубо «интеллигентские» мемуары И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь», публикация которых началась еще в 1960 году (№ 8–10), или «мовистские» повести В. Катаева «Святой колодец» (1966, № 5)²⁶, «Трава забвения» (1967, № 3), «Кубик» (1969, № 2) помещались в них с трудом, и Твардовский, случалось, не скрывал своего редакторского неудовольствия²⁷. Тогда как готов был горою стоять за «Большую руду» (1961, № 7) и «Три минуты молчания» (1969, № 7–9) Г. Владимова, «Тишину» Ю. Бондарева (1962, № 3–5)²⁸, «Вологодскую свадьбу» А. Яшина (1962, № 12), «Убиты под Москвой» (1963, № 2) К. Воробьева, «На Иртыше» (1964, № 2) и «Соленую падь» (1967, № 4–6) С. Залыгина, «Семерых в одном доме» В. Семина (1965, № 6), «Мертвым не больно» (1966, № 1–2), «Атаку с хода» (1968, № 5) и «Круглянский мост» (1969, № 3) В. Быкова, «Живой» («Из жизни Федора Кузькина») Б. Можаева (1966, № 7), «Созвездие Козлотура» Ф. Искандера (1966, № 8), «Две зимы и три лета» Ф. Абрамова (1968, № 1–3), «Плотницкие рассказы» (1968, № 7) и «Бухтины вологодские, завиральные» (1969, № 8) В. Белова, «Юность в Железнодольске» Н. Воронова (1968, № 11–12), наконец за «Обмен» Ю. Трифонова (1969, 12)…²⁹

Впечатляющий, что и говорить, перечень, но как центральную для журнала фигуру Твардовский, едва прочтя анонимный рассказ «Щ-854», осознал Солженицына. Ждать, правда, пришлось целый год – с 10 ноября 1961-го, когда Р. Орлова передала рукопись редактору А. Берзер, а та Твардовскому, до 16 ноября 1962-го, когда этот рассказ, став повестью «Один день Ивана Денисовича», после личного одобрения Хрущевым наконец увидел свет.

О том, как в «Новом мире» печатались «Матренин двор» и «Случай на станции Кречетовка» (1963, № 1), «Для пользы дела» (1963, № 7) и «Захар Калита» (1966, № 1), о том, как новомирцы во главе с главным редактором безуспешно сражались за публикацию «Ракового корпуса», и о том, как они вынуждены были отступиться от желания «пробить» роман «В круге первом», подробно рассказано в дневниках Твардовского, в солженицынских «очерках литературной жизни», в памфлете В. Лакшина «Солженицын, Твардовский и „Новый мир“», в воспоминаниях других участников этого легендарного сюжета. И остается лишь сказать, что упорство, проявленное редакцией, стало одним из главных триггеров в облаве на «Новый мир» и в его разгроме.